Литература
А я смотрю Александра Песке.... он из швейцарии вещает, поэтому наши немецко-фашистские репрессии ему пох......
Смотрю очередного соловья раньше эфира и первая тема-ну как там у хохлов 
https://tokshow.online/ᗸecher-s-ᗸladimirom-solovevym-ot-07...
НУ так вообще...откуда черпаеш информацию... и что в мире творится... не немецкий же телик консумируешь... ))
точно не такое, как ты. Для этого же нужны мозги
И Вы таки дважды правы, лапочка...
Мозги нужны всегда,... включая и этот конкретный случай...
И таки да, читать эту простыню не стану,... просто никогда не читаю простыней... имею право,.. м-м?...
Зато иногда читаю книги...
Поэтому, раз Вам заходит тематика жизни людей третьего райха, рискну порекомендовать некоего Олега Курылёва, русского писателя и специалиста по немецким наградам тех же времён...
Жанр попаданцев,.. для большей увлекательности, видимо,.. но попаданцы там пастоку-паскоку, всё очень серьёзно,.... аж мороз по коже...
Немчура описана не как враги, как это принято,..а как обычные порядочные люди,... и сюжет много круче Ремарка...
Впрочем, это мужская литература,.. даже не знаю зайдёт ли Вам такое...
Да ты знаешь, и немецкий телик тоже, пока утром делаю зарядку с самого начала, пока на других источников информации времени нет. Ну и далее, в зависимости от времени и возможности, пробегаю российские, западные СМИ. Из российских политпередач, если добираюсь по времени, то "Большая игра" и "Время покажет по 1-ому, на "Звезде" "Открытый эфир", канал "СоловьёвLIVE",
"Россия-24". Ест-но, не всё сразу, а по интересной тематике, выступающим, можно и выбирать.
Quasar
Позитив и Познание
Блин, я щитал если хто до сих пор слушает всю эту хрень, давно уже скрывают это своё... извращение...
Это как самому признаться в альтернативной сексуальной ориентации...
Впрочем, теперь это модно выпячивать такое...
Даже Розачка, наш бессменный кремлебот, побрезговала бы ссылаться на Соловьёва...
Но она из старой гвардии,.. поэтому достойна уважения как профи...
Вы похоже даже не понимаете, шо сознаться в прослушивании Соловьёва - это насрать себе в шляпу и надеть её на голову...
Вы, похоже, как и во многих ваших взглядах, не разбираетесь в деталях и путаете общее и частное.
Как пример в том, в чём Вы не разбираетесь, это то, что "СоловьёвLIVE"
не равносильно программе Соловьёва "Воскресный вечер" или ежевечерней, как и то, что из любого информационного источника умные люди почерпнут нужную для себя информацию и только те, кто не в состоянии обработать информацию, у кого отсутствуют как предпосылки для этого, так и знания и опыт, могут громко заявлять и пытаться навешивать ярлыкi. Понятно, что Вы не то что не смотрели, но даже не в курсе, о чём это, зато с таким вот апломбом заявляете громкие вещи.....
На самом деле, стыдно должно быть кидаться словами и лозунгами, как некоторые из них, про которых я писал, что их диагноз для меня ясен, посему сомнений в их когнитивных способностях у меня не возникает....
Quasar
Позитив и Познание
Неплохой набор но всё же порекомендую ещё посмотреть вечер у Соловьёва...самое высокорейтинговое ток-шоу...выше нет .
Пламя.
1 июня 1936 года.
Что у него есть двоюродный брат, Зигфрид узнал совершенно случайно, за завтраком в этот третий день пятых в своей двенадцатилетней жизни летних каникул.
По правде сказать, родители об этом тоже ничего не знали до того момента, как герр Кирхайс, взяв чашку с кофе, распечатал конверт, пришедший с утренней почтой - конверт со штампами Имперского Министерства народного просвещения и пропаганды. Вчитался, медленно ощупью поставил чашку обратно на блюдечко и изумлённо сказал:
- Жена... Ирма ведь твоя сестра?
Фрау Кирхайс обеспокоенно подошла, вытирая руки передником. Про Ирму, свою младшую сестру, она ровным счётом ничего не слышала уже лет пятнадцать, с тех пор, как та уехала из дому и пропала где-то на севере в попытках "устроить свою жизнь".
- Что случилось?
- Померла она одиннадцать лет назад, - герр Кирхайс тряхнул листком. - В Гамбурге, в больнице для бедных померла.
Фрау Кирхайс охнула и перекрестилась. По правде сказать, особой горечи в этот момент она не испытала - сестру она и так давно подсознательно считала мёртвой. А все остальные за столом, внимательно прислушивавшиеся к разговору, и вовсе о "тёте Ирме" если только что-то слышали краем уха, да и то...
- Но тут дело такое, - герр Кирхайс снова посмотрел в листок, внимательно сверяясь с записанным там. - У неё сын остался. Валески Конрад, двенадцать лет ему сейчас... я так понимаю, она замужем всё ж-таки была, раз фамилия не ваша... Живёт в муниципальном приюте номер три города Гамбург. Как Ирма твоя померла, так он там и живёт.
- Да что ж оттуда сразу-то не сообщили?! - голубые глаза женщины сверкнули нешуточным гневом. - Мы бы его тут же и забрали бы! Что, миску супа не налили бы?! Своя кровь! Это что ж такое - мальчонка при живой тётке десять лет на казённых харчах, как в тюрьме, мучается!
- Да она либо про тебя не сказала, а потом и не искал никто родню, - сердито ответил герр Кирхайс. - В приюте-то содержать выгодней было - город деньги на сирот платит, а начальство их ворует. Это вот видишь... новая метла за дело взялась... Вот, смотри: министерство предлагает нам в месячный срок решить вопрос, готовы ли мы взять на себя... и так далее. Короче говоря, предлагают нам мальчишку взять на воспитание. Я вот думаю...
