🔥 🔥 🔥 "Die russische Staatsduma hat (bisher in erster Lesung) ein Gesetz verabschiedet, das die Bestrafung von Verbrechen in den "neuen Gebieten" Russlands abschafft, wenn sie im Interesse Russlands begangen wurden."

M. Epstein: "Russland wird Verbrechen, die im Interesse Russlands begangen werden, nicht bestrafen. Eine verblüffende juristische Neuheit, die in der Weltpraxis wohl einzigartig ist. Ein Staat erkennt sich selbst als kriminell an, weil er zugibt, dass Verbrechen in seinem Interesse begangen werden. Ein solches Oxymoron, bei dem das Gesetz den Gesetzgeber selbst als Verbrecher anerkennt, hat es noch nie gegeben."

"Госдума (пока в первом чтении) приняла закон, который отменит наказание за преступления на «новых территориях» России, если они были совершены в интересах РФ.»

М. Эпштейн: «Россия не будет наказывать за преступления, совершенные в интересах России». Потрясающая юридическая новелла, кажется, уникальная в мировой практике. Государство признает себя преступным, поскольку допускает, что в его интересах совершаются преступления. Такого оксюморона, когда закон признает преступным самого законодателя, еще не было.»

Владимир Генин

Александр Роднянский:

«Вчера вечером по телефону два знакомых рассказывали мне про жизнь в Москве. Многих моих друзей таскают на допросы. Задают вопросы про порочащие их связи. В том числе, и со мной.

Кого-то уже уволили с работы. Кому-то угрожают.

Все ведут себя крайне осторожно, тщательно выбирают слова, оглядываются по сторонам, понижают голос до шепота, стали боязливы.

Я сам никому из друзей не звоню, чтобы не создавать проблем. Мне практически не звонят. Все 10 месяцев. Вернее, очень редко, когда выезжают из страны. Да и то не всегда.

Недавно я написал другу в крайне защищенной сети безобидное сообщение. Он ответил мне очень теплым аудиопосланием (говорят, их труднее прослушать), в котором все-равно был фрагмент для «товарища майора». На всякий случай. Липкий страх опутал Москву.

А Киев весь в снегу. Мрачная погода, много тревог. Бесконечные разговоры про генераторы, инверторы, котельные, обогреватели, повербанки, батареи. Во многих квартирах запасена вода в ведрах и кастрюлях. Во дворах ставят биотуалеты. Электричество ведь отключается регулярно. Из-за российских обстрелов объектов инфраструктуры. К сиренам и предупреждениям по телефону все давно привыкли. Не все даже ходят в убежища. Хотя станции метро в момент воздушной тревоги полны людьми.

Везде - и в Киеве, и во Львове, и в Харькове ни от молодых ребят, ни от пожилых людей, ни от руководителей страны я не слышал ни одной нотки сомнения в неизбежности победы. Дискуссии только вокруг ее сроков. Весна, лето или осень следующего года - похоже, консенсус в отношении того, что это должно произойти именно в следующем году, достигнут.

Российским режим в очередной раз ошибся в расчетах. Его план состоял в том, чтобы погрузить население украинских городов в темноту и холод, лишить их воли к сопротивлению, подорвать дух и заставить повлиять на собственную власть.

Ошиблись. Все получилось наоборот. Погрузили в страх россиян. И объединили украинцев.»

Харьков 10 октября. Нет воды, нет света, нет связи.

Я не знаю, когда опубликуется этот пост, телефон иногда цепляет 4G.

Прилетают сообщения от друзей. Весточки. Судя по этим обрывкам, ракеты летят сегодня по всей Украине.

Пытаюсь обновлять телеграм-каналы. Киев, Львов, Одесса, Днепр – везде летит, везде есть погибшие и раненые. Карлик взбесился.

Картинки и видео не загружаются, вижу только тексты. Девять С-300 прилетели в Харьков.

– Живы?!

Этот сакральный вопрос сейчас можно задать, только покричав его с балкона.

Сегодня, как назло, весь день проливной дождь, холодно.

Информации почти нет. Но я точно знаю, где-то там, насквозь промокший дядя Коля ругается трехэтажным матом, но ковыряет отверткой какой-то важный кабель.

Свет будет. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так и хер с ним. Пусть после Победы. Уже ничего не страшно. Больше нет ни паники, ни слез.

Холодно. У меня из обогревательных приборов работает только доберман. Он тёплый.

Весь день душу рвет, зараза. Говорю: "Гектор ну попей ты из миски, сволочь". Нет, стоит над краном, рыдает. Приучили на свою голову.

Рука всё время дергается набрать родителей. Это как фантомные боли.

Я бы сейчас спросила: "Мамуль, дали вам свет?". А она бы ответила: "Анечка, иди к нам, зажжем свечи, да и втроем теплее, надышим".

