Русский историк о настоящих немцах

Посвящается, как ни странно это

звучит из моих уст, Ёсики Танаке.

Кто в курсе - тот поймёт.

ОТ АВТОРА

ГОРДЫЕ БЫЛИ МАЛЬЧИКИ...

Когда-то, когда я писал повесть "Клятва разведчика", то в послесловии к ней поделился с читателями планами в будущем написать что-то о других мальчишках. Живших в другой стране, носивших галстуки другого цвета, певших другие песни... и очень похожих на наших ребят. Настолько похожих, что с годами я воспринимаю ту жуткую, кровавую вражду со всё большей и большей горечью, как ужасную и нелепую ошибку. И вот наконец я взялся за это. Но были написаны ещё только первые абзацы, когда я взбунтовался против себя же. Я не хотел писать о том, как они будут пробираться среди развалин своих прекрасных городов (и надежд) и в упор поджигать наши танки - пришедшие мстить за наши города и надежды. Не хотел писать о трупах наших солдат. И о трупах убитых ими мальчишек. Не хотел писать о неизбежных допросах и расстрелах. И о потерянной надежде и вере я писать не хотел. Не хотел выбирать, о чём будет легче писать - о мёртвых глазах или глазах потухших. Потому что в финале тогда несмотря на весь непридуманный отчаянный героизм всё равно отчётливо рисовались бы претенциозно-победоносная, самодовольная менора, пронзившая немецкое небо у древних Бранденбургских ворот и орущее античеловеческое безумие пидарасьего парада на улицах Берлина. Так я полностью изменил замысел этой книги. Кроме самой первой главы, во время работы над которой и пришло ко мне несогласие с сами собой. Пусть у них будет мир. Ещё много лет мира. Долгих, очень долгих лет... ведь все, кто не предал своё детство, знают и помнят, что в нём годы бесконечны и лишь дни стремительны и неощутимы. Так пусть у них будет мир. Нет, не полный скучный "мирумир", а такой мир, где много трудностей - интересных, неурядиц - весёлых, даже борьбы - нужной. Правильный мир для храбрых и верных мальчишек, голоса которых всё ещё звенят у летнего костра над рекой, и пламя его пляшет в их широко раскрытых глазах, полных надежды... ... " - Да. Гордые были мальчики. - Гордые... а что толку? Сгорели, и всё... Ты тоже... не накликать бы... - Да что мы, не люди, что ли?!"... ...Я прошу прощенья у тех, кому нравятся мои книги, но кто всё же не может забыть те счёты. Но я дал слово. Я обязан его выполнить.

Олег Верещагин

РАСПАХНУТЫЕ КРЫЛЬЯ

Ленивое солнце не слепит глаза, В лесах - щебетанье птах, Но скоро над нами пройдёт гроза Ведь завтра - в моих руках!

Гимн "Гитлерюгенда".

DAS LIED ERSTE.

Летающий мальчик.

1 июля 1930 года.

Веймарская Республика Германия. Земля Гессен-Нассау. Город Ланген. Железнодорожный вокзал.

Шарманщик был старый (а может, просто казался таким - бедствующие люди явственней стареют), одноногий, в растрёпанных лохмотьях, в которых только очень опытный взгляд мог бы опознать остатки мундира гессенской пехоты времён прошлой войны. Похожей на его мундир была шарманка - такая же некогда величественная, а ныне - растрёпанная, грязная и хрипевшая не в лад. На выскобленном, чопорном перроне Лангена старик казался неуместным, о чём красноречиво говорило недовольное лицо стоявшего у дверей вокзала шупо (1.) и мерно крутящаяся в его пальцах короткая жёлто-коричневая дубинка на потёртом кожаном ремешке. Впрочем, пока полицейский старика не гнал, хотя у того был всего один слушатель, да и тот забрёл сюда случайно. 1.Жаргонное прозвище немецкого полицейского, что-то вроде "мент", но без особого презрительного оттенка. Но не гнал - именно из-за этого слушателя. Стоявший напротив старого шарманщика золотоволосый хрупкий малыш - мальчик лет шести с серьёзным внимательным взглядом больших серых глаз на ангельском личике - внимательно слушал старика. Чистенько и аккуратно одетый в не то чтобы новенькие, но безупречные матроску с отложным воротничком, серые бриджи с пуговичками под коленками, светло-серые чулки и коричневые начищенные ботинки, он являл собой почти смешной контраст со стариком, равномерно крутившим ручку старой "барбьери" (1.), такой же одноногой, как и он сам и так же покачивающейся на ненадёжной своей одинокой опоре.... 1.Марка шарманки. Шупо хорошо знал единственного - младшего и потому нежно любимого - сына барона фон Мюзеля. Как видно, тот гулял тут с сестрой и теперь ждёт её, отлучившуюся по каким-то делам. Травмировать душу так внимательно слушающего малыша зрелищем изгнания одноногого скрипучего дурака не хотел. Бог с ним. допоёт он, мальчишка уйдёт, тогда можно будет и шугануть, если сам не сообразит убраться... Скоро придёт берлинский экспресс, выйдет чистая публика, и зачем им любоваться на такое? Да и поёт-то он что! Шупо зевнул. И чего этот малец так притих, как будто ангелов небесных услыхал?!. ...Голос у старика и правда был мало пригодный для привычного пения - хриплый, не слишком мелодичный. Но неожиданно сильный. А песня, которую он пел под однообразный посвистывающий мотив старого вальса, который выдавливала шарманка, и вправду могла показаться странноватой, даже жутковатой... ... - Дети, пока вы не стали безглазыми, Я укажу вам спасительный азимут: Каждый, кто лунной дорогою ходит, В город волшебный однажды приходит. Дышат, как воздухом, там вдохновением. Все архитекторы там - сновидения. Греет там солнце, а не банкноты. Будешь влюблён - не сочтут идиотом!.. ...Шестилетний Райнхарт фонМюзель, по правде сказать, был тут ни с какой ни с сестрой, хотя изо всех сил и делал вид, что он тут не один, проницательно понимая: первый же взрослый одинокого мальчика потащит "куда следует", чтобы поскорей вернуть под опеку родных и близких. Сестра Анна-Роза была на самом деле - но вот только она и знать не знала, что её младший братец добрался до лангенского вокзала - от замка Мюзель до этого перрона было аж пять километров, и для Райнхарта сегодняшнее путешествие было первой серьёзной вылазкой за стены замкового сада в одиночку. Три часа назад ему просто стало скучно, и он поступил так, как поступали до него тысячи и тысячи мальчишек - улизнул из привычного и вдруг ставшего таким тесным мирка и пустился на поиски приключений. Впрочем, испытание исследовательского духа мальчика едва не прервалось в самом начале. Дорога через поля оказалась жаркой и пыльной, замок позади отдалился быстро, а городская окраина впереди почти не приближалась, солнце пекло, в высоком хлебе что-то страшновато шуршало, и Райнхарт не возвращался только потому, что был упрямым мальчиком. Однако, должно быть, он всё-таки отправился бы обратно (возможно даже всхлипывая, потому что мужество шестилетних мальчишек не так глубоко, как им самим хотелось бы и представляется) - если бы судьба не послала ему вслед загорелого, весело пыхтящего изогнутой трубкой молодого крестьянина на телеге, нагруженной мешками ранних яблок и запряжённой парой восхитительно огромных чёрных коней. Поэтому больше половины пути Райнхарт проделал на удобном облучке, с восторгом оглядываясь с такой высоты по сторонам - мир сразу сделался куда более приятным. Кони мерно обмахивали длинными, перевязанными узорчатыми ремнями, хвостами могучие атласные крупы, начищенные почти до зеркального блеска, а временами, послушные воле хозяина, пускались вскачь, и сердце Райнхарта замирало от ужаса и наслаждения. Он сам немного поправил запряжкой (конечно, сам, то, что крестьянин осторожно и прочно придерживал поводья поверх маленьких, побелевших от ответственного напряжения, пальцев, было, конечно, не в счёт, он же просто показывал, как надо править!), сгрыз два больших яблока - сладкое красное и кисловатое зелёное - и слушал, как отложивший трубку возница весело играет на окарине (1.) незнакомую быструю песенку. Правда, в самом конце пути пришлось соврать, что на вокзале его ждёт сестра, иначе крестьянин наверняка отвёз бы его обратно в замок (который так никуда и не исчез, виднелся позади, и это как-то успокаивало и придавало сил). 1.Глиняная короткая дудочка. Город Райнхарту не очень понравился. Он показался каким-то настороженным, а лица многих людей - не то что недобрыми, но... тусклыми, что ли? Несколько раз ему встречались компании мальчишек - его лет, старше и намного старше. У Райнхарта замирало под ложечкой - плохо одетые, угрюмые, многие босиком, они спешили куда-то по каким-то своим делам, но по нему - скользили внимательными пристальными взглядами. Но не задевали - может быть, стыдно было приставать к маленькому, а может быть, то, как Райнхарт, не сворачивая, не опуская взгляда и не замедляя шага, шёл навстречу этим компаниям, вызывало невольно уважение? Интересно было смотреть на витрины магазинов, лавочек, ателье. Но Райнхарт уже разбирался в ценах и видел, что всё очень дорого. Он не очень понимал смысла этого слова, но знал, что дорого - это плохо, и на дорогое нет денег. В его карманах лежало несколько монеток разного достоинства, но Райнхарт воспринимал их скорей как игрушки, которые могут служить красивым и прочным щитом для картонного воина или гербом на замке из песка, чем как что-то, на что можно купить какую-то вещь. В конце концов, ему ужасно захотелось пить, и он остановился около ребристой, с изогнутыми носиком и ручкой, водоразборной колонки. Там брызгались и орали ещё несколько таких же "опасных" ребят. Наверное, играли уже давно, потому что были насквозь мокрыми, хотя выжимай. На них покрикивали из окон домов, но никто не обращал внимания на эти крики. Райнхарт походил вокруг, разглядывая на тумбах красочные плакаты - разные, с орлами с герба, со звёздами, серпами и молотам, со значками в виде ломаных крестов. Плакаты его увлекли на какое-то время. Райнхарт умел читать, но в прочитанном почти ничего не понял, слова были незнакомыми - разве только картинки понятные. Больше всего мальчику понравились те, где были изображены германские рыцари и солдаты, а ещё - суровые люди в неизвестной коричневой форме, прогоняющие каких-то страшных чудищ и злых уродцев. Там везде был и человек - остроносый, с высоким лбом, прикрытым странной чёлкой, короткими смешными усиками и внимательными глазами. Он Райнхарту понравился тоже, потому что был похож на мудрых советников из книжек со сказками... На некоторых плакатах были и мальчишки, помогавшие взрослым делать что-то важное и даже воевать - но увы, все они были "большие мальчишки". Намного старше Райнхарта. И это было ужасно обидно. А ещё обидно было то, что та компания так и брызгалась плещущей водой. И от плеска пить хотелось и вовсе с безумной силой. Райнхарт разозлился. Всерьёз. Так, что опаска отступила совершенно. Вода общая, и колонка эта тоже общая! И всё тут! Сунув руки в карманы, он подошёл как можно ближе к весёлой куче и сердито, решительно сказал: - Я хочу пить, пустите! Шум утих мгновенно. На чужого хорошо одетого мальчишку уставились полдюжины глаз с уже знакомым пристально-оценивающим недобрым выражением. Кто-то ехидно ухмыльнулся, кто-то громко хмыкнул, но Райнхарт уже по-хозяйски подошёл к колонке и вежливо сказал державшемуся за ручку пареньку: - Нажми, пожалуйста. Я не смогу, она тугая, я видел. Во взгляде мальчишки неприязнь сменилась оторопелым удивлением. Он оглядел своих приятелей, пожал плечами и небрежно (мол, вот, малёк, держи, я очень щедрый и сильный, видишь, как я легко эту штуку нажимаю?!) пустил в выдолбленный водой старинный каменный жёлоб, вделанный в современные бетон и асфальт, прозрачно-зеленоватую тугую струю из широкого подрагивающего "носика". Райнхарт напился. Вода чуточку отдавала железом, на зато была холодной, и пить вот так было интересно. Достав из кармашка платок, он тщательно вытер лицо и искренне улыбнулся мальчишке у колонки: - Спасибо большое. Тот опять пожал плечами. Потом буркнул: - Пожалуйста, чего... - неожиданно явственно смутился, отвернулся, глядя искоса и, дождавшись, пока довольный Райнхарт, аккуратно пряча платок на место, отойдёт от колонки подальше, окатил остальных - не ожидавших такого коварства - широким прозрачно-радужным веером из-под ладони... ...На вокзал Райнхарт выбрался, потому что это было единственным местом в городе, которое он хорошо знал, он тут бывал не раз с сестрой и отцом - и так же хорошо помнил оттуда дорогу домой. Он прошёл мимо кинотеатра, удивившись тому, как выглядит это здание: большая витрина была разбита, афиша с рекламой какого-то фильма "На Западном фронте без перемен" - словно бы зачёркнута красными словами, которые Райнхарт вполне мог прочесть:

ЛОЖЬ - НЕ СМОТРИ. ЛОЖЬ - УБЕРИ. ЛОЖЬ - УНИЧТОЖЬ.

- а ниже, на сером каменном основании, шли ещё строчки:

БУДЕШЬ ПОКАЗЫВАТЬ ПАЦИФИСТСКУЮ ДРЯНЬ - СОЖЖЁМ КИНОТЕАТР!

Это было немного пугающе и в то же время интересно, хотя смысла увиденного Райнхарт совершено не понял. Он только ускорил шаг, но одновременно несколько раз оглянулся через плечо на кинотеатр, про себя размышляя, что было интересно увидеть пожар... ...Собственно, замок Мюзель был отчётливо виден на горизонте из многих мест Лангена, но тут он казался совсем близким, только перейти поле - и Райнхарт почти уже собрался бежать обратно, благо, тропинка начиналась сразу за перроном, в глубине привокзальной улицы. Но именно тут он увидел и услышал шарманщика с его странной песней. И теперь, словно заколдованный, стоял перед вращающим кривую ручку калекой и вслушивался в хрипловатый сильный голос, который рассказывал странную и жутковатую историю... ... - И в эти странные лунные песенки Поверил мальчик, сидящий на лесенке. Но лишь поверил он - лесенка стала Вдруг вырастать. И - до неба достала. Мальчик пошёл по ступенькам ребристым. Но тут сбежались родные и близкие: "Стой! Не ходи! Дуракам такой жребий! Нечего делать тебе в этом небе!"... ...Блёклые глаза калеки вдруг сверкнули таким отчаяньем, что Райнхарт испугался и даже подался назад - казалось, что шарманщику кто-то сделал очень больно, незаслуженно и неотмщаемо... А тот продолжал петь, крутя ручку своего чуть покачивающегося инструмента: - Мальчик послушался. Мальчик вернулся... И лишь с тоской на луну оглянулся... После скрывался. Всех ненавидел. Плакал о том, ЧТО в небе увидел! Плакал, в груди пустоту ощущая. Он ведь карабкался вверх, освещая Путь своим сердцем, светлым и трепетным! И... второпях обронил его в небе том... ...Шарманщик устало, печально вздохнул. Ненаигранно. Просто как отчаявшийся человек. Перестал крутить ручку. И тихо сказал, глядя в серьёзные серые глаза слушающего мальчика, в которых подрагивали невесть почему возникшие капельки: - И вот висит оно в космосе звёздочкой, Словно игрушка на праздничной ёлочке Среди таких же сердечек-игрушек, Брошенных мальчиками послушными... (1.) 1.На самом деле, конечно, это песня не времён Веймара и вообще не немецкая. Её исполняет казахстанская группа "МотоРоллер". Очень неплохая группа, кстати... - Вас кто-то обидел? - звонко и сердито спросил Райнхарт и подёргал шарманщика за рукав. - Кто вас обидел?! Скажите, кто?! - Нет, никто, - калека удивлённо и неумело улыбнулся. Потом, подумав, неловко погладил мальчика по волосам... точней - хотел погладить, но задержал корявую, грязную ладонь рядом с лёгким густым золотом, чистым и сияющим - и покачал головой: - Это ты меня прости. Я тебя расстроил песней, да, малыш? Райнхарт мотнул головой. Задумался. Нерешительно сказал: - Нет... это очень хорошая песня. Но от неё почему-то щиплет тут, - и он показал на грудь искренним и чистым жестом маленького мальчика. Глаза шарманщика стали изумлёнными. Он чуть наклонился вперёд. Медленно сказал: - Послушай, мальчик... когда у тебя болит сердце, это всего лишь значит, что оно есть. Большинство людей лишь с возрастом начинают жаловаться на боль в сердце, но они путают Боль - и боль. Почти у всех с годами сердце обрастает то ли коркой из грязи, то ли бронёй, я не знаю. И настоящей Боли оно уже не ощущает. А люди держатся за грудь и охают "сердце болит!" в то время, когда под их окнами торгуют Родиной. А чтобы ослепнуть и оглохнуть верней - они закрывают ставни и задёргивают шторы. И очень гордятся своим уютом, мальчик. Очень гордятся... да. Райнхат не понял сказанного. Но решил, что это очень важно - уж больно строгие и внимательные глаза были у шарманщика. Порывшись в кармане, мальчик достал самую крупную из своих монеток - в пять марок с изображением дирижабля - и протянул ему: - Вот... возьмите... пожалуйста. Шарманщик грустно усмехнулся, принял тяжёлый кружок на большую мозолистую ладонь и небрежно спрятал его в лохмотья мундира. Райнхарту не понравилась эта усмешка, и он неуверенно, но с обидой - не за себя, за монетку - сказал несмело, однако непреклонно: - Она с настоящим дирижаблем. Шарманщик пристально взглянул на мальчика. Достал монетку вновь и поднёс к глазам ближе. Рассмотрел внимательно и произнёс уважительно и ласково: - Прости, я не рассмотрел. На самом деле с дирижаблем! Тогда это и впрямь настоящее сокровище... А тебе не жалко её отдавать? - Жалко, - честно признался Райнхарт. - Но я не хочу, чтобы у вас болело сердце. А когда смотришь на красивые вещи, то становится хорошо. Разве нет? А дирижабли очень красивые. И самолёты красивые. - Ты когда-нибудь летал на дирижаблях? - шарманщик опять убрал монету, но теперь - бережно, неспешно. Райнхарт вздохнул: - Нет... никогда. Может, я ещё полечу, мне всего шесть лет. Но это очень дорого... - он приободрился: - А мой отец был военным лётчиком! Он столько мне рассказывал про полёты! Я всё-всё про них знаю и могу представить, как на самом деле! - Пятнадцать лет назад... - громко начал внимательно слушавший мальчика шарманщик. Громко сказал. Сделался прямей, поднял голову. Его глаза сверкнули... Но потом - снова тяжко сгорбился, покачал головой и отвернулся. Райнхарт постоял ещё немного, однако шарманщик что-то перебирал в кармане, бормотал неразборчиво - и мальчик, спустившись по железной лесенке с перрона, побрёл к той тропинке, которая должна была вывести его в поле. Несколько раз он оглянулся, словно бы не уверенный в том, что разговор окончен. Но шарманщик не смотрел ему вслед - он привалился к ограде перрона и устало сгорбился ещё сильней, сделавшись похожим на больную встопорщенную птицу... Райнхарту стало его ещё жальче, чем раньше. А самое главное - он не знал, чем и как помочь калеке. Не знал даже, есть ли на свете вообще хоть что-то, что может ему помочь? Если у человека болит сердце, да ещё как-то так странно, что дело не в лекарствах и вообще... как тут поможешь? Наверное, ни один врач не знает. Райнхарт шмыгнул носом - он представил себе, как шарманщик так и будет бродить по окрестностям до самых зимних холодов, петь странные, никому не понятные песни, а зимой, наверное, замёрзнет... ведь у него нет дома и даже тёплой одежды (что шарманщик, конечно, ходит так уже не первый год, Райнхарт не подумал, потому что нарисованная воображением картина была интересней и печальней реальности)... ...Он уже почти свернул за первые дома, когда услышал приближающийся звук - слитный шаг множества ног по булыжной мостовой. Обернулся радостно и нетерпеливо, уверенный в том, что сейчас увидит идущих солдат - настоящий, не на картинке и не игрушечных. И изумлённо приоткрыл рот, замер на месте, удивлённо моргая. Мимо него по привокзальной улице в настоящем военном строю шли мальчишки. Самые обычные... или всё-таки скорей - очень даже необычные мальчишки. Их было около тридцати - шедших по четверо в ряд, в ногу, уверенным и дружным широким шагом, всё-таки не совсем солдатским, а более... живым, что ли? Мальчишеским... Разно одетые (1.), они носили тем не менее одинаковые чёрные галстуки, коричневые фуражки и ало-белые нарукавные повязки с чёрными значками - такие Райнхарт видел уже на плакатах в городе, а ещё - в старинных гербовниках и на вышивках и вещах в замке, кресты с надломленными концами. Впереди рослый мальчик нёс такое же ало-белое, как и повязки, знамя с чёрным кричащим орлом, в одной лапе сжимающим меч, а в другой - молот. Слева и справа и чуть позади от него шли два барабанщика. 1.Красивой общей формой, хорошо знакомой всем по хроникам и фильмам, весь "Гитлерюгенд" будет обеспечен лишь к 1935 году. В это время, когда многие мальчики состояли в организации на свой страх и риск (несмотря на растущую популярность НСДАП и реальную защиту своих членов, которую обеспечивал "Гитлерюгенд", избиения, третирование в школе со стороны учителей, нападки полиции вплоть до помещения мальчишек в детские тюрьмы - так, заправлявший в Ганновере социал-демократ Носке, ранее, кстати, прославившийся и расправами над коммунистами, поместив под стражу на сроки от трёх суток до года не менее 400 мальчишек, затем официально запретил школьникам участвовать в деятельности организации, его примеру последовали и в некоторых других областях Германии - были в 1930 году всё ещё обыденной реальностью во многих районах страны), общими элементами формы являлись фактически лишь галстук, фуражка и нарукавная повязка. Райнхарт открыл рот совсем уже неприлично. Лёгким и в то же время слитным, уверенным шагом приближались к нему мальчишки. И вдруг барабанщики, переглянувшись, вместе, разом взмахнули загорелыми руками. Из-под весёлых ярко-жёлтых палочек в их пальцах рассыпалась с барабанов дружная густая дробь. И звонкий голос откуда-то из середины строя взлетел прямо к небу - - "Вперёд! Вперёд!" - Наши поют фанфары! "Вперёд! Вперёд!" - Юных сердец удары! Ярко сияет Германии солнце, Каждое сердце для Родины бьётся! "Вперёд! Вперёд!" Наши поют фанфары! "Вперёд! Вперёд!" Юных сердец удары! Страх и опасность отринем, ребята! Цель высока, мы Отчизны солдаты! Дружно! Вперёд! Молодые, на бой!.. - Райнхарт, очарованный солнечной песней, разглядел поющего мальчишку в строю - тонколицый, со светлым чубом, запевала глядел прямо перед собой бесстрашными весёлыми глазами и безотчётно улыбался - светло и чисто... но приглядеться Райнхарт не успел, голос певца нежданным взрывом разбился на слитный хор искристого солнцепада, от которого даже стёкла в окнах домов засияли россыпями бриллиантов - так зримо представилось ошеломлённому песней Райнхарту: - Наше знамя вьётся впереди! О Отчизна - дай лишь подрасти! Брат за брата - мы встаём стеной! Гитлер, вождь, наш возглавляет строй! Знамя взвивается над молодыми! Ночь, холод, мрак и нужду опрокинем! Хлеб для голодных, земля для народа! Мы на знамёнах приносим свободу! Наше знамя вьётся впереди! Знамя, знамя, в Завтра нас веди! Нашей вере в Вечности гореть! Наше знамя - побеждает смерть! Дружно! Вперёд! Молодые, на бой! (1.) 1.Этот гимн "Гитлерюгенд" написан тогдашним главой этой организации Бальдуром фонШирахом. Здесь - перевод автора книги. Почти не дыша, замерев в восторге, Райнхарт немо глядел на идущих мимо мальчишек - рослых один к одному (так ему казалось, конечно), с гордыми сияющими лицами... Замыкавший колонну левофланговый (на самом деле он был не так чтобы намного выше и старше Райнхарта), подмигнув, крикнул стоящему восхищённому золотоволосому малышу: - Гляди веселей! Подрастёшь чуток - идём с нами! Райнхарт не обиделся, хотя в другое время не преминул бы возмутиться таким обращением. Он очарованно и печально смотрел вслед уходящей колонне, над которой по-прежнему летела песня. А потом, уже поворачиваясь, увидел на краю перрона калеку-шарманщика. Прямой и неподвижный, тот стоял, придерживая неуклюжую шарманку сбоку - как винтовку на посту. Правая рука каменно замерла у поля потрёпанной бесформенной шляпы. Нищий стоял как-то так, что подходивший сзади шупо остановился неуверенно... и вдруг отвернулся и деланно-безразлично ушёл обратно за здание вокзала. Шарманщик не пошевелился. Не обратил внимания на шупо. Не покачнул шарманку. Он глядел вслед уходящему строю мальчишек.