- И думать нечего! - оборвала его жена. - Бери отпуск, бери бумаги, какие там нужно, и поезжай! - она окинула взглядом кухню и задумчиво добавила: - А то за столом пустовато стало... на кухне-то и потолкаться не из-за кого...
Ну и - следующим уже утром герр Кирхайс выехал в Гамбург аж в купе поезда-персоненцуга, как отродясь никогда и никуда не езживал, да и не собирался. Отпуск на четыре дня и копии всех нужных бумаг ему выправили сразу и даже оплатили дорогу, когда увидели подпись доктора Геббельса на официальном бланке, хотя ни о какой оплате герр Кирхайс и не заикался, а начальником его в далёком Берлине был Главный Лесничий Рейха Герман Геринг. И, по слухам, у них с доктором Геббельсом была сильная взаимная неприязнь...
Зигфрид совершенно не возражал против появления нового родственника. В комнате для мальчишек Зигфрид жил теперь один. Курт уже год служил в егерях, Норман в этом мае уехал учиться в школу для колонистов (1.) в Баварию. Но Зигфрид ничего не имел против нового соседства - одному ему было просто-напросто скучно, он не привык так. Большая комната казалась унылой и пустой, а друзья ночевали далеко не каждый день. Ну, то есть, не каждую ночь. Кроме того, новенький родственник по возрасту вполне мог оказаться тоже гитлерюнге, а это всяко - подкрепление гефольгшафту Лангена!
1.Германия всерьёз собиралась колонизировать самые различные земли - от Африки до Антарктиды. Для подготовки профессионального персонала были открыты больше десятка специальных школ для юношей и девушек 15-18 лет. Эта программа действовала, кажется, до 1942 года.
И потом, по правде сказать - Зигфрид про этого самого Валески Конрада двенадцати лет из муниципального приюта номер три города Гамбурга просто-напросто позабыл к первому же вечеру, даже раньше... даром что тот приходился Зигфиду двоюродным братом - потому что сперва его ротте (1.) приказали расклеить около всех мало-мальски важных предприятий плакаты Немецкого Трудового Фронта (2.), а потом пришлось помогать девчонкам из юнгмэдэля украшать павильон для чествования уроженцев Лангена, участвовавших в освобождении Рейнской Зоны (3.). - лазать под потолком нежные фроляйн, конечно, не могли, хотя, по едкому выражению одного из мальчишек, они были просто "здоровенные ленивые лошади". Ну а вечером предстоял большой футбольный матч...
1.Непостоянная группа из 2-4 гитлерюнге, создававшаяся для каких-то конкретных дел под командой первого командирского чина - роттенфюрера. 2.Организация, созданная в Рейхе взамен распущенных профсоюзов. Была интересна тем, что в неё входили ВСЕ, кто имел отношение к промышленности, и рабочие, и владельцы даже очень больших предприятий. На первый взгляд идиотский эксперимент по объединению эксплуататоров и эксплуатируемых дал превосходные результаты... 3.Т.н. "демилитаризованная Рейнская область" была одной из территорий на западе Германии, фактически отторгнутых от неё. В сущности, это левый берег Рейна и полоса на его правом берегу шириной в 50 км. - и они стали после 1918 года запретными для защиты. Германии там нельзя было размещать войска, возводить военные укрепления, проводить манёвры и т. д. При этом практически вся продукция немецких предприятий (а эти места были очень богатыми и развитыми экономически!) вывозилась во Францию и Бельгию "в счёт репараций". Такой порядок постоянно поддерживался войсками французов и бельгийцев, регулярно вторгавшимися на территорию области. В 1923-1925 г.г. она была вообще оккупирована - "в назидание" немцам, которые, устав от систематического ограбления, попытались провозгласить Независимую Рейнскую Республику. Попытка была подавлена вооружённой силой, среди 137 убитых немцев были не только бойцы отрядов самообороны, но и женщины, и дети. Трагически погиб выданный провокатором и казнённый легендарный 29-летний партизан Альберт Лео Шлагетер*.
Но в 1936 году Адольф Гитлер принял решение о ремилитаризации Рейнской области. На рассвете 7 марта 1936 года 19 пехотных батальонов германской армии и несколько военных самолётов были переброшены в Рейнскую область.
Гитлер позже сказал: "48 часов после марша в Рейнскую область были самыми изматывающими в моей жизни. Если бы французы вошли в Рейнскую область, нам пришлось бы ретироваться с поджатыми хвостами. Военные ресурсы, находившиеся в нашем распоряжении, были неадекватны даже для оказания умеренного сопротивления". Но демоссыкло из Лиги Наций, геройски каравшее полубезоружных повстанцев и поощрявшее арабов и сенегальцев из оккупационных войск насиловать немецких женщин и детей, предсказуемо струсило сражаться - и немецкие земли были воссоединены с Германией в полной мере.
*Родился в 1894 году. Во время Первой мировой войны служил в армии, сражался на Западном фронте, награждён Железными крестами 1-го и 2-го класса. Был произведён в лейтенанты и назначен командиром батареи. После демобилизации в декабре 1918 поступил в университет, но затем вступил во фрайкор (также в качестве командира батареи), участвовал в боях с большевиками в Прибалтике, во время Капповского путча -- в боях с Рурской Красной Армией, в 1921 г. -- в боях с поляками в Верхней Силезии во время немецкого восстания. В Силезии он организовал налёт на крепость Коссель, где французскими властями содержались арестованные немцы, которых предполагалось депортировать на Остров Дьявола во Французской Гвиане. Пленных удалось освободить.