Я бы шмыгнула сопливым носом в трубку (ноги промокшие весь день, с Гектором гуляю, а посушить обувь негде) и мама такая: "Насыпь горчицу в носки сейчас же! И корочки черного хлеба на сковороде суши и дыши. У тебя есть горчица? А хлеб?"

И я, конечно, соврала бы, что всё есть. И что в носки насыплю, и что над сковородой дышать буду.

И папа, папа, такой через полчаса перезвонил бы с инспекцией.

– Дышала? Горчицу сыпала? Смотри у меня!

Никто не позвонит. Никогда. Нет мамы. И папы нет.

Пустота. И в трубке, и в душе.

Отняла война. Семью, тепло, заботу.

Внутри всегда будет холодно. Даже если включат отопление.

О, в телеге проскочила цитата карлика "Это теракт, направленный на разрушение критически важной гражданской инфраструктуры России".

У вранья и цинизма нет дна, вы знали?

Я недавно возила уполномоченного какого-то иностранного фонда, точно не помню. Харьков показывала, друзья попросили поволонтерить. Он то ли "фиксировал разрушения", то ли "анализировал ситуацию".

Показываю ему развалины Дома Печати, рассказываю, что тут меня кода-то торжественно принимали в Союз журналистов.

Он вдруг понял, что я не просто водила и давай ко мне с вопросами приставать, как он выразился "чтобы поньять контекст"

– Вот, скажите Анья, у Януковича же был электорат, который хотел дружить с Россией?

Или

– Вы уверены, Анья, что жители Крыма не выразили свою реальную точку зрения на референдуме в четырнадцатом году?

Я остановила машину и говорю: Слышишь, Майкл, а помнишь 11 сентября в Нью-Йорке? Ты тогда блядь, много в контекстах разбирался? Что, прям изучал взаимоотношения Аль-Каиды с Пентагоном? Анализировал электоральные поля Саддама Хусейна?

Мир просто замер, глядя на кадры падающих башен близнецов.

И ничего не требовало тогда дополнительного анализа. И не было сомнений, что это жуткий террористический акт, массовое убийство мирных людей.

Всё предельно однозначно, Майкл. Не надо искать слои.

Вот эта груда камней – мой институт, а эта – школа моей дочери, а вон там, видишь, была Новая Почта, там погибли тринадцать человек в очереди за гуманитаркой.

Охуел немножко Майкл. Заткнулся.

Владимир Александрович, очень Вас прошу, если завтра "Большая Семерка" всё же состоится, скажите им, что в нашей стране, уже гребаных полгода – одиннадцатое сентября.

Каждый. Божий. День.

Может хоть так поймут.

Аня, Харьков.

Казалось бы, уже знаешь все и не имеешь никаких иллюзий. То, что они мародеры, многие прекрасно помнят еще по Грузии. О том, что они беспощадные убийцы, намеренно бьющие по школам и больницам, предупреждали сирийцы. Но вот спадает последняя пелена, и дорога отступления усеяна трупами расстрелянных, изнасилованных женщин, братскими могилами, брошенными грузовиками с награбленным. Это напоминает, если кто помнит, “Футурологический конгресс” Лема, где иллюзии снимаются одна за другой, как шелуха лука. И что бы ни случилось дальше, ты должен всю оставшуюся жизнь помнить, что мир не то, чем он кажется. Дело даже не в том, что мир никогда не будет прежним. Дело в том, что он никогда и не был тем, за что ты его принимал.

И если ты, видя все это, находишь в себе силы бормотать что-то вроде “я люблю свою родину”, то вот это и есть твоя родина, другой нет и никогда не было, потому что это же не десант с Марса и тем более не радиопьеса. Ты сознательно принимаешь сторону зла.

#CarthagoDelendaEst

Из мариупольского дневника Надежда Сухорукова

Знаете, как страшно расставаться сейчас даже на несколько минут? Я повторяю себе, что я уже не в аду, но продолжаю слышать гул самолётов, вздрагивать от любого громкого звука и втягивать голову в плечи. Мне страшно, когда кто-то уходит. Там, в аду, не все уходящие возвращались. Пока не разбомбили дом наших знакомых, в нем собирались множество людей. Многие забегали между обстрелами и рассказывали, что видели на других улицах.

Хрупкая девушка Аня из пятнадцатиэтажки приходила каждый день. Ее родители жили возле школы на Кирова и она очень волновалась за них. Перевести к себе не могла. Для них расстояние в две остановки было непреодолимым. Ее квартира под самой крышей. Самолёты, которые бомбили город, кружили, казалось, над самым чердаком.