* * *

- Наше знамя вьётся впереди! О Отчизна - дай лишь подрасти! Брат за брата - мы встаём стеной! Гитлер, вождь, наш возглавляет строй! - звонко распевал Райнхарт, шагая по дороге через поле, врезавшиеся ему в память строчки песни. Первые две ему были совершенно понятны и невероятно близки его сердцу. Так и представлялось вьющееся впереди атакующего строя знамя, бесстрашные солдаты, стремящиеся за ним к победе. И, конечно, чтобы по-настоящему служить Отчизне, нужно подрасти, чего уж теперь... Брат за брата - тоже понятно в общем-то, хотя братьев у Райнхарта не было. Но пусть кто только попробует обидеть Анну-Розу... хотя... Мальчик задумался. Ведь её обижают. То, что денег в доме мало и никак их не достать, а платить приходится за всё подряд всё больше и больше - разве это не обида? И что он, Райнхарт, может тут сделать, с кем бороться? Но, может быть, в том то всё и дело, что он один и у него нет ни таких друзей, ни такой песни? Может, вместе с этими ребятами можно было бы что-то придумать? Но где там... разве они примут к себе малыша? Да и неизвестно вообще, кто они такие, где их найти - сейчас-то было случайное чудо... А четвёртая строчка совсем непонятная. Вождь, конечно, всегда идёт вперёд своих воинов. Но кто такой Гитлер? Может, тот высокий мальчишка со знаменем впереди строя - это и есть их вождь Гитлер? Хотя... нет. Точно! Фамилию "Гитлер" Райнхарт слышал и до этого. Этот человек кажется этот - политик. И живёт где-то в самом Берлине! Берлин далеко... так выходит, эти мальчишки, которые вовсе не в Берлине живут и совсем не взрослые, они - за этого Гитлера? Но тогда, может, он им помогает в разных делах? А вдруг он может помочь и другим людям, надо только попросить его? Это было бы здорово... Отец, правда, говорит, что все политики - обманщики и выскочки. Но эти мальчишки хорошие. Сразу видно, что они хорошие, смелые и дружные. Как воинская дружина на самом деле. Значит, хорошим должен быть и их вождь! Жаль, что больше строчки не запомнились - пытаешься вспомнить и вроде бы вспоминаешь, но остаётся только ощущение песни, как вкус на языке от уже съеденной конфеты... Ну да ничего. Можно ведь и эти повторять снова! - Наше знамя вьётся впереди! О Отчизна - дай лишь подрасти! Брат за брата - мы встаём стеной! Гитлер, вождь, наш возглавляет строй! Шагалось легко и весело. Как тем мальчишкам в городе. Райнхарт даже представлял себе, что идёт не один, а в таком строю - и усталость боялась подбираться к нему... Но всё-таки, когда позади послышалось урчание мотора, и на полевой дороге возник приземистый длинный чёрный автомобиль, Райнхарт посторонился, про себя подумав, что, может, машина остановится - и... Она остановилась! Подняла тучу дорожной пыли - лёгкой и тёплой. И даже сдала назад, ближе к побежавшему навстречу мальчику. Райнхарт уже открыл рот, чтобы попросить его подвезти хотя бы до подножия замкового холма... но внезапно некое странное необъяснимое ощущение... похожее на толчок внутри или еле слышный предупреждающий отклик - заставило его замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться в нескольких шагах от чёрного автомобиля. Ему уже очень, до судороги в животе, хотелось, чтобы машины поскорей поехала дальше - так же внезапно, как она остановилась. Садиться в неё - мерно и мелко подрагивающую, почти бесшумно фырчащую мотором - он уже и не думал. Обойти её и шагать дальше было почему-то страшно. На лакированном борту автомобиля горели солнечные блики, но внезапно Райнхарт понял, что это чёрный свет. Как будто машина поглощала его и возвращала в мир - ярким, как прежде, но чёрным. Правда. Отражения солнца в глубокой лакировке потеряли золотой оттенок и казались мёртвыми звёздами. Райнхарт вздрогнул - плавно и беззвучно опустилось тёмное стекло позади. Внутри кто-то шевельнулся... или что-то шевельнулось? Но Райнхарт, стоящий совсем близком от тёмного проёма с бьющимся бешено сердцем не мог ничего толком различить внутри. Только это движение. А потом оттуда, из тьмы, похожей на тьму пещеры, как в книге сказок, пещеры, в которой живёт и может быть только чудовище, а все другие, кто туда попадает - только плачут, и от недолго... оттуда послышался ласковый голос, странно произносивший немецкие слова: - Хочешь конфетку? - из окна высунулась, блеснув двумя золотыми перстнями, пухлая рука с ярким пакетиком. - Ну что же ты? Какое-то нетерпение, странное и явственное, как движение тени в тени, заставило Райнхарта отшатнуться и замотать головой. Молча. Но бежать он по-прежнему не мог, хотя уже ясно понимал, что надо, надо бежать... В следующий миг мальчик, вздрогнув всем телом от показавшегося необычайно громким металлического щелчка, с ужасом увидел, как дверь начинает открываться. - Тебя подвезти, мальчик? - послышался тот же голос. Это не взаправду, облегчённо подумал Райнхарт. И уже почти зажмурил глаза, чтобы кошмар стал невидимым, а значит - ушёл и сделался неправдой. Он услышал шаг - тяжёлый и в то же время вкрадчивый... ...а потом повернулся и побежал. Поворот и первый шаг дался ему с огромным трудом, над самым плечом он услышал сопение, ощутил неприятный запах - смесь парфюмерии, какой-то сырости и ещё чего-то противного - почувствовал, как что-то дёрнуло за воротник матроски. Но в следующий миг он уже неостановимо, очертя голову нёсся через хлебное поле, почему-то ясно понимая, что сюда преследователь не сунется. Побоится, мелькнула мысль, хотя Райнхарт сам не мог представить, чего и почему тот, в автомобиле, побоится?!. ...Пройдёт немало лет, и в ночном кругу около большого костра Райнхарт, слушая тихий голос вожатого, с невольным содроганием поймёт, почему тот, из машины, не посмел гнаться за мальчишкой через хлебное поле. И даже тогда ему это будет казаться всё-таки сказкой... А в те минуты он просто бежал - бежал, не остановившись даже когда вокруг уже начали тесниться деревья... И остановился только когда понял, что шум шагов за спиной - это стук его собственного сердца. Тем не менее, оглянулся он с опаской, готовый в любой момент пуститься наутёк снова. Но, конечно, позади никого не было. А Райнхарт понял, что, кажется, заблудился. Вокруг уже было никакое не поле, вокруг стоял лес (Райнхарт смутно вспомнил, как проломился через какие-то кусты, наверное, на опушке), и даже там, откуда он прибежал, не было видно никакой явственной тропы. Он отдышался, привалившись спиной к шершавому дубу. Хотелось пить, глаза щипало от пота, и он вытер лицо рукавом матроски. Огляделся и прислушался снова. Лес был полон живых звуков, таинственных шумов, полос солнечного света и смешанных с ними теней, но среди всего этого не ощущалось угрозы. Пели птицы, по высокой ветке почти над самой головой Райнхарта проскакала деловитая серая белка. Но всё-таки мальчик подумал о кабанах, медведях и волках, а ещё о том, что дома, конечно, уже хватились его. И значит, надо искать дорогу. Он довольно сильно устал - для шестилетнего сегодня хватило самых разных волнений, да и пройдено было немало. Поэтому нельзя сказать, что Райнхарт пошёл куда-то - скорей побрёл, инстинктивно побрёл в сторону солнца, ярко светившего за ветками деревьев. Пару раз споткнулся о валежины, потом оказался около крутого подъёма, на котором росли чуть наклонные в пустоту липы. Под их оголёнными корнями в самом низу, в темноватой сырости, лопотал родничок, и Райнхарт, напившись, неожиданно понял, что усталость отступила. Он был полон сил, и от этого окрепла стушевавшаяся было решимость поскорей выбраться. - Спасибо, - тихонько сказал Райнхарт родничку и корням лип. Вода в родничке весело засмеялась, кроны наверху гулко-добродушно прошумели что-то в ответ. "Тут всё живое, - смутно подумал мальчик, задрав голову. - Всё-всё живое. Интересно, те мальчики знают про это?" Цепляясь руками за корни, ветки подлеска, скользя башмаками по влажноватой земле с редкой травой, пачкая ладошки и то и дело становясь коленками наземь, но тем не менее упрямо сопя, он полез вверх по косогору. Сам не зная, почему. Может потому, что возвращаться куда-то ему не хотелось, даже если бы он знал дорогу - хотелось идти только вперёд, даже если путь туда труден и неясен. Для шестилетнего мальчика и такое решение, и сам подъём на крутой склон были, пожалуй, настоящим подвигом. И подвиг был вскоре вознаграждён... ...