Состоял в Германской рабочей партии, объединившейся с НСДАП в качестве коллективного члена. Однако, в начале 1923 года Шлагетер порвал с НСДАП из-за запрета Гитлера участвовать в борьбе с оккупантами, и перебрался в Рур, где организовал группу, занимавшуюся саботажем и диверсиями. 7 апреля 1923 года был арестован в Эссене по доносу провокатора. 8 мая трибунал приговорил его к расстрелу. Писать прошение о помиловании Шлагетер отказался, заявив: "Я не привык просить о пощаде". Расстрелян оккупантами 26 мая 1923 года. Последними словами Шлагетера были: "Будь кем хочешь, но имей мужество быть тем, кто ты есть, до конца!"
* * *
На тренировку по фехтованию Райнхарт полностью опоздал. Спортивные секции и кружки местного Гитлерюгенда из-за фатального отсутствия подходящего единого большого здания были разбросаны по всему городу, а серьёзный обстоятельный разговор о новой модели самолёта, принесённой Райнхартом в авиакружок - пикировщике Ju-87, только-только принятом на вооружение молодыми Люфтваффе - затянулся, поэтому, когда он, весь мокрый от пота, вбежал наконец в помещение фехт-пола, то там уже ничего не было. Правда, "ничего" - не значило "никого". Из основного помещения слышался шум разговора, а в "предбаннике" по обе стороны от груды спортивной обуви сидели Маркус Толле и Курт Целлюге и, хором насвистывая "Аннелоре", наводили на туфли блеск. На вершине обувной горы стояла явно недавно от руки написанная картонка -
ЧИСТИМ РАДИ ГЕРМАНИИ !
Слава юным чистильщикам Рейха !
- За что? - быстро осведомился Райнхарт, поправляя перед зеркалом галстук, застёгивая верхнюю пуговицу и одёргивая бело-красный витой шнур аксельбанта. Гордо разгладил на рукаве эмблему с золотой подложкой (1.), провёл пальцем за ремнём с сияющей пряжкой, туго стягивавшим талию, быстрым движением выхваченной из кармана небольшой расчёски уложил волосы (несмотря ни на что - всё-таки более длинные, чем полагалось уставом Гитлерюгенда).
1.Райнхарту есть, чем гордиться. Нарукавные эмблемы с золотой подложкой носили только те подразделения Гитлерюгенда, которые были созданы ещё до прихода НСДАП к власти. А таковых было всего-то примерно 15% от общего числа.
- Два сломанных клинка, - без особого раскаянья сказал Маркус и почесал щёткой веснушчатый нос. - И дуэль без защитного снаряжения. Ну, то есть, сперва дуэль, а потом клинки. В процессе.
Его правую руку гордо и заметно украшала длинная свежая царапина. А Курт предложил, кивнув на обувку:
- Присоединяйся сразу сам, тренер Классе всё равно тебе за отсутствие что-нибудь придумает.
- У меня уважительная причина, - не слишком уверенно ответил Райнхарт и покосился на дверь внутрь.
- Тогда тебе всё равно за нас достанется! - щедро обнадёжил Курт. - Он ещё сказал, что стоит подумать, надо ли тебя посылать на Олимпиаду.
Райнхарт "сделал стойку" и резко покраснел. Но промолчал, крутнулся на каблуках и так же молча просочился в зал. Угроза была обидной и опасной. Настолько, что Райнхарт какое-то время туповато смотрел вокруг, не очень осознавая, что именно видит.
Между тем, тут был весь камерадшафт (1.) Райнхарта. Звание он получил недавно и очень им гордился. Поэтому слова Курта его так откровенно встревожили - на Олимпиаду посылали 900 мальчиков со всего Рейха, и Райнхарт весь прошлый год потратил на то, чтобы попасть в их число. Может, конечно, Целлюге просто глупо пошутил... Райнхарт был сейчас зол на Толле и Целлюге, потому что правда - ему достанется и за них. С этой стороной жёсткой дисциплины Гитлерюгенда дисциплины он познакомился вплотную именно когда получил своё первое командирское звание и, хотя мальчишки слушались его охотно, но временами доставляли неприятности как-то автоматически, сами особо не задумываясь о последствиях каких-то своих развесёлых действий.
1.Наименьшая (10-15 мальчиков) единица Гитлерюгенда, которой командует камерадшафтсфюрер. В данном случае - Райнхарт.
Однако, эти печальные мысли слегка отступили, когда Райнхарт услышал голос Арнольда, доносившийся почему-то откуда-то сверху.
- Под понятием "ариец"... да слушайте, черти, кому читаю-то?!. итак, под понятием "ариец" объединяются все шесть расовых европейских групп: нордиды, фалиды, динарцы, остбалты, западная атлантическая и восточная альпийская расы... - громко читал Миттермайер, сидя на верху шведской стенки с новеньким учебником в руках. Остальные вместо того, чтобы убирать зал, отталкивая друг друга, толпились перед большущим тренировочным зеркалом из полированного металла и разглядывали сами себя и соседей с таким вниманием, как будто были увешаны наградами.
- Вы тут какого чёрта делаете?! - изысканно вежливо осведомился Райнхарт, убедившись - с облегчением и в то же время недовольством - что герра Классе уже нет (лучше было бы всё-таки сразу выслушать все его претензии, а теперь мучайся неизвестностью...) - Через час уже взрослые набьются тренироваться, а у вас...
- Определяем, кто к какой группе относится, - Зигфрид оторвался от зеркала, подошёл к другу, пожал руку и кивнул на остальных. - Ну, помнишь, нам перед самыми каникулами учитель Шварц рассказывал немного? А в новом учебнике за будущий год классификация есть. Как раз сегодня пришли, мы один в складчину выкупили - так, ради интереса. Там и правда интересно, очень!
- И как? - живо заинтересовался Райнхарт, тут же забыв обо всё остальном и посмотрев на себя в зеркало с пристальным вниманием.