Каждый день Аня шла к родителям под обстрелами. Мины свистели вокруг и ложились рядом с ней. Она падала на землю и закрывала голову руками Ей было очень страшно. Путь был не очень длинным для мирного времени, но во время бомбёжек практически непроходимым. Анна шла по нему дважды, туда и назад, и видела как все менялось. Ещё вчера целые дома, становились за ночь руинами. Они стояли пробитые насквозь с черными глазницами выгоревших окон.

Я считала ее героем. Она навещала родителей и приходила в дом на Осипенко, чтобы выдохнуть, перед возвращением в свою квартиру. Пила воду, становилась в проёме дверей и молчала. Иногда приносила драгоценные памперсы или крем для недельного Никиты. Младенец жил в подвале этого дома после своего рождения. Был похож на желтенького цыпленка. Ему катастрофически не хватало солнца.

Каждый день Аня менялась, как и город. Она становилась все прозрачнее, а темные круги вокруг глаз все больше. Аня ничего не ела. Говорила: "Не могу ничего впихнуть в себя, не лезет". О том что видела во время своих походов не говорила. С нами было много детей и Аня не хотела никого пугать.

Когда по нашему району стали лупить без остановки, стала ходить к родителям раз в несколько дней. Я думала, что она настолько хрупкая и прозрачная, что осколки ее просто не задевали. После того как снаряд попал в дом наших знакомых и мы перешли в другой подвал, больше ее не видели. Она и сейчас в Мариуполе. У нее нет машины, старенькие родители и несколько кошек.

11 марта погиб муж моей подруги. За день до этого они приходили к нам и мечтала, что встретятся после войны. Витя, муж моей подруги, оператор от Бога, но молчун, в этот раз твердо пообещал, что обязательно встретимся после победы. А потом не сдержал свое слово.

Через день, когда все гремело и лязгало, как будто гигантское стекло резали железной пилой, близко гудел самолёт, дети были в подвале, а взрослые лежали на длинном диване и закрывали головы подушками. Я ещё и зажмуривалась. До сих пор не понимаю для чего. Мне казалось, что подушка меня спасет от бомбы. В этот момент в дом вбежал 13 -летний Саша. Он закричал:"Я Саша! В наш дом только что прилетело. Это пипец". Мы спросили:"Где мама, все живы?" Он ответил, что все, только папу засыпало, а мама его откапывает.

Потом оказалось, что папу засыпало навсегда. Лучший оператор, очень светлый человек, любящий папа и муж, спокойный и добрый, лежал с разбитой головой и неестественно подогнутой ногой в собственной квартире на девятом этаже. Похоронить его было нельзя. Достать тоже. Через несколько дней весь подъезд вместе с Витей сгорел. В дом снова было прямое попадание.

Там, в Мариуполе, многое было не важным. Мы ели из одной тарелки, чтобы не тратить воду на мытьё, спали на матрасах все вместе, так было теплее, носили шапочки и кидались к каждому встречному, чтобы узнать новости из соседнего двора. Мы забыли о том, что есть магазины, что можно включить телевизор, пообщаться в соцсетях, принять душ или лечь спать в настоящую постель.

Сегодня стало известно, что из города за все время блокады выехали меньше 40 тысяч человек. В аду по-прежнему сотни тысяч людей. С каждым днём им становится все труднее выживать. Пожалуйста, помогите им. Рассказывайте правду о моем городе.

.......

Я выхожу на улицу в перерывах между бомбежками. Мне нужно выгулять собаку. Она постоянно скулит, дрожит и прячется за мои ноги. Мне все время хочется спать. Мой двор в окружении многоэтажек тихий и мертвый. Я уже не боюсь смотреть вокруг.

Напротив догорает подъезд сто пятого дома. Пламя сожрало пять этажей и медленно жуёт шестой. В комнате огонь горит аккуратно, как в камине. Черные обугленные окна стоят без стекол. Из них, как языки, вываливаются обглоданные пламенем занавески. Я смотрю на это спокойно и обречённо.

Я уверена, что скоро умру. Это вопрос нескольких дней. В этом городе все постоянно ждут смерти. Мне только хочется, чтобы она была не очень страшной. Три дня назад к нам приходил друг моего старшего племянника и рассказывал, что было прямое попадание в пожарную часть. Погибли ребята спасатели. Одной женщине оторвало руку, ногу и голову. Я мечтаю, чтобы мои части тела остались на месте, даже после взрыва авиабомбы.

Не знаю почему, но мне это кажется важным. Хотя, с другой стороны, хоронить во время боевых действий все равно не будут. Так нам ответили полицейские, когда мы поймали их на улице и спросили, что делать с мертвой бабушкой нашего знакомого. Они посоветовали положить ее на балкон. Интересно на скольких балконах лежат мертвые тела?

Наш дом на проспекте Мира единственный без прямых попаданий. Его дважды по касательной задело снарядами, в некоторых квартирах вылетели стекла, но он почти не пострадал и по сравнению с остальными домами выглядит счастливчиком.