Первое, что увидел Райнхарт с высоты гребня, на который влез - был Мюзель. Замок оказался далеко справа, за полем, которое начиналось тоже справа, внизу поросшего густой ярко-зелёной сочной травой крутого откоса. Но на замок Райнхарт поглядел лишь мельком, обрадовавшись тому, что тот никуда не делся (как он втайне побаивался в лесу, пока пробирался среди деревьев и кустов - мало ли?!) Потому что перед ним внезапно и стремительно распахнулся целый мир. Мир неба, леса, поля, озера, летней послеполуденной дымки, солнечного света и ветра. И всё это - и далёкое озеро в лесной рамке, и полоска золотистых полей справа, и большой лес слева и дальше за озером - всё это словно бы накатывалось из дальних далей жутковатым и зовущим приливом. Накатывалось под неслышную, но отчётливо-ясную песню, которую пели большие мальчишки. Но больше всего Райнхарта потрясло небо - бескрайняя и бездонная голубизна с размытым пронзительным сиянием солнца. Оттуда - именно оттуда - дул тёплый ветер, шевеливший волосы мальчика. Мальчик понял, что сейчас у него разорвётся сердце. Тому, что он ощущал, тоже не было названия, как и многому из увиденного и испытанного им сегодня. Но за весь этот день ни разу не пережил он такого мощного прилива беспощадной, безымянной, всеобъемлющей любви и радости. Мир был так огромен и ярок, что шестилетний мальчуган, пожалуй, ощутил бы себя раздавленным и крошечным, если бы не всё ещё звучавшая в нём песня. С нею Райнхарт был равен этому миру. И мир принадлежал ему - но в то же время он сам каким-то чудом был частью этого мира. Страхи, неуверенность, усталость забылись окончательно. "Я един, - бессвязно, сам не понимая этой взрослой мысли, пришедшей невесть откуда - с неба? из полей? из леса? от стен родного замка? из глубин ошеломлённой души? подумал Райнхарт. - Я един." И, чтобы не лопнуть от бешеного огненного восторга, Райнхарт раскинул руки и очертя голову ринулся вперёд и вниз - с воплем, ликующим и нечленораздельным, воплем ни о чём, который мог бы показаться диким и глупым, но на самом деле был всего лишь сжатой, спрессованной в душе и теперь вырвавшейся криком квинтэссенцией радости жить. Сперва ветер ударил его в грудь и помешал бежать, как бы говоря: "Остановись!" Но Райнхарт только упрямо наддал, и испытывавший его ветер, поняв, что с мальчишкой ему не сладить, вдруг на миг притих, а потом рванул в стороны и вверх руки Райнхарта, и тот - без страха, даже без удивления, только с пронзительным острым ликованием! - ощутил, что ветер поднимает его над землёй... надо только ещё чуть-чуть быстрей бежать, и воздух, и это небо примут его, как своего, а руки - руки понесут не хуже крыльев. "Я умею летать! - метнулась полная восторга и пропитанного солнцем и ветром неба мысль-клич. - Я лечу!" Он бросил взгляд вниз и со спокойным ликованием понял, что ноги не касаются земли - стремительно бежали они по верхушкам высоких сочных трав... выше... выше над ними... выше и выше, в небо!!! ..."Но так же не бывает!"... ...Зло свистнул, улетая прочь, вырывая опору из-под рук-крыльев - разозлённый неверием ветер. Больно, тяжело ударила в ладони - с жуткой быстротой рванувшаяся навстречу земля. Райнхарт почувствовал, как его подкидывает в воздух - точно куклу злой пинок ребёнка, со страшной силой, переворачивает... земля снова ударила в ладони и плечо, пнула в зад, заставила снова кувыркнуться в воздухе, и он, громко и унизительно взвизгнув от неожиданности и боли, как поддетый ногой маленький щенок, влетел в кусты. Которые, наверное, и спасли ему жизнь. Райнхарт не потерял сознания и даже не слишком сильно ударился в этом последнем падении. Но ему хватило и предыдущего, тем более, что ветки больно хлестнули по рукам, которыми он успел закрыть лицо. Следующую минуту, не меньше, мальчик лежал среди веток, не в силах даже стонать, только осторожно, мелко дыша - и бессмысленно глядя, как сверху прямо на лицо падают листочки и мелкие чешуйки коры. Потом он открыл рот и выдавил: - Уй-я-ааа... - и всхлипнул, но не расплакался. Отец много раз говорил, что мужчинам плакать нельзя, хотя сам плакал всякий раз, когда напивался. В такие минуты Райнхарт боялся отца и радовался, что и пьяный он беспрекословно подчиняется сестре. - Уй-я-аааа... - Райнхарт посмотрел на ладошки и увидел, что на них почти не осталось кожи (по крайней мере, так ему показалось). Морщась и прикусив губу, он сел. Оба чулка были продраны на коленях, но коленки, хоть и разбитые, не болели... точней, боль не ощущалась, потому что начало саднить ладони. С правой уже срывались в траву густые вишнёвые капли. - Ууууу... - проскулил Райнхарт, с трудом вставая (голова заплясала, он с трудом удержался на ногах) И - вскрикнул от изумления и испуга. На Райнхарта из близких кустов опушки смотрело человеческое лицо. От неожиданности мальчишка ойкнул и отшатнулся, но тут же подался вперёд, сведя брови и сжав кулаки. Но лицо было дружелюбным, только очень удивлённым - загорелое, с синими большими глазами, полными любопытства, в обрамлении перепутанных с листвой рыжих кудрей. Потом откуда-то снизу появилась грязная рука, почесала короткий чуточку вздёрнутый нос, и Райнхарт понял, что видит мальчика - примерно своих лет. - Привет, - сказал Райнхарт и чуть склонил голову набок. Ему вдруг очень захотелось, чтобы неизвестный мальчик с ним заговорил. Но тот только изумлённо хлопал глазами - словно никогда в жизни не видел других детей. Может, правда так? Может, он лесной дикарь какой-нибудь? Как индус Маугли из английской книжки с картинками писателя Киплинга? - Ты что, говорить не умеешь? - со смесью интереса, жалости и покровительственности спросил Райнхарт. И услышал ответ - немедленный - который его поразил. - Ты летал, - с круглыми глазами сказал мальчик. Повозился в кустах, явно не осмеливаясь выходить, похлопал ресницами. - Я видел, как ты летал. Ты кто? Ангел? Райнхарт неожиданно смутился. Меньше всего он считал себя похожим на ангела и вообще не очень в них верил. Поэтому он засмеялся побеззаботней и гордо представился: - Я - Райнхарт фонМюзель! - вкладывая в эти слова и тон, которым их произносил, превосходство над любым ангелом небесного сонма. - Ты сын барона Эрхарта фонМюзеля? - мальчишка наконец стал выбираться из кустов, не сводя глаз со своего ровесника. - А как ты летал? - Кувырком, - у Райнхарта хватило выдержки на шутку, но тут же он не стерпел и скривился - удивление прошло, заболело всё тело, а руки жгло, как будто его заставил сунуть их в угли. - Я просто быстро бежал и... и упал, - с сомнением закончил он, вспомнив носки своих ботинок, быстро-быстро перебирающие над верхушками трав. - Неееее... - рыжий мальчишка помотал головой, вытащил из волос сухую веточку. - Ты по правде летал... я же не слепой... - он повёл ладошкой. - Только невысоко... это потому, что ты плохо разогнался, да? - А ты кто? - поинтересовался Райнхарт, всё ещё кривясь и рассматривая рыжего. Тот отряхнул воротник рубашки и представился не без гордости - пожалуй, не меньшей, чем та, с которой Райнхарт называл себя: - Я Зигфрид Кирхайс, а мой