- Ну... как. Арнольд, Клаус и я вроде бы нордиды. Маттиас, Шульц и Эрих-Петер - альпийцы. Рейнхарт фалид... единственный, ценить его надо, беречь и преумно... не пинайся! Так... Маркуса и Курта мы ещё не определяли, но они, я думаю, из подрасы чистильщиков... Ну, стопроцентного совпадения ни у кого нет, но в целом так вроде бы.
- А я? Ну-ка, пустите, ну... - Райнхарт протолкался к зеркалу и принял позу витринного мальчика-манекена. Все остальные уставились на него, а Арнольд громко зачитывал признаки. Вокруг шумно сопели мальчишки, охваченные изыскательским азартом.
- А ты какой-то неопределимый... - задумчиво сказал наконец Зигфрид.
- Это с чего?! - Райнхарт, сам того не ожидая, обиделся не на шутку.
- Нет, правда... - сообщил сверху Арнольд. - Я на бумажке записывал... Ты вроде получаешься почти чистый нордид...
- Ага!
- ...но ни черта подобного. У тебя ухи, то есть уши, вообще ни в какие ворота...
- Слезай, гад! - взвыл Райнхарт, кидаясь к "стенке". Арнольд шустро подобрал ноги, а Зигфрид удержал друга за плечи со словами:
- Ну ты чего, это же научное исследование...
- В общем, странные уши. Дальше, - Арнольд предусмотрительно косил одним глазом на возмущённого Райнхарта, а другим - в книгу, - цвет волос. У тебя он не светлый, не пшеничный, а именно зо-ло-тис-тый. Такого, если хочешь знать, вообще в науке не предусмотрено... только в сказках. Ну ещё по мелочи - форма носа, линии от скул к углам рта и разрез глаз... всё какое-то чудное.
- И кто я тогда? - растерянно спросил Райнхарт, обводя друзей испуганным взглядом - он уже не помышлял о расправе с ухооскорбителем. Подобная неопределимость его сильно встревожила, даже всё тело зачесалось.
- А я всегда знал, что ты особенный, - вдруг, улыбнувшись, сказал Зигфрид. Очень просто и совершенно без смущения. Остальные мальчишки немедленно загомонили - убеждённо и с облегчением, даже с гордостью. Одно дело, когда ваш камерадшафтсфюрер не пойми разбери кто, даже уши не определишь - а другое, когда он - особенный! Тем более, что каждый держал в уме целую кучу подмеченных самостоятельно райнхартовских особенностей. И собаки на него не лают, и лошади его любят, и в лесу он не может заблудиться (даром что разбирается в лесных делах намного хуже того же Зигфрида), и в темноте он ориентируется отлично, и всегда знает, какую команду отдать в сложной ситуации, как будто наперёд знает, что из чего получится, и слух со зрением у него потрясающие, и... и, короче, он - особенный. Всё.
В общем, "и" было много, столько, что Райнхарт успокоился и даже загордился, хотя на своё отражение продолжал посматривать с лёгким недоверием. Вернув себе уверенность, он скомандовал:
- Ладно, хватит! Все за уборку, быстро!
Хотя мальчишки изображали крайнее неудовольствие, но за дело взялись споро и быстро. Кто-то затянул "Марш юных", а с песней работалось веселей, и петь - в отличие от школьных уроков пения - никто не стеснялся.
- Не пойму я, - Клаус как раз расставлял в стойку спортивные рапиры. - Вот уже долго занимаемся, а я не пойму, и всё! Почему все команды в фехтовании на французском?!
- Традиция, - пояснил Райнхарт, старательно подметавший жёстким веником вдоль плинтусов. - Французы считаются лучшими фехтовальщиками, родоначальниками этого вида спорта.
- Ой уж! - Клаус поморщился. - Ничего они не лучшие фехтовальщики! Они и драться-то толком не умеют! Лучшие бойцы - это мы, германцы!
- Дядя рассказывал, что очень страшно с русскими драться в рукопашной, - вспомнил Арнольд, возвращавший на законные места деревянные муляжи винтовок с гибкими гуттаперчивыми штыками. - Англичане тоже опасные... он у меня и там и там воевал... А французы, да вообще эти... латинские народы - ага, они не выдерживают такую драку. Не знаю, как на шпагах там, сейчас на шпагах на войне не дерутся - а просто рукопашную сдают сразу. Дядя так говорит.
- Сейчас, говорят, в армии-то и вовсе штыковому бою не учат, - подал голос старый Ральф. Оказывается, он тихо-незаметно сидел в углу, дожидаясь, пока Райнхарт закончит, может, даже дремал - фонМюзель-младший торопился, сказал это ещё утром, и Ральф приехал за ним в экипаже, а сюда зашёл ради интереса и посиживал себе на гимнастической скамейке, ни во что не вмешиваясь до этого момента. - Вообще то есть не учат, - и осуждающе покачал головой.
- Ну а зачем? - рассудительно сказал Арнольд, опираясь на стойку. - Это просто так... интересно, ну и ради спорта. А вообще ведь в армии сейчас пушки, танки уже есть, самолёты новые... Какие там штыки?
- А это уж тебя не спросят, какие, - усмехнулся старик. - Навалятся - зови тогда свои танки-пушки-самолёты.
- Вы просто так говорите, потому что... - Арнольд осекся и чуть покраснел от смущения. Но старик не обиделся на невысказанное слово "старик". Он поступил совершенно неожиданно.
- Дайте-ка... - Ральф, покряхтывая, поднялся со скамейки. - Ну дайте палку-то, дайте... - Зигфрид с недоумённым видом передал ему палку. Ральф померил её по руке, кивнул и предложил, встав в строевую стойку: - Кто выйдет?
Мальчишки засмеялись - дружно, как над хорошей шуткой. Ральф неожиданно серьёзно сдвинул седые клочья бровей:
- В штаны наделали, сопляки, а смехом покрыть хотите? Ну, где ваши танки-самолёты?! Старика боитесь?!