Весь двор покрыт несколькими слоями пепла, стекла, пластика и металлических осколков. Я стараюсь не смотреть на железную дуру, прилетевшую на детскую площадку. Думаю, это ракета, а может мина. Мне все равно, просто неприятно. В окне третьего этажа вижу чьё -то лицо и меня передёргивает. Оказывается, я боюсь живых людей.

Моя собака начинает выть и я понимаю, что сейчас снова будут стрелять. Я стою днём на улице, а вокруг кладбищенская тишина. Нет ни машин, ни голосов, ни детей, ни бабушек на лавочках. Умер даже ветер. Несколько человек здесь все же есть. Они лежат сбоку дома и на стоянке, накрытые верхней одеждой. Я не хочу на них смотреть. Боюсь, что увижу кого-то из знакомых.

Вся жизнь в моем городе сейчас тлеет в подвалах. Она похожа на свечку в нашем отсеке. Погасить ее - нечего делать. Любая вибрация или ветерок и наступит тьма. Я пытаюсь заплакать, но у меня не получается. Мне жаль себя, моих родных, моего мужа, соседей, друзей. Я возвращаюсь в подвал и слушаю там мерзкий железный скрежет. Прошло две недели, а я уже не верю, что когда-то была другая жизнь.

В Мариуполе в подвале продолжают сидеть люди. С каждым днём им все тяжелее выживать. У них нет воды, еды, света, они даже не могут выйти на улицу из-за постоянных обстрелов. Мариупольцы должны жить. Помогите им. Расскажите об этом. Пусть все знают, что мирных людей продолжают убивать.

...........

Если бы мы не уехали этим утром нас бы уже не было. Меня, по крайней мере, точно. В нашем подвале людей становилось меньше. Они уезжали. Ходили слухи, что многие вырывались из этих кругов ада. Но это были слухи. Никто проверить не мог. Наши подвальные соседи исчезали один за другим. Как только кто-то находил бензин или друзей с машиной. Никто не прощался, никто не собирал вещи. Просто бросали всё и бежали к выходу.

К этой ночи больше половины отсеков подвала опустели. Наши соседи тоже собирались уезжать. Их останавливали бомбежки. Самолёты летали каждые полчаса. Думаю их было несколько. Потому что раньше они сбрасывали по две бомбы. А теперь земля содрогалась четыре, иногда, шесть раз в пять минут. Нас бомбили изо всех сил, как будто хотели закопать в землю каждый дом, каждое дерево, втоптать в огромную воронку каждую душу.

Мы не спали несколько суток. Вернее наше состояние можно было назвать полусном. День слился с ночью, глаза постоянно слипались, но тело было начеку. По теории вероятности в наш дом должны были скоро попасть. Они уже обдолбили все многоэтажки вокруг. От некоторых оставались половинки.

Я не знала есть ли там люди в подвалах. И если они там есть, что они чувствуют? Я не чувствовала почти ничего. Мне казалось, что на самом деле ничего нет. Что мне снится адский кошмар. Мне нужно проснуться. Скоро я открою глаза в своей кровати и пойду умываться и пить чай.

А потом великан гремел железом. Он снова ходил по моей земле. Этот звук перед началом обстрела сводил с ума. Было впечатление, что передвигали что-то металлическое, огромное и страшное. Что это могло быть?

У меня начинался ступор. Я боялась двигаться. Сидела на стуле, тупо смотрела на бетонный пол с отбившейся штукатуркой и думала, что это навсегда. Мне было все равно. Я хотела, чтобы это кончилось побыстрее. Туалета в подвале не было. Каждый ходил в свою квартиру. Мне нужно было подняться на пятый этаж. Я не могла себя заставить пошевелиться. Нужно было вылезти из подвала и попасть в подъезд. У меня на это больше не было смелости.

Мои маленькие племянники лежали на чужих матрасах я, застеленных одеялами из разных отсеков, в курточках, шапках, шарфах и обуви. Здесь до нас была семья азербайджанцев. У них 11 детей. Они уехали из города неделю назад. Говорят, доехали в безопасное место. Информация пришла из другого подвала, когда наш сосед по отсеку рискнул выйти на улицу, чтобы согреть воду на костре. Тогда была небольшая передышка. Не бомбили целых пятнадцать минут.

Мне было безумно жаль детей. Они почти не разговаривали. Никто не разговаривал. Слушали самолёты. Они летали совсем близко и бросали бесконечные бомбы.

Земля прогибалась, дом содрогался, в подвале кто-то кричал от страха. Я даже представить боялась, что там снаружи. Мне казалось дом стоял в центре, а вокруг рвались снаряды. Все было в воронках и осколках. Когда утром я увидела, что осталось от нашего двора у меня не было ни одной эмоции. Я просто стояла и смотрела. Это был не мой город.