отец - тут лесничий. Дед служил фонМюзелям, и отец тоже сперва... но тогда я ещё не родился даже... а когда лес забрали в земельную собственность - он стал этим... гос-слу-жа-щим. Зигфрид был одет в тёмно-серые с большими карманами мешковатые кожаные шорты на широких лямках, пересекавших светло-серую рубашку с закатанными рукавами, открывавшими загорелые руки выше поцарапанных и сбитых локтей. Коленки - перепачканы въевшимся травяным соком, босые ноги - в корке засохшей озёрной грязи. Справа на бедре висела большая бесформенная сумка на плечевом ремне - солдатская сухарная сума, старая. Более разных внешне мальчишек, чем рыжий лесовик и Райнхарт фонМюзель (пусть и в нынешнем растрёпанном состоянии), невозможно было себе и представить, пожалуй. И в то же время - а может статься, именно поэтому? - оба мальчишки вдруг одновременно ощутили необычайную тягу друг к другу. Как два повёрнутых разноимёнными полюсами магнитика, случайно брошенные на огромный стол... Конечно, ни тот, ни другой не могли и не взялись бы выразить это словами, но ощутили - очень отчётливо... - Зигфрид? - Райнхарт смерил рыжего недоверчивым взглядом. Тот ни чуточки не походил на славного и могучего победителя дракона. Видимо, новый знакомый тоже знал эту легенду, потому что обиженно нахмурился и сердито сказал: - Я вырасту большой и буду ничуть не хуже его! Я и сейчас уже понимаю всех животных и птиц в лесу, как Зигфрид! И мне уже целых шесть лет! - Я не хотел тебя обидеть... - смутился Райнхарт. - Просто... - он пожал плечами, не договорив. И неожиданно подумал, что у Зигфрида на картинке тоже были рыжие волосы. И Зигфрид, конечно, был в своё время маленьким мальчиком, что тут такого? Он протянул руку, чтобы закрепить знакомство, но тут же ойкнул и скривился снова. Уронил окровавленную ладонь. - Как ты ободралсяааа... - Зигфрид заморгал. - Дома тебе влетит, наверное... эй, вот что, а ну-ка, пошли! - он ухватил нового знакомого за рукав на локте. - Куда? - Райнхарт не упирался, но ему было интересно. Зигфрид целеустремлённо тащил его за собой, только бросил через плечо: - Пошли-пошли, давай! Тут лес был посветлей, чем тот, за гребнем. Через ручей, к которому мальчишки подошли через полсотни шагов, был перекинут деревянный мостик со столбиками, вырезанными в виде держащих перила гномов (Райнхарт покосился на них с интересом и опаской - как живые сделаны...) - Суй руки в воду, - скомандовал Зигфрид деловито, бросил свою сумку на берегу и крикнул через плечо, убегая: - А я сейчас, я быстро! Райнхарт, присев на корточки и закусив губу, осторожно, но послушно погрузил руки в холодную воду. Закрыл глаза - даже зажмурил до боли и кругов в темноте за веками - ладони от воды опять драло, как будто по ним водили тёркой. Райнхарт почти сунулся в воду, но уже вернувшийся и присевший рядом Зигфрид поддержал его и показал быстро моргающему новому знакомому - благородно не замечая капель на его ресницах - несколько больших зелёных листов с желтоватыми прожилками, идущими от тонкого, похожего на желобок, жёсткого на вид корня. - Вот! Это подорожник! - Райнхарт помял сорванное, деловито поплевал на один и, осторожно взяв правую руку Зигфрида, заклеил сочащиеся новой кровью промытые ссадины большим прохладным листом. Скривившийся Зигфрид заморгал изумлённо - острая боль-тёрка смягчилась и почти утихла. А Зигфрид уже по-хозяйски заклеивал, не тратя времени на разговоры и пояснения, вторую ладонь. Полюбовался делом своих рук и, достав из своей сумки моток серой толстой нитки, ловко и осторожно примотал листы к ладоням удивлённо переносящего всю эту колдовскую процедуру Райнхарта. Пояснил: - Скоро всё подживёт. А завтра уже и не будет ничего, только болячки. - Откуда ты знаешь про этот... подорожник? - тихо спросил Райнхарт. - Отец рассказал. Я им всякие ссадины-порезы уже знаешь сколько заклеиваю? - Зигфрид помолчал, глядя на воду, и неожиданно спросил тихо: - А как ты так летал? Ты ещё можешь показать? А научить? - Да не летал я... - неуверенно ответил Райнхарт. И тут же поправился: - Я не знаю. Не помню, правда... Сегодня столько всего наслучалось... - Расскажи, - предложил Зигфрид. Порылся в сумке, достал из неё газетный свёрток, а оттуда - два больших ломтя серого хлеба, толсто намазанные смальцем. - Хочешь? - и протянул один Райнхарту. Теперь тот ощутил, что ужасно голоден. Так, что желудок свело спазмом и он уныло сказал "ааааййй..." С завтрака прошла уйма времени, а два съеденных днём яблока - ну что это такое? Поэтому рассказ у Райхарта получился странный - взрослые такого во-первых не поняли бы, а во-вторых, мальчишке крепко влетело бы за попытку одновременно есть, говорить и что-то изображать. Но Зигфрид был не столько взыскательным слушателем. Жуя свой бутерброд, он внимательно слушал - сперва просто с интересом, потом - с испуганным интересом. Когда же Райнхарт умолк, то деловито решил: - Это бандиты были какие-нибудь. Украли бы тебя и потребовали выкуп, как в Америке, я в журнале у брата у старшего видел историю в картинках... может, они из Америки и приехали, потому что у нас так не бывает и никто не бережётся... (1.) - и посоветовал: - Надо было тебе каааак засветить в них камнем! Поднять из-под ног и прямо в стекло, - и вдруг так же решительно продолжил: - Давай я тебя провожу к замку. Я знаю короткий путь. 1.К сожалению, маленький Зигфрид ошибается. Пропажи, похищения, зверские убийства и ритуальные жертвоприношения немецких детей, торговля ими, их развращение в "веймарской помойке" были очень частыми случаями. Но, конечно, происходило это в основном в больших городах, и шестилетний Зигфрид про это ничего не мог знать. - Я не боюсь! - вспыхнул Райнхарт. Хотя страх неожиданно вернулся, и ему очень не хотелось идти одному. Но Зигфрид удивился: - Ну и что? Я и не говорю, что ты боишься. Просто вдвоём легче отбиться в случае чего. И ещё... - он вдруг отвёл глаза. - Я думал, ты захочешь узнать короткий путь... чтобы приходить... - Ага! - обрадовался Райнхарт так непосредственно и чисто, что заскучавший было Зигфрид снова повернулся к нему и расцвёл в улыбке. - Я буду к тебе приходить, ты не против? И ты ко мне приходи, никто не станет ругаться! - В замок?! - испугался Зигфрид. Райнхарт издал звук, похожий на "пфе!" и дёрнул плечами: - И что? Это же и мой замок! А ты мой... - и осекся. Потом добавил: - Ну... знакомый теперь. Приходи! - Я приду, наверное, - решился Зигфрид и вскочил. - Пошли! Я тебе по пути покажу, где живут барсуки! Такие здоровые, с хрюшек размером! Постой... - Зигфрид нагнулся. - Вот, держи! Это на всякий случай. В карман Зигфрид деловито положил два увесистых камня, и то же сделал Райнхарт, взяв протянутое ему оружие. - Пошли, - скомандовал Зигфрид. - Запоминай дорогу, понял? - А как? - удивился Райнхарт, послушно шагая следом за новым знакомым. - Тут всё одинаковое... Зигфрид обернулся и смерил Райнхарта удивлённым и недоверчивым взглядом: - Да какое же всё одинаковое, если тут нет ни одной похожей травинки?!. Странный ты... Ну... тогда просто чаще оглядывайся, понял? И запоминай, что видишь. Получится, что, когда будешь идти обратно, дорога уже покажется знакомой... - Ага, я постараюсь, - согласился Райнхарт. Он удивлённо заметил, что Зигфрид движется быстро и в то же время совершенно бесшумно, как индеец из книжек. Может, это потому, что он босиком? А всё вокруг и правда разное, надо только присмотреться... ...