Смех тут же утих. На лицах появилась обида. Арнольд сердито сказал:
- Дед Ральф, я бы вышел, но вы же...
- А ты за меня же не бойся, выходи давай! - кивнул Ральф. Арнольд сердито пожал плечами и предупредил:
- Сами хотели! Простите заранее! - и вышел, перехватывая муляж для штыкового боя. Установилась мгновенная заинтересованная тишина... но хватило её ненадолго. Арнольд атаковал и получил такой удар в грудь - неотразимо-быстрый - что тяжело сел на маты и вытаращил глаза, со стуком выпустив муляж.
- Щенок! - гаркнул старик, не выказывая ни малейшего сочувствия к задыхающемуся мальчишке. - Чех, рыло картофельное, подъюбочник, а не гессенец! А ну - трое выходите! Сразу! Танки-пушки, вашу мать!
На этот раз уговаривать не пришлось. Мальчишки даже не засмеялись в ответ на ругань старика - они начали сердиться. Подскочили Эрих-Петер, Рейнхарт и Шульц - и атаковали практически всерьёз.
Ральф быстро сместился чуть в сторону, отбил одним концом палки удар Рейнхарта, ткнул длинным выпадом в живот не успевшего закрыться Шульца, и тот, отшатнувшись, наткнулся на Эриха-Петера, который оказался за его спиной из-за движения Ральфа - и сбил его, сам потеряв равновесие. Словно бы мимоходом треснув палкой в шею Рейнхарта, который развернулся вбок за своим отбитым "оружием", Ральф дважды невероятно стремительно "уколол" Шульца в лицо и в горло, а потом с силой ударил в живот начавшего подниматься Эриха-Петера. И буркнул, стремительно потеряв ту подвижность, которая поразила молчащих мальчишек:
- Сопли у вас до пупка - а туда же, рассуждаааать... Вот так русский в вас дырок-то и понаделает в бою. Один - в троих враз. А потом на вашу же дохлятину перекусить присядет, и рук не вымоет, - старки говорил эти жутковатые вещи мирно, размеренно. - Хренолёты вам подавай... сосунки, - и спокойно вернулся на свою скамейку, сонно стал посасывать пустую трубку.
Все потрясённо молчали. А старик добавил:
- Вы уж на меня не серчайте... Если кто берётся убивать учиться, то уж должен помнить - тут лишних умений не бывает. Это я вам верно говорю... Эге, кровь-то? - он кивнул Шульцу, зажимавшему разбитый нос.
- Ничего, - буркнул тот. И добавил: - Наука.
- Ну вот и правильно, - согласился Ральф. - Вы поймите - самолёты, танки, пушки - оно всё хорошо. Видал я эти штуки, сильные штуки, и раз уж у врагов Германии они есть, то у Германии должны быть - и лучше, и больше! Да только кто с теми штуками возиться будет? Маменькины сынки? Каков солдат - такова и ваша техника-механика. Трусу да нытику хоть что дай - ему не поможет. А смелый да ловкий - и у врага любое оружие отберёт.
- Вот бы вы нас тренировали на штыках! - восхищённо сказал Эрих-Петер. Старик оторопело моргнул, потом засмеялся сипловато, покачал снова извлечённой на свет божий трубкой:
- Ну нет. Я своё оттренировал... Господин Райнхарт, заканчивайте скорей, а то опоздаем точно.
- У отца гости сегодня, старые друзья, мне надо обязательно быть, - пояснил остальным Райнхарт. - Но пока не закончим - я не уйдут, так что взялись все быстро! И так у меня сегодня прямо какой-то день опозданий получился!..
...Шумной небольшой толпой они вывалились на улицу - как раз буквально под ноги первым начавшим подходить взрослым фехтовальщикам. Мальчишки (и не только Райнхарт с друзьями, но и все гитлерюнге) после себя всегда оставляли чистый зал, никаких окурков в углах и за окнами, поэтому в муниципалитете им доверяли, причём как бы не больше, чем остальным - в смысле, взрослым.
- Ну ладно, я поеду, - немного грустно сказал Райнхарт, устраивая на голове новенькую пилотку. Ему вспомнились слова насчёт Олимпиады, и взгрустнулось ещё сильней. Он даже хотел попросить Ральфа заехать к тренеру Классе и выяснить вопрос, но потом понял, что уже опаздывает, гнать придётся галопом - и, махнув рукой, запрыгнул в экипаж, который с места взял рысью, а у угла в галоп и перешёл. Остальные мальчишки какое-то время смотрели вслед. Потом решили проводить Зигфрида домой всей компанией. Низачем, просто так. Нельзя сказать, чтобы ни у кого не было дел, но особо к им никто не торопился - дома всегда можно будет сказать: "Провожал товарища, а что?!" - и сходит как правило.
Они не очень спешили - шага сперва по городским улочкам, потом - через угол полей, потом - через лес. Разговаривали о новом фильме "Обратный отсчёт" (про полёты в космос), о Вермахте, о будущей Олимпиаде, немножко - о девчонках. Потом хором спели - для самоутверждения - похабную песню, но получилось не очень, потому что через слово кто-нибудь обязательно фыркал. Тогда спели "Марш гренадёров" - это получилось лучше - и уже у самых ворот лесничества задержались ещё минут на десять, обговорить завтрашний день. Задержались бы наверняка и намного дольше, но тут-то Зигфрид и вспомнил наконец про двоюродного брата. Из-за чего пришлось-таки задержаться ещё на пяток миут - нельзя же было просто так удрать, ничего не объяснив? Вопросы, и не по одному, появились у каждого...
- Ладно, я побежал, а то уже совсем неудобно! - Зигфрид наконец махнул всем рукой. - Завтра приведу знакомиться!
Ему дружно замахали в ответ. И уже на самом крыльце он услышал, как в лесу хором поют "Аэромарш". В таких случаях обычно солировал Райнхарт. Но на этот раз, конечно, его не было слышно, и Зигфрид подумал, что начинает по нему скучать через пять минут после расставания...