По данным волонтеров из города выехали от 20 до 40 тысяч человек. Сейчас в Мариуполе остаются примерно 300 тысяч горожан. Их продолжают убивать. Пожалуйста, расскажите об этом всему миру. Люди хотят жить.

.....................

Привет, любименькие, я жива и теперь буду жить долго. А мой город умирает мучительной смертью. Двадцать дней я умирала вместе с ним. Я была в аду. Я не герой, я обычный человек и мне было страшно умирать. Последние три дня по моему городу лупили каждую минуту. Без перерыва.

От гула самолётов внутри меня все леденело. В нашем подвале молились все и просили, чтобы бомба пролетела мимо. Когда содрогалась земля мы выдыхали. Но мимо это не значит в никуда. Мимо - это значит не в нас.

Знаете, как это, когда в подвале всегда темно и горит тусклая свечка, а ты не уверен день сейчас или ночь? Когда, чтобы выйти из подъезда нужно иметь особенное мужество. И ты кидаешься к каждому кто вернулся снаружи с вопросом, какие там новости?

Тебе монотонно рассказывают, что прямое попадание сегодня было в 105 дом. Второй подъезд, начиная с третьего этажа горит и скоро пламя сожрёт следующие этажи, а вокруг сплошной пепел, стекла и пакеты из, заполненных до темного дымного неба, мусорных контейнеров, которые никто не вывозил уже больше двух недель.

А и хрен с ними, с контейнерами. Трупы твоих соседей и знакомых никто не вывозит. Погибшие лежат в подъездах, на балконах, во дворах. И тебе ни капельки не страшно. Потому что самый большой страх - это ночные обстрелы.

Знаете, на что похожи ночные обстрелы? На смерть, которая вытягивает из тебя все жилы. Ночью нельзя спать. Потому что снятся мирные сны. Ты выныриваешь из них и погружается в кошмар.

Сначала идут звуки. Металлические мерзкие звуки, как будто кто-то поворачивает огромный циркуль и измеряет расстояние до твоего убежища. Чтобы поточнее ударить. Потом

летит снаряд. Ты слышишь как огромный молоток колотит по железной крыше и затем страшный скрежет, как будто огромным ножом разрезали землю, или громадный железный великан идёт в кованых сапогах по твоей земле и наступает ногами на дома, деревья, людей.

Ты сидишь и понимаешь, что не можешь даже двигаться. Ты не можешь убежать, нет смысла кричать, нет смысла прятаться. Он все равно найдет тебя, если захочет.

А потом наступает тишина. Она мертвая. В это время мы ждём, что же ещё прилетит. И если появляются новые звуки - цепенеем. Потому что не понимаем, что они означают. Какую смерть: быструю или страшную и мучительную?

Кажется за несколько недель на нас испытали все виды оружия. Какая им разница из чего нас убивать? Но нет, к процессу убийства они подходят творчески и разнообразно. Хочется стать горошинкой и закатиться в щели подвала. Может быть так есть шанс выжить?

Я научилась жить без света, газа, электричества. Есть не хотелось, воду старалась пить экономно. Потому что даже подумать было страшно, что нужно выйти за водой наружу. Ее привозили обыкновенные люди и раздавали бесплатно. За ней выстраивались сумасшедшие очереди странно одетых людей, которые разбегались от воды только в том случае, если над ними свистели мины.

Мне кажется никто из нас все это время не смотрелся в зеркало. Если честно было пофиг на свою красоту. Это стало совершенно не важным. Потому что был очень большой процент, что через минуту ты будешь мертвым и уже без разницы, как выглядит твое отражение.

Мои волосы стали ужасными. Они превратились в паклю. Но это тоже не волновало. Все ходили в шапочках. Их натягивали до глаз, потому что на умывание драгоценную воду тоже никто не тратил. Я мечтала о двух вещах, чтобы не стреляли и принять горячий душ перед смертью.

Знаете, что я увидела, когда меня забрали друзья и везли из Мариуполя? Я не узнала свой город. Слишком долго сидела в подвале, а его за это время уничтожили окончательно.

Я увидела мертвые дома, обугленные стены, вырванные с корнем деревья, оборванные провода с флагом и убитых людей на дороге. Но самое страшное было не это.

Мы ехали мимо пятнадцатиэтажки с выбитыми стеклами. На улицу развевались шторы и гардины. Мне показалось, что этот дом почти не пострадал. Но мы его объехали.

Позади дома была вырванная стена и изрезанные осколками балконы, вынесенные взрывной волной окна. Это был дом перевёртыш. Как загримированный покойник. Издалека живой, а вблизи мёртвый. И таких домов было сотни.