Барсуков не оказалось дома, и Райнхарту пришлось удовольствоваться созерцанием большой норы под корневым вывортнем. Зигфрид развёл руками: - Они ж не домашние, сам понимаешь... Вообще они днём чаще спят. Это сегодня что-то... - А волки тут есть? - с замирающим интересом спросил Райнхарт. Зигфрид посмотрел на него удивлённо и присвистнул: - Да ты что?! Давно нет. Последнего убили при моём прадеде... - А медведи и кабаны? - Райнхарт немного разочаровался: что за лес без волков? - Не, медведей тоже нет... вообще не был по-моему. А кабаны есть, кабанов тут много - но не прямо здесь, а за озером, - Зигфрид махнул рукой. - Я туда тоже ещё не доходил, - помедлив, честно сказал он. - Это почти двадцать километров. Зато, - Зигфрид понизил голос, - тут есть люми. Я тебе верно говорю. Просто их давно никто не видел. - Кто? - Райнхарт удивился. Зигфрид удивился тоже: - Ты же фонМюзель! И не знаешь?! Отец говорит, что в вашей охотничьей галерее есть даже... - голос Зигфрида опять упал, - ...даже череп люми. Того, с которого всё началось. - Ну... - Райнхарт вдруг понял, что если он солжёт сейчас, то необъяснимо станет ниже рыжего мальчишки, честно признавшегося, что он не был в далёком лесу с кабанами, хотя проверить это Райнхарт никак не смог бы. - Я туда не люблю ходить, - признался Райнхарт. - Головы там эти... Я бы поохотился с удовольствием, отец обещал, что, когда мне будет семь, он подарит мне ружьё... а так мне не нравится. Как будто они смотрят на тебя... - А, ясно, - Зигфрид не удивился и не стал смеяться. - Но всё равно, что ж твой отец тебе н рассказал?! Уууу, эту историю тут все крестьяне знают! - он приостановился, огляделся и заговорил тихо и размеренно, явно подражая кому-то. - Барон Аксель фонМюзель был добрый господин и храбрый воин. И вот началась за океаном война в земле, где сейчас Америка. И маркграф наш тогдашний сказал Акселю - я дам тебе людей под команду, и ты поплывёшь воевать. Мне заплатили деньги англичане за то, что мои солдаты помогут им одолеть бунтовщиков в той земле. И Барон сказал: "Хорошо," - и отплыл из северного порта с людьми маркграфа. Он хорошо воевал, так хорошо, что всех солдаты из немецких земель стали враги в той стране звать "гессенцы" и боялись их пуще огня. Много лет прошло, и барон вернулся. С ним вернулись те, кто уцелел, привезли они раны и немалое богатство, а по погибшим только поплакали в их домах, да и то не везде, потому что солдаты затем и нужны, чтобы умирать, и родятся новые дети, были бы деньги, чтобы их поднять. А ещё барон привёз из тех мест слугу. В тех землях живут краснокожие люди, но этот слуга был не краснокожий, а наоборот - очень бледный, как будто больной. Но не больной он был, и в праздники в борьбе, в беге никто не мог с ним сравниться. Был он молчаливый и угрюмый, и даже состязался не для веселья, а чтобы поставить себя выше побеждённых. Но барон слугой был доволен, потому что тот был верный и никому не рассказывал баронских тайн. Только молодая жена барона слугу невзлюбила и что ни случай - молила мужа удалить его от дома. Но барон слугу любил, а жену взял только чтобы продолжить род и не слушал её. Так долго шло. Пока однажды в замок не пришла девушка из одной деревни. Она упросила барона встретиться с ней и рассказала, что слуга её обольстил... - А что это такое? - немедленно спросил Райнхарт, жадно слушавший историю. - Обманул? - Ну... вроде того... - Зигфрид немного удивлённо посмотрел на идущего рядом мальчика, помедлил и пояснил: - Ну... сделал с ней то, от чего бывают дети, а потом отказался от неё. - Ясно... - Райнхарта перестал интересовать этот вопрос. - А дальше что было?! - Дальше? Барон посмеялся и стал давать ей деньги, мол, бери и не болтай. Но она денег не брала и сказала, что ей уже ничего не поможет и пришла она только чтобы предостеречь барона. Потому что он видела, как его слуга ночью, уходя от неё, обернулся в существо, похожее на человека, медведя и волка. И ушла, не взяв денег, а потом слышно как в воду канула. Все думали, что она сбежала с кем-то из парней, и скоро всё успокоилось. Но барон стал часто думать над тем, что ему рассказала девушка. И стал следить за своим слугой. Сперва ему просто хотелось увидеть, что всё это неправда и та просто хотела оговорить слугу. Но вот однажды, - голос Зигфрида стал совсем тихим, - в глухую летнюю ночь, в полнолуние, барон не спал у себя в кабинете, писал письмо маркграфу про важные дела. Ему стало жарко, душно, и вышел он на стену замка, чтобы обвеяло хоть каким-то ветерком... И тут! - Зигфрид сделал такие глаза и так повысил голос, что Райнхарт ойкнул. - Он увидел! Своего!! Слугу!!! В точности такого, как говорила та девушка! Он уже почти и не человек был, только лицо угадаешь. Слуга выбежал из задних ворот замка и побежал к ближайшей деревне. Барон тогда понял, что девушка не врала. Он хотел поднять слуг, но потом испугался, что про всё про это станет везде известно и ему не поздоровится, что привёз и привечал такую тварь. Он быстро оседлал коня, поскакал следом за чудовищем, настиг его прямо у околицы деревни и застрелил. Верней, пуля только свалила чудище с ног... ну, с лап. Но барон соскочил с коня и отрубил голову этой твари охотничьим тесаком. Тело он сжёг, а голову привёз домой, сделал из неё череп и хранил в специальном сундуке отдельно от всех трофеев, никому не показывал. И ещё он никогда не выходил больше из замка после захода солнца. Потому что перед смертью то чудище сказало ему, что люми всегда будут его преследовать и что оно оставило себя в этом мире. И барон понял, что у той девушки где-то родился ребёнок, а она не просто так пропала... Говорят, барон так и умер однажды ночью - у окна, как будто что-то высматривал, увидел и у него разорвалось сердце. От страха. А люми с тех пор много раз видели, хотя больше они никому вреда не причиняли. - И ты... видел? - Райнхарт постарался спросить это как можно небрежней, хотя по спине, и даже ниже, и до самых пяток бегали деловитые толпы крупных мурашек. - Я не видел, - признался Зигфрид. - А мой отец видел. Сразу после войны, когда он только-только вернулся на службу, ещё дед был жив. У озера видел утром. Отец хотел стрелять, но потом подумал, что за все эти годы, ну, сколько их прошло, никто ни разу в люми не стрелял, и никакого зла они никому не причиняли. И он просто крикнул, что видит его, но ссориться не хочет, лес большой. И тот сразу ушёл в чащу. Вот так. - Наверное, отец тоже эту историю знает, - нерешительно сказал Райнхарт. - Я как-нибудь спрошу у него... - А мы уже пришли, - Зигфрид раздвинул кусты, казавшиеся сплошной непреодолимой преградой - и к своему изумлению Райнхарт увидел серую стену замка - западную, не южную, с главными воротами - совсем близко, за остатком старого рва. - Гопляля-вуаля! - и засмеялся, видя восхищение и удивление Райнхарта. - Это если по тропинке от мостика того, то тут далеко. А напрямки, как я шёл - видишь, близко! Ты дорогу запомнил? Или... - голос Зигфрида потускнел, как прихваченное морозом стекло. - Я обязательно приду! - горячо сказал Райнхарт. И протянул сыну лесника замотанную подорожником ладонь. Тот смутился, яростно потёр свою руку о штаны сзади и осторожно пожал пальцы баронского сына. Мальчишки посмотрели друг на друга и разом покраснели - Райнхарт чуть медленней, Зигфрид - молниеносно, как положено рыжему, залившись краской. Отдёрнули руки, словно обжёгшись. - Только потом мы пойдём ко мне, сюда, понял? - голос Райнхарта стал немного повелительным. - А то нечестно. - Я? В замок? - Зигфрид задрал голову, рассматривая стену. Видно было, что ему ужасно хочется побывать внутри, и в то же время он сомневается в разумности такого шага. - Ну... ладно. А твой отец - он... - Он не будет ругаться, - твёрдо пообещал Райнхарт. В том, что отец на самом деле не станет ругаться на то, что Зигфрид приходит в гости - он был уверен. А вот в том, что он скажет сейчас, при виде своего сына - уверенности не было.