...Сестёр дома не было. Мать возилась на кухне - напевала, начищая графитовой пастой дверцу кухонного котла для горячей воды. Зигфрид, услышавший пение матери издалека, подошёл к кухонной двери на цыпочках - ему очень нравилось, как мать поёт, но она почти никогда не делала этого на людях. И сейчас, тихо, как мышка, стоя на пороге, он слушал, затаив дыхание, как она поёт низким голосом про фею из Золотого Леса, в которую влюбился человек-воин - да только не принесла им эта любовь счастья, хоть и долгие хорошие годы прожили они в замке мужа... Смертным человеком был воин, состарился он и умер. А жена его была бессмертной - и, оплакав мужа, вернулась она в свой волшебный лес, легла на высокий курган и замерла навсегда...
... - Зигфрид? - женщина оборвала пение, обернулась - ощутив присутствие сына. Стараясь скрыть волнение, оставшееся в нём после песни - странное, не совсем ему самому понятное волнение - мальчик беспечной походкой подошёл к матери (явно смущённой и прилагающей все усилия к тому, чтобы не показать этого) и поцеловав её, тут же оживился:
- Ма, приехал?!
- Приехал, приехал, - фрау Кирхайс в свою очередь слегка приобняла сына, - вот недавно совсем. Наверху он, в комнате.
- А отец?
- Так отец в город потащился, последний вечер отпуска решил в гасштете догулять. Небось сейчас про Гамбург всем своим собутыльникам рассказывает.
Зигфриду почудилось в голосе матери какое-то странное огорчение. Он отстранился и спросил тихо:
- Сердишься, что он тебя с собой не взял?
Женщина удивлённо и благодарно улыбнулась, покачала головой:
- Да ну что ты? Да и не люблю я больших городов. Шумно, непонятно... - она чуть понизила голос, как будто их кто-то мог подслушать. - Зигфрид, сынок, ты с братом-то поосторожней будь. Он приютский, ты пойми - а хотя... бог тебя храни, бог храни такое понимать... Вежливый, аккуратный, а так хлипковат и тихий очень. Видно, что у чужих рос и досыта редко ел. Ты уж его не гоняй.
- Да ты что, мам?! - искренне удивился и возмутился Зигфрид. - У меня в мыслях не было! А, вот! Ты не знаешь, он не гитлерюнге?
- Вот уж не знаю, - покачала головой фрау Кирхайс. - Но на вас поглядеть и сравнить - точно нет. Ну беги, беги наверх, - она поддала сыну ладонью под мягкое место, - поговори там с ним - да и скоро ужин уже, спускайтесь. Да руки вымой хоть!
- Ага, обязательно! - крикнул Зигфрид. И решил, что, конечно, вымоет руки. Ну... попозже. Прямо перед обедом.
Не такие уж они и грязные, если подумать. Просто пыль въелась. Немного. А увидеть двоюродного брата хочется как можно скорей...
...Двоюродный брат ничего особенного не делал. Сидел себе на кровати Нормана (ну, собственно, теперь она его), смотрел в окно задумчиво, а на звук двери вскочил и испуганно уставился на Зигфрида. У его правой ноги на полу стоял довольно большой фанерный чемодан, обитый по углам и щелям тонкими полосками жести, с удобной ручкой, с другой стороны лежала на кровати матерчатая серая сумка с металлической застёжкой. Видимо, он так ничего и не разбирал. Наверное, чувствует себя чужим, подумал Зигфрид покровительственно, молча разглядывая мальчишку.
Конрад Валески не был похож на Кирхайсов, но чуточку - вроде бы было сходство с матерью Зигфрида (то есть, его тёткой), какая она была на двух детских фотографиях, имевшихся в семье. Голубоглазый, коротко, "щёткой", подстриженные русые волосы. В Гитлерюгенде большинство мальчишек носили длинные чёлки. Одет - в тёмно-серый пиджачок на белую рубашку, такого же бриджи, светло-серые гольфы и чёрные ботинки. Казённая одежда, сразу видно, хотя и ничего так, нормальная. Взгляд испуганный; он даже расправил, быстро слегка присев, складку, оставленную на покрывале.
- Привет, я Зигфрид! - мальчишка подошёл вплотную, широко улыбаясь и протягивая ладонь. - А ты Конрад, я знаю!
- Привет... - мальчик пожал руку Зигфрида и с искренним, хорошо заметным, восхищением окинул глазами его форму. Зигфрид деловито спросил самое важное, садясь на свою кровать и расшнуровывая ботинки:
- А ты не гитлерюнге?
- Я? - Конрад сожалеюще вздохнул: - Нет... я их только видел несколько раз, там... в Гамбурге...
Ага, и там есть, радостно подумал Зигфрид. Он и раньше знал, что гитлерюнге есть почти везде, даже за границей, где живут немцы (неделю назад в свою очередь Зигфрид закончил читать замечательную повесть "Лучший подарок", которая была нарасхват в школьной библиотеке - про мальчишек, тайных гитлерюнге, из Познани (1.)) - но знать одно дело, а вот тут очевидец того, что в Гамбурге... ну, ясно.
1.Немецкая территория, находившаяся в то время под властью Польши. Жившие там немцы подвергались планомерному геноциду, которому сопротивлялись, как могли.
Вообще, надо сказать, когда я собирали материалы для этой книги, я ещё раз убедился, что против немцев в последние полвека было совершено чудовищное преступление. Совершено - и продолжает совершаться! Вычеркнута из истории немецкого народа огромная величественная страница, буквально наполненная до краёв примерами, которые могут послужить опорой и гордостью всем немцам. Немецкие дети и взрослые просто не знают большинства исторических фактов, которые я привожу в этой книге. Их сознание тяжело искажено, психика массово изломана. Например, хорошо если два-три десятка современных немецких мальчиков 10-15 лет (на всю Германию!) хоть что-то знают о героях книги "Лучший подарок" - их прадедах, претерпевавших за Германию муки, ставящих их в один ряд с нашими пионерами-героями - но зато им насильно, откровенно против их воли, впихивают в сознание пидаристический разврат... Чудовищна месть Тех, Которые Велят, этому народу...