Я хочу сказать, что от страха предала своего рыжего Йосика. Я оставила его дома. Не успела забрать с собой. Побоялась подняться в квартиру. Накануне не стала брать его в убежище, потому что он мог там потеряться. Лучше бы он потерялся там. Я оставила нежного и доброго котика в аду. Потому что сломалась. Мне страшно представить, каково ему там. Я трусливый предатель. И мне нет прощения.

В этом аду остались люди. Они не могут выехать. Их бросили все. Люди ни в чем не виноваты, как и мой рыжий Йосик. Не будьте трусливыми предателями. Пожалуйста, даже если мы не можем спасти Мариуполь, помогите спасти мариупольцев. Это сотни тысяч человек. Они хотят жить

Надежда Сухорукова

...Прости, что нет твоей могилы. Пусть наш Мариуполь, который ты так любил фотографировать, станет твоим небесным домом...

ЗА ЧТО??? !!!

«Пишу я, Наталья Дедова. Мариуполь. Украина.

9 дней назад, 11 марта, в обед, мой мир рухнул. Две мины. Первая - в нашу спальню. Там я и мама. Вторая - в нашу кухню. Там - Витя.

Бетон сыпится на голову. Его тут же вдыхают лёгкие. Потом - очень сильный удар в висок и затылок. Кровь капает на банный халат, заливает уши. Маму и меня спасают шапки.

Я кричу: "Саша!". В ответ: "Мама, я здесь!". Потом, в коридоре, в бетонной пыли, спотыкаюсь о свёкра. У него - ни царапины. И только возле лифта понимаю: не вижу и не слышу Витю. Я была в нем уверена!

Последняя фраза: "Саша, у меня нет света!". И Саша даёт фонарик, хотя в комнате - светло. Сонная артерия. Витя живёт ещё около минуты, доходит до коридора и навсегда становится нашим светлым Ангелом.

22 года из моих 44 и его 52 - мы были вместе.

22 года из моих 44 и его 52 - мы дышали одним воздухом.

22 года из моих 44 и его 52 - мы были телесемьей.

И 11 марта 2022 года весь наш мир - рухнул. А спустя 4 дня - снова прилёт. И дом - загорается. И горит - несколько суток. Горит, вместе с моим самым лучшим, самым светлым, самым добрым и самым любимым человеком. И от бессилия сердце разрывается на части. От бессилия ты орёшь и плачешь. Плачешь и снова орёшь.

До отъезда из города я больше не смогла зайти в квартиру. Двери - перекосило. Замок - заклинило. Мы ломали его. Выбивали лутки. Вокруг - грохотало, летели мины, грады. Мир - сходил с ума. Но Витя так и не пустил меня в квартиру.

Я не знаю, как жить теперь без его: "Мася, я скоро буду!".

За несколько часов до трагедии мы лежали все вместе на кровати. Было холодно. Саша мечтал, как снова поедет во Львов. Купит там круассанов, шоколад... А Витя отвечал: "Сыночек, всё обязательно будет!".

Спасибо, мой дорогой человек, что все эти годы у нас с Сашей, благодаря тебе, всё было: любовь, забота, нежность, понимание, радость, мечты и путешествия, любимая работа.

Спасибо за любовь, мой самый лучший Мастер света! Мой самый лучший фотограф! Мой самый лучший коллега! Наш самый лучший сын, папа, муж и зять!

Прости, что нет твоей могилы. Пусть наш Мариуполь, который ты так любил фотографировать, станет твоим небесным домом.

Витюша, мы тебя любим, помним и очень скучаем! Береги нас с небес! Будь, пожалуйста, как всегда - рядом! Нашим Ангелом!

Царствие небесное тебе! И вечная память, мой лучший!

Помяните, друзья. Сегодня 9 дней.

Пишу со страницы Надюши Сухоруковой, пока не могу восстановить свою. С 11 марта она и её друзья стали для нас второй семьёй. Витя передал нас в надёжные руки. ❤️»

"Пора, мой друг, пора..." эпиграфом

***

Друг, я солидарна в этой драме

с теми, кто препятствует войне.

Отчего же словно в тёмной яме

я сижу, и одиноко мне?

Я себя не прятала в подполье,

у меня подполья просто нет.

Но слова, повязанные болью

с общею бедой, не видят свет.

Их не слышат мёртвые мальчишки,

что лежат в земле и служат ей.

Все слова — не больше, чем излишки

жизни невоинственной моей.

Мы удалены от поля боя

и от роковой передовой,

несмотря на это, мы с тобою

можем поплатиться головой,

оторвав ее своей рукою

как ненужный обществу предмет.

В мире нет ни воли, ни покоя,

а поэт сказал, что счастья нет.

И когда в остаточной любови,

что вязала узами наш круг,

смолкнет пропаганда жажды крови,

ты меня услышишь, бывший друг.