* * *

С отцом Райнхарт столкнулся буквально сразу за дверью во внутреннем дворике, в которую так удачно проскользнул. Барон фонМюзель тут же крепко прихватил сына за плечо и слегка встряхнул: - Ты пропустил обед! Тебя все ищут! Где ты вообще был?! И что с тобой такое?! Райнхарт совершенно не знал, что ему сказать. Врать он не умел и не хотел это делать. Поэтому, глядя в лицо отцу, как тот всегда требовал, сказал честно: - Я был в городе, - и, прежде чем отец, оправившись от изумления, разразился гневом, быстро продолжал: - Послушай, папа... ...Это могло показаться странным, но рассказ Райнхарта был намного суше его сегодняшних чувств. Да и рассказывал оно не обо всём. Может быть, это происходило от инстинктивного осознания того, что отцу это не слишком интересно? А может быть, Райнхарт не хотел всё-таки навлекать на себя излишний гнев - тем более, что суровое лицо барона помягчело, ему явно нравилось, что сын способен на такие поступки, пусть и необдуманные, как дальнее для его возраста путешествие в одиночестве. Барону Эрхарту фонМюзелю было тридцать восемь лет и более всего он ценил в людях верность слову, смелость и честность - то есть, был типичным военным германским аристократом. Шестнадцать лет назад двадцатидвухлетний обер-лейтенант гессенских драгун, покорённый новым видом войск - авиацией - добровольцем записался туда. Четыре года побед и проигрыш в войне - этого фонМюзель не мог переварить. А дома его не ждало самого главного, что искупает и сглаживает все военные страдания - признания его заслуг. Если и не нищета, то униженное, бессмысленное существование стало его уделом так же, как оно стало таковым для сотен, если не тысяч, бывших офицеров армии Кайзера. Казалось, новые правительства, менявшие друг друга, как летние бабочки, были едины в одном стремлении - разорить дотла и загнать в гробы всю уцелевшую воинскую элиту Германии, залить скверной и бессмыслицей свою "республику"... Эрхарт фонМюзель отказался от общения с этим ненавистным ему и презираемым миром, ограничив круг своей жизни временами наезжавшими друзьями и семьёй. Семьёй, которую любил горячо и крепко. Четырнадцатилетняя дочь фонМюзеля Анна-Роза родилась ещё в военные годы. А сын, Райнхарт - шесть лет назад... и первый день его жизни стал последним днём жизни его матери. Это был тяжкий удар для барона. Нет, фонМюзель не возненавидел мальчика, как иногда бывает в таких случаях. Просто именно после той смерти пьянки барона превратились в запои. В обычное время подтянутый, молчаливый, тщательно выбритый и очень аккуратный барон фонМюзель в пьяном виде был сперва страшен (к счастью - недолго), потом - жалок. В алкогольном бреду мешались имена, чаще всего вырывалось с болью "Элоиза", и трудно было понять, говорит полулежащий на столе, раскисший человек о своей умершей горячо любимой жене или о своём старом самолёте, названном в честь неё - тогда ещё живой, совсем молодой, вдохновлявшей обер-лейтенанта фонМюзеля на рыцарские подвиги в навсегда потерянном им, отнятом у него даже не "победителями", а - предателями небе... Анна-Роза прятала тяжёлый "люгер" и драгунскую саблю отца, запирала шкаф с охотничьими ружьями - в рыданиях прорывались слова о смерти, о ненужности жить дальше, о бессмысленности происходящего... Девочка следила за отцом, как могла, успокаивала и развлекала маленького Райнхарта, занималась огромным замком, в котором было всего трое слуг, да и те оставались здесь лишь из верности фонМюзелям и невозможности найти где-то ещё обычную крышу над головой и простую еду... ...Видя, что отец вроде бы уже и не сердится, Райнхарт упомянул и о старом шарманщике - торопливо, стараясь скорей перейти к рассказу о мальчишеской дружине. А потом и расспросить о старинной легенде... Но отец неожиданно снова нахмурился и пальцем жёстко поднял подбородок Райнхарта повыше. Резко спросил: - Что значит - отдал деньги нищему? С какой стати ты это сделал?! Вопрос озадачил мальчика и поставил его в тупик. Что значит - с какой стати? Он не задумывался над этим. Просто сделал - как дышал или двигался. Но в глаза отца опять появился гнев, причём нешуточный. Мальчик не мог понять, постичь, насколько давит и угнетает бывшего офицера унизительная и непонятная самому отцу необходимость экономить каждый пфенниг. - У тебя что - полны карманы денег, что ты тратишь их на попрошаек?! - правый угол рта фонМюзеля несколько раз дёрнулся, предвещая уже нешуточную грозу. - Он ветеран, как ты! - защищаясь - защищая даже не себя, а жутковатую и замечательную песню шарманщика, выкрикнул Райнхарт. В лице фонМюзеля мелькнуло что-то испуганно-горестное, до такой степени напомнившее Райнхарту - вот странность! - лицо шарманщика, что мальчик испугался и ощутил щемящую жалость к отцу. Но барон уже опустил глаза. Коротко выдохнул. Отвернулся к окну. Проворчал: - Обманщик, наверное... - Нет, - с недетской уверенностью ответил Райнхарт. - Он точно ветеран. Точно-точно. - Хорошо, пусть... - буркнул барон. - Иди переоденься... не стой таким чучелом... - Да, папа, - послушно кивнул Райнхарт. Он уже не хотел рассказывать отцу о мальчишках и их песне... ...Анна-Роза совсем не была похожа одеждой на фроляйн из знатного рода - в комбинезоне поверх мужской рубашки, в старых спортивных туфлях, она спешила по коридору, и её лицо в светящемся от закатного солнца ореоле золотых волос было сердито-облегчённым и нежным. Райнхарт побежал навстречу, ощущая, как внутри словно бы отогревается какой-то замёрзший уголок. Брат и сестра обнялись прямо под большим окном, направленным на зака - Где ты был, Херци?! - Анна-Роза попыталась быть с младшим братом строгой, но уже само слово "Херци" показывало, как это бесполезно. Райнхарт ей одной позволял называть себя там - "Сердечко", потому что у каждого мальчишки должна быть та, кто его так (или как-то похоже) называет в детстве. Иначе в душе появляется огромная чёрная яма, и в неё сыплется разная гадость - это понимание Райнхарт не облекал в слова, потому что не сумел бы... но знал - знал он это совершенно точно. - Что ты делаешь, дурачок?! Тебя все ищут, у старого Ральфа уже плохо с сердцем... Мало ли что может случиться в наши дни?! Может, почти и случилось, подумал невольно Райнхарт, но тут же прогнал эту мысль. Он был дома, в безопасности, он был защищён, и сестре можно было рассказать то, что он не рассказал отцу. И да! Сестре можно было рассказать про Зигфрида! - Прости меня, - покаялся Райнхарт. - Я обиделся и ушёл. Я знаю, что это глупо и это нельзя... но сестричка, я столько, я столько всего видел сегодня! - А что у тебя с руками? Откуда подорожник? - Ой, да я же и говорю... - начал Райнхарт, но Анна-Роза прислонила ладонь к его губам и серьёзно ответила: - Давай-ка переоденешься, помоешься, потом поужинаем, и ты обязательно мне расскажешь всё, что ты видел. Мальчик просиял. Поцеловал руку сестры. Отстранился. И выпалил: - Только я сначала схожу попрошу прощенья у Ральфа, хорошо?!