Воистину -
Hlarima hinilyon nainale,
Nwaltala raukonnar saure...
Lirillon Macalaure Feanfaro-hino
(Слышен твоих потомков плач,
Мучителен ужас демонов...
Из песен Макалаурэ, сына Феанаро.)
- А что ты ничего не разобрал? - удивился Зигфрид (Конрад быстро посмотрел на чемодан, на сумку, потупился). - Слушай, Конрад... я не умею таких вещей говорить, - он аккуратно поставил ботинки на подставку, чтобы потом почистить, а гольфы элементарно вывесил на раму открытого окна наружу, продолжая при этом объяснять положение дел, - но ты пойми: ты домой приехал. Вот твоя кровать, вон твоя тумбочка, стол у нас общий, и нам за ним даже втроём было не тесно... Так что это комната и твоя тоже. И дом твой тоже... - мальчишка послушно кивал, глядя на Зифгрида удивлённо и признательно. - Ты голодный?
- Я... нет... дядя... ну, твой отец, - сбивчиво объяснял Конрад, - он утром ещё на станции на одной гамбургеры нам купил. Мы ещё ехали когда... И я уже тут чай пил... когда приехали...
- Мама напоила? - ухмыльнулся Зигфрид, снимая ремень и портупею и пошире расстёгивая рубашку.
- Да... Тётя Вильма очень хорошая, - сказал Конрад. Сказал так, что Зигфрид сразу поверил в сказанное, хотя "тётя Вильма" про мать звучало смешно и нелепо. А Конрад ещё и улыбнулся - неуверенно, но очень ясно.
- У меня и отец замечательный! А что у него лицо такое... ну... страшное, так это его во время войны поуродовало немного, он потом расскажет как-нибудь. И это... Конрад... Мы бы тебя раньше забрали, - Зифгрид, чувствуя, что теперь сбивается уже он, покусал губу, отвёл глаза, потом снова посмотрел на Конрада. - Но мы ж не знали про тебя вообще ничего, честное слово! А то бы сразу взяли к себе!
- Это было бы... - лицо Конрада на миг как-то странно напряглось. Он помолчал и с каким-то усилием выговорил: - Хорошо было бы. Но и так всё равно хорошо... - он осматривался уже смелей. Задержал взгляд на самодельных картонных солдатиках на столе, на вырезках из журналов над столом, потом - на большой фотографии Райнхарта, стоявшей на специальной подставке на углу стола. ФонМюзель-младший, стоя между зубцов замковой стены, делал вид, что собирается лететь - руки раскинуты, широко расставленные ноги упираются в камень, сам - опасно откидывается назад и хохочет так, что видно все зубы, а ветер снизу откидывает волосы и небрежно отстёгнутый аксельбант. Зигфриду очень нравилась эта фотография. Он не убирал её, даже когда у него бывал или ночевал сам оригинал - а что такого? Хороший снимок, хоть сейчас в "Der Pimpf" (1.). И всё. Мало ли, кто какие снимки куда ставит?
1.Журнал организации "Гитлерюгенд". Кстати, очень интересный.
О снимке Анны-Розы Зигфрид даже не мечтал. Верней... как раз мечтал, но молча - и как о чуде, иначе не скажешь...
- Это твой друг? - спросил Конрад, с усилием втягивая на кровать чемодан и через плечо продолжая смотреть на снимок.
- Командир, - небрежно ответил Зигфрид. Мол, понимай, как знаешь. Конрад почему-то вздохнул, с натугой открыл крышку. - Переодевайся, есть во что?
- Да... - Конрад как-то приподнял на миг плечи, словно хотел спрятаться в себя самого. Но добавил уже веселей: - Есть, конечно. Это на мне вообще... ну, парадное. Всем, кого в семьи забирают, такое выдают. А так у меня тут... простое разное.
- Ага, - Зигфрид заглянул через плечо, увидел аккуратно уложенные вещи, старенькую губную гармошку (отлично!), обложку потрёпанной книжки "Всадники Африки" (не читал, надо почитать...). - А часто у вас... ну, из приюта берут?
- Последние года полтора - очень часто! - Конрад стал выкладывать вещи. - А приводить и приносить стали реже намного... Каждую неделю кого-то берут, а новые только может раз в месяц... а раньше наоборот было!
- А тут что, давай помогу разобрать, - Зигфрид подцепил широкий потёртый ремешок сумки, щёлкнул замком. - Ве... щи...
Зигфрид изумлённо уставился в сумку. Потом перевернул её, не веря своим глазам - чтобы содержимое вывалилось на кровать. Белокурый парик, какое-то розовое с белым платье, белые кружевные чулки, красные туфли и белые кружевные... ой, чёрт! Девчачьи нижние панталоны!!! Зифгрид отдёрнул руку, как будто обжёгся. Уронил сумку.
- А на кой тебе девчачье?! - изумился он наконец и хихикнул. - Чокнулся, что ли?!
Но смех тут же оборвался - почти сам собой. Конрад стоял к нему спиной около своего чемодана, и эта спина неожиданно сделалась... в общем, Зигфрид не мог подобрать слова, но он испугался. А когда Конрад медленно повернулся - испуг стал ещё сильней. Лицо Валески было белым, как мука. Глаза - огромными и похожими на мутное стекло. Губы - чуть с синевой. Он приоткрыл рот и сказал - ясно и негромко:
- Это моё.