18.12.22

Марина Гершенович

СЛУШАЯ ТЕБЯ

Ты прав, конечно, повторяя мне:

война, войны, войною, о войне...

Ты прав, прочтя колонку новостей,

что плоть Земли распухла от смертей.

И в том, что у младенцев жизнь украв,

виновный жив, ты в этом тоже прав.

И в том, что ты готов, когда бы смог,

всесильным стать и действовать как Бог,

спасая мир от пагубных идей,

а вместе с ним животных и людей,

пятью хлебами окормить народ,

обоз с рабами переправить вброд...

Твоим словам и мыслям грош цена.

Тобой не остановлена война.

Фантомы на крестах. Картонный меч.

И пеной на устах исходит речь.

25.11.22

Марина Гершенович

Когда закончится война,

дел будет точно дохрена.

Расчистка трасс, дворов, проходов,

утилизация отходов,

круговорот судебных исков,

сооруженье обелисков

в честь павших, спавших и пропавших,

но флаг отчизны не предавших.

Вернутся беглые, больные,

вдруг став здоровьем как стальные,

живые вырвутся из плена,

воскреснут мертвые из тлена,

друзья обнимутся опять,

и реки повернутся вспять —

те реки брани, коим течь,

пока доступна людям речь.

Я в это верю, но по шею

вросла в безлюдную траншею,

которой имя: тишина.

Но, вдруг, письмо голосовое

пришло от той, кто был совою,

когда, не сладив с головою,

общались мы, смеясь и воя,

по телефону допоздна —

чтоб поддержать в беде друг друга.

Письмо прислала мне подруга.

Мне в нём предъявлена вина

за то, что я еще живая,

за то, что я переживаю

за тех и этих, за стихи,

и первородные грехи.

Она сказала мне строптиво,

что не желает негатива

вокруг себя, мол, жизнь длинна...

И завершила осторожно:

-"С тобой мы встретимся, возможно,

когда закончится война."

О да, придёт конец войне.

Но, кажется, что прежде — мне.

22.10.22

Марина Гершенович

Разрушенное детство.

Вадим Луцкий.

Год назад написано, до мобилизаций и прочих активных хуяций... Я бы того, кто за сыном пришел, зубами рвала.

***

Обними меня сын. Я живу неожиданно долго.

Не пугает болезнь, не смущает меня чувство долга.

Не смотри, что стою в мягких тапочках, в тёплом халате.

Если что-то случится, ты знай, я всегда на подхвате.

Ты ведь знаешь меня и мою боевую сноровку.

Если время придёт, я достану со шкафа винтовку.

Смажу маслом затвор, на курок положу я свой пальчик.

Ты ведь знаешь, сложу за тебя свою голову запросто, мальчик.

Мне плевать на артроз, на седые косматые пряди.

Наш гражданский обоз не сгодится в военном параде.

Там понты и кранты, а у нас три телеги да клячи.

А в телегах лишь дети, все — внуки мои, не иначе.

Так вот это и есть настоящая ценность земная.

Ты не знаешь об этом пока. Я одна за двоих это знаю.

Посмотри на могилы родных, и какие там даты...

Обними меня, сын. Не ходи никогда во солдаты.

2021

Марина Гершенович

Сердце, ты справишься с тем, что увидишь?

Ты на родном говоришь и на идиш.

Даты увидишь на свежих могилах.

Всё, что глаза уже видеть не в силах.

То, что глаза потеряли, — лишь зрение,

их не пугают ни страсти, ни тление,

ни перспектива, ни виды оружия,

ни пехотинцев ряды, ни хорунжие.

Слепы глаза от беды, как от перца.

Их заменило мне зрение сердца.

Так мне вольнее. Но так и больнее

знать о беде, спать и бодрствовать с нею,

силиться вымолить свет и пощаду

всем, кто вплотную приблизился к аду.

Сердце, ты справишься. Ты многожильно.

Это лишь я так слаба и субтильна,

что от бездонного жизни оскала

навзничь упала, любовь расплескала.

26.09.22

Марина Гершенович

ИЮНЬ. ПТИЦЫ.

День белый-белый.

А я белей.

Как облетелый

пух с тополей.

Чернеет галка

на том пуху;

его не жалко,

тут жизнь — в труху

у половины

моих друзей

из Украины,

почти что всей.

Там, где не тронут

земли кусок,

сидит ворона,

долбит висок

страшка на палке,

что с виду лют;

его не жалко,

а жалко люд.

И слышно снова

"вбий"-да-"убей"

А моё слово

что воробей,

влетело в небо —

и камнем вниз.

Дай Бог вам хлеба

и белых риз.

28.06.22

Марина Гершенович

Что ж я плачу,

обняв свои плечи...

Не надо, не надо.

Отмотай киноленту назад

из расистского ада.