* * *

В четырёх километрах от замка Мюзель, в сторожке Кирхайсов, тоже садились ужинать. Большой бревенчатый дом (только называвшийся скромным словом "сторжка"), сложенный из морёного дуба почти два века назад, так же мало напоминал каменный замок, как мало походили друг на друга их обитатели. В столовой - с каменным полом, низким потолком, но обширной - было шумно и жарковато (в очаге догорало толстое полено). За длинным столом сидели разом, готовясь приступить к ужину, все девять Кирхайсов. Лишь фрау Кирхайс ещё не присаживалась - она проверяла, всего ли в достатке на столе, прилично ли выглядят сыновья, которых после целого дня летней беготни с трудом удавалось заставить вымыться, чинно ли сидят дочки, чисто ли вокруг и доволен ли муж, занимающий место во главе стола. Человеку постороннему, кстати, герр Кирхайс показался бы жутковатым и вечно недовольным. Но на самом деле этому была одна-единственная причина. Лицо лесничего пересекал на правой скуле страшный рваный шрам. Не единственный на теле бывшего гессенского егеря, но самый памятный - в рукопашной схватке под Мондидой в 1918 году он киркой убил троих сенегальцев, а четвёртый, избежав удара, вцепился в лицо немца зубами. - Тут уж и я озверел, - гулко и добродушно рассказывал в пивной герр Кирхайс. - Думаю, вот крокодила чёрная, ну я тебе... взял его и согнул, да так, что хребет-то у него через штаны выскочил... - вокруг хохотали, начинали перебивать друг друга своими воспоминаниями, но лесничий перекрывал всех. - А он, морда горелая, всё меня жамкает, жамкает, хоть и дохлый уже... еле я его отцепил, челюсть нижнюю отломил, тогда оторвал... коновал наш меня прямо там и зашивал, кудахчет: "Не больно?! Не больно?! Извините, морфия у нас нет!" - а я сижу дурак дураком и думаю, сколько ж он от меня отъесть успел?!. ...Отца Зигфрид боялся и любил. Впрочем, все восемь детей - три сына и пять дочерей (старшей было семнадцать) герра Кирхайса - полностью сходились с самым младшим в семье в этом страхе и любви. Отец всё знал про лес. Отец без промаха стрелял. Отец мог, впрочем, отлупить любого из сыновей солдатским ремнём под горячую руку. Но слово отца было законом. Отец был силён, как ломовой жеребец. Отец никогда не приезжал с ярмарки без подарков для всех. Отец по выходным часто приезжал домой пьяный, но пьяный никогда не был злым и страшным - про такое дети только читали в книжках, а герр Кирхайс в подпитии всего лишь весело шумел, бурно вальсировал по двору со смеющейся женой на руках, смачно перецеловывал весь "выводок" и по первому слову просмеявшейся и перевёдшей дух фрау Кирхайс отправлялся спать, хотя потом ещё долго распевал в спальне "Wenn die soldaten" таким голосом, что начинали лаять успокоившиеся было собаки. Сам католик по рождению, он взял в жёны мать - протестантку - и хорошо ещё, что умерший несколько лет назад, почти сразу после своей жены, дед был похож на сына: то есть, к вопросам веры относился не слишком требовательно. И воспитание герра Кирхайса совершенно не протестовало насчёт разговоров за столом, которые не слишком нравились матери - лишь бы последнее слово принадлежало ему. Впрочем, на этот раз сперва разговоры быстро утихли - на ужин были свиные отбивные с горошком и картофелем, и отрываться от такой вкусноты ради болтовни никто особо не горел желанием. Но вскоре герр Кирхайс уже нацедил себе пива из высокого запотевшего кувшина, развернул чуть сбоку серо-жёлтые листы газеты и первым нарушил тишину (дети, даже дочери, всё ещё усердно ели, как бы подтверждая ясное желание "пойти в отцовскую породу"). - В сентябре будут выборы! - объявил герр Кирхайс, победно шелестя бумагой. Отхлебнул пиво, вытер усы. - Дождались! Скоро у нас, помяните моё слово, будет настоящий, стоящий канцлер! - Ты опять про этого австрийца, - в голосе фрау Кирхайс не было неприязни к "этому австрийцу", она просто хорошо знала, что мужу нужно возразить, чтобы он как следует выговорился. И не прогадала. - Гитлер - наш! Австриец он, пруссак, гессенец... сейчас не старые времена, чтобы про это думать! Он ветеран, старый окопник, а не тыловой болтун! Хватит с нас, немцев, этой дряни! - тяжёлый кулак герра Кирхайса обрушился на стол веским доказательством его правоты. - Довели страну до ручки, и жируют на наших процентах! А не будет победы на выборах или врать про результаты начнут - пусть только наши позовут, я первый винтовку возьму! - Отто! - покачала головой фрау Кирхайс. На этот раз уже с настоящим беспокойством. В глаза её мелькнула тень страха и тревоги, тень тяжкого, жуткого ожидания, тень страха перед каждым визитом такого обычного старенького почтальона... - Тихо, женщина! - цыкнул на неё муж, но она ничуть не испугалась и махнула на него передником: - Развоевался! Ты у меня за столом, а не я у тебя в гасштетте! Умные люди выборы придумывали, чтобы вам кровь не лить, а тут тоже, туда же! Выберете, кого вам нужно, и заживём, коли уж его так хвалят! Мало я тебя ждала... - Мам, иногда и воевать приходится, - сказал старший из сыновей, тринадцатилетний Курт. Левая скула у него была рассечена и обработана йодом. - Иначе у нас всё заберут, что есть. А сюда каких-нибудь арабов заселят. В мае нам говорили в школе, что лягушатники хотят всю Европу заселить дикарями из колоний. Ну, тогда ещё нашего историка директор за тот урок выгнать хотел... - С вашими войнами мне ещё дел не хватало, - мать несильно стукнула сына ладонью по затылку. - Ешь вон давай. За столом моя власть, а навоюетесь потом. Кто вчера сына герра Шумана избил, ты мне скажи? - Пф, - отозвался непочтительным фырканьем мальчишка. И добавил невинно: - Откуда я знаю, темно же было! Младшие братья - девятилетний Норман и Зигфрид - тихо захихикали. Отец подмигнул старшему сыну. Тот ответил таким же подмигиваньем. Он уже больше года состоял в местном ферейне Юнгфолька и вскоре собирался перейти во "взрослый" Гитлерюгенд. Три из пяти дочерей ходили в Союз Германских Девушек и были его активнейшими участницами, а двенадцатилетняя белобрысая (не рыжая) Лотта недавно получила в награду от Союза готовальню с дарственной надписью - какие-то люди рано утром подожгли городское здание Союза, оглушив сторожа, но случайно пришедшая раньше остальных Лотта подняла тревогу и сама тушила огонь сорванным передником, пока не подоспели люди из окрестных домов и пожарная команда... ...Зигфриду очень хотелось рассказать про свою сегодняшнюю встречу. Но его внезапно охватила робость. В семье его любили. Все. Его по-настоящему любила даже "модница" Анхен, совершенно равнодушная не только к политике, но и к домашним делам (её мечтой было выйти замуж "в город" и, похоже, она к этому стремительно приближалась). Но... он был младший. И вместе с любовью была в этом отношении и снисходительность. Зигфрид стал замечать её недавно, и ему иногда было очень обидно от такого отношения. Поэтому он промолчал за столом - в конце концов, ужин был вкусный, разговоры - весёлые и интересные. Но потом, без спора отправившись спать (чем удивил несказанно не только мать, но и Нормана, уже приготовившегося к ежевечерней защите своих журналов с картинками) и сидя в кровати в пустой комнате - общей с братьями - неожиданно спросил фрау Кирхайс, проверявшую остальные мальчишеские постели: - Мам... а люди могут летать? Без самолёта, без ничего, просто так? - Нет, конечно, - фрау Кирхайс удивлённо обернулась, ощупью устроила подушку на кровати Курта. - Что это на тебя нашло? Если только по воле Господа... но таких чудес уже давно не слышно в нашем мире. А что это ты вдруг? Зигфрид сел удобней, натянул на коленки ночную рубашку. Посмотрел в окно задумчивым взглядом и, обняв подошедшую мать за шею, прошептал ей в ухо: - Я сегодня в лесу видел, как один мальчик летал. Правда-правда, мамочка. Стоял и смотрел в небо, а потом раскинул руки и - полетел. Я не лгу. - Господь с тобой, что ты говоришь?! - фрау Кирхайс перекрестила сына, уложила его удобней, укрыла одеялом. - Что за мальчик, какой? Но Зигфрид уже спал. Он выключился мгновенно и наглухо, едва только коснулся головой мягкой домашней подушки - как это бывает только с очень уставшими детьми, которые хотят донести в царство снов чашу своих новых и небывалых, первых во всей истории мира, дневных впечатлений - нерасплёсканной... ...Покачав головой, фрау Кирхайс с любовью посмотрел на спящего сына, поправила на подушке рыжие кудри, из которых каждый день вычёсывала груды лесного мусора, потом тихонько поцеловала мальчика в лоб. Тот повозился, легко вздохнул и прошептал с улыбкой что-то вроде "райн" или "рейн". Женщина перекрестила спящего ещё раз и вышла из комнаты, ласково размышляя о его фантазиях. Летать. Выдумал тоже.