Там ребенок сосёт молоко

на коленях у мамы,

и весна на сносях, и еще далеко

до насильственной драмы.

Черно-белая пленка,

немое кино про Одессу.

Уносите скорее ребенка

из города к лесу.

Почернел Мариуполь.

И в Харькове вянет сирень.

Почему же не слышите вы

вой воздушных сирен?

Уносите ребенка из дому,

собак уведите.

Пусть достанется месту пустому

ракета в зените,

не найдя своей цели,

вгрызаясь в бетонные стены...

Почему же не слышете

воя воздушной гиены?

Нет с полей от убитых вестей.

Род прервался, разорвана нить.

Не хочу ни собак, ни детей,

чтобы после их не хоронить.

27.05.22

Марина Гершенович

Я теряю людей.

Это люди теряют себя,

сатанея от доли тяжелой, скорбя

по разрушенной жизни,

в цветущем саду леденея.

И друг друга боятся обнять.

И боятся расстаться навеки.

У меня от меча рукоять,

что же делать мне с нею...

Проржавел, затупился клинок,

он зарыт в той земле одичалой,

где прокисли молочные реки,

где нету причала;

там плетень обвивает вьюнок,

и от дома осталась стена,

на которой портреты усопших,

корыто и плошки.

И в разбитом корыте видна

исчезающей жизни основа,

но нет ни собаки, ни кошки,

с кем хотелось бы встретиться снова

и поговорить.

23.05.22

Марина Гершенович

Вы думаете, будет Суд?

Суда не будет.

Ведь их пасут, и вас пасут

всё те же люди,

чья цель превыше ваших благ

и с большей властью.

Они всосут в себя ваш флаг

открытой пастью.

Разъединяя и деля

на тех и этих,

жизнь обесценят до нуля,

запустят третьих —

тех, чей технический редут

сильней орудий.

И вот тогда вас подадут

как дичь на блюде.

И нано-робото-дерьмо

пойдет гарниром.

Оно расправится само

с войной и с миром.

И Бог не сможет никого

сберечь из стада.

Но вы не верите в Него.

Да и не надо.

07.05.22

Марина Гершенович

ГОВОРЯТ...

Говорят, что любая война

все грехи подымает со дна.

Это рай для убийц и садистов —

власть насилия разрешена.

А еще вот у артиллеристов

есть в ходу поговорка одна.

Услыхала её краем уха

и забыла, да память-старуха

начеку, как рыбак у пруда:

"Ничего что гремит канонада, —

своего разрывного снаряда

не услышишь, дружок, никогда."

И разносят по миру их ноги

смертоносную силу и зло.

Говорят, что война с них в итоге

спишет всё, но не спишет налоги...

Жить тебе, говоришь, тяжело?

Что ты знаешь о жизни, баварочка?

Вот тебе две сосиски и чарочка.

У тебя на руках малыши.

Успокойся. Тримайся. Дыши.

08.05.22

Марина Гершенович

СОЛЯРИС

Помимо сводок, мысли есть и сны.

Я знаю, вы о многом умолчали.

Но дайте мне минуту тишины —

не о себе сказать, но о печали,

о горе, что постигло и меня.

Я далеко от вас и все же близко,

поскольку жизнь моя не у плетня

под знаком "зет", я тоже группе риска.

Я думаю о вас и говорю

на ненавистной оккупантской речи,

но как и вы, в жилых домах горю,

и как и вы, я вбита в грунт по плечи.

Мне в Косово досталось на войне,

и под огнём в ближневосточном стане,

а прежде в незнакомой мне Чечне,

а до того в чужом Афганистане.

И ходит слух, что нет меня, живой,

есть только призрак с оголенным нервом,

что я погибла в Первой мировой,

потом была добита в сорок первом;

японскую и финскую прошла,

но сожжена напалмом во Вьетнаме;

и в Хиросиме от меня зола,

и в Нагасаки прах в отхожей яме.

Что речь моя вам? Нет её вины

там, где язык мой корчится от боли,

где костяная флейта сатаны

людей лишает разума и воли.

Когда последний взрыв растопит льды,

когда последний выстрел даст осечку,

уйдёт из окружающей среды

враждебный газ, остановив утечку,

я к вам вернусь — текучей, как вода.

Не безучастной, только непригодной,

к словам войны, оглохнув навсегда,

как Океан от бомбы водородной.

14.04.22

Марина Гершенович

Мне сегодня приснилось: войну отменили,

словно жестом руки подал знак дирижер —

и оркестр нестройно замешкался или

подавился, глотая минор и мажор,

сжалось хриплое горло трубы, и на блюде

одинокой литавры рассыпался вздох.

Начинали войну, без сомнения, люди.

Остановит её, без сомнения, Бог.

20.03.22

Марина Гершенович