- Ч-ч-ч-чего твоё? - выдавил Зигфрид. - Девчачьи тряпки? - от смеха и удивления неожиданный страх отступил.
- Да, - уронил Конрад. И сел на кровать рядом с чемоданом - так сел, как будто его самого уронили. Зажал ладони между колен. Посмотрел на выпотрошенную сумку, сглотнул и что-то неслышно прошептал.
- Ты что несёшь? - Зигфрид хлопал глазами, пытаясь понять, что к чему. Конрад покачался взад-вперёд, потом у него на белом лице прорезалась в синеватой полоске губ чёрная щель рта - Зигфрид услышал ровный бездушный голос:
- Мне тогда восемь лет было... у нас в приюте есть было нечего, плохо очень кормили... одной брюквой... а тут... он сказал, хочу я с ним поехать... и я поехал... я не знал... я думал, что меня просто рисовать... он так сказал... а потом уже всё.
- Что всё? Куда поехал, с кем? - Зигфрид ничего не понимал. Конрад поглядел на него, улыбнулся - бледно, криво. Сглотнул. Прикрыл глаза и ровно пояснил:
- Есть такие. Ну. Они не любят женщин. Я вот у них был. Ну. Некоторые меня так. А некоторые. Им нравилось, когда я. Ну. Переодевался. Ну. В общем, я этим был. У них. Девочкой.
Зигфрид ошалело заморгал. Выдавил:
- Му... мужжж... мужеложцы, что ли? Которые...
Конрад открыл глаза кивнул и снова улыбнулся жуткой кривой улыбкой. Зигфрид разглядывал его с недоверием. Он про такое слышал, но в то, что это возможно, не верил совершенно - ему казалось, что это такие же гротескные и нарочито нелепые мальчишеские ругательства, как: "Да иди ты гвоздей нажрись!" - ясно же, что гвоздей нажраться невозможно, это просто так говорят, и всё. Так и тут. А что же оказывается...
- Ты что, заболел, что ли? Бредишь? - вырвалось у него. Может, этот Конрад и правда больной на голову, потому и возит с собой эти тряпки, и болтает разное... В глазах Конрада промелькнуло между тем живое чувство - удивление. Он с завистью почему-то сказал:
- Не веришь, да? Но я правду говорю... - снова покосился на сумку. - Это оттуда... я боялся где-то оставить, выбросить боялся, в обнимку вёз, а тут... - он тряхнул головой. - Как будто приклеилось ко мне... как волшебство какое... злое...
- Да не верю я тебе! - вырвалось у Зигфрида. - Плетёшь что-то... так не бывает вообще!
- Не бывает? - Конрад опять улыбнулся криво. - Я тоже думал, что... - он сглотнул. - Не бывает что. Кричал, убежать хотел... даже под диван заполз... а он... Сперва было очень больно, я даже голос сорвал... А потом я привык... и ещё всегда почти сперва выпивал вина, просил полбокала, почти всегда все наливали... только один... смеялся, что пить вредно... а остальные ничего - и уже... не так... Только просто потом всё равно противно. Когда думаешь.
- А в полицию?! - потрясённо спросил Зигфрид. И отшагнул на шаг. Конрад понимающе проследил его движение, вздохнул:
- Я боялся... да и деньги же... я привык, что деньги кое-какие есть... там без своих денег с голову высохнешь... и эти... которые меня... они угощали почти всегда... потерпеть немного, и всё... - слова были жалкие и страшные. Наверное, Конрад и сам это понимал, потому что мучительно ёжился, обнял себя за плечи, комкал костюм. Зигфрид просто стоял, как каменный истукан, не веря своим ушам - временами то, что говорил Конрад, доносилось до него, как сквозь воду... - Да я думаю даже, что полиция знала. У нас многие этим занимались. И в порту... и за город их возили... даже по пять-шесть человек... и нас... и девчонок из соседнего корпуса... А начальству плевать было просто. Я даже слышал, что директор наш сам... ну, на нас зарабатывал. Проценты. Они там все... - мальчик отпустил плечи, спрятал лицо в ладонях. Потом уронил руки на колени, продолжал: - Они только последние года полтора стали очень бояться. По повадке даже видно стало. Многие даже поуезжали из страны. Я один раз не спал после... - Конрад отвёл глаза. - И слышал, как разговаривали... ну, их трое было... Они ругались... наци то, наци сё, совсем жизни не стало, как бы в лагерь не попасть, а то вообще убьют, надо уезжать, тут жизни не будет... Я радовался, что есть кто-то, кого они так боятся. До этого-то они всегда орали, что у них всё в кармане, всё куплено, все по их струнке ходят... это я тоже слышал. Больше я радовался, только когда меня... нашли. Вы нашли. Я сперва не поверил, а потом даже плакал от радости... в туалете...
Зигфрид слушал. Какими-то перепадами - то тише, то громче слышал он этот рассказ, потому что в ушах бурлила кровь и он слышал быстрое, хоть и ровное "туп-туп, туп-туп, туп-туп" своего сердца. И он совершенно не знал, что делать. Абсолютно не знал, как быть со всем этим.
Нет, вот что нельзя делать, он знал точно - Райнхарту было нельзя это рассказывать. Райнхарт - похожий на золотое живое пламя, способный мечтать так, что мечты обретали плоть на глазах, несгибаемый, устремлённый в будущее - просто не понял бы всего этого. Он сам скорей сдох бы с голоду, чем... стал бы таким. Нет. Возможно, он и пожалел бы Конрада. Но это была бы жалость, смешанная с неизбывным презрением. И не больше. И если это кто-то узнает - Конраду такое на всю жизнь. Как раскалённое клеймо на лоб. Даже если срезать его - след останется всё равно. Но Конрад же не вор, не предатель, не убийца - за что ему такое?! Он же не виноват, что у него не было ни сил, ни мужества сопротивляться тому, что с ним сделали - ну это же всё равно как если бы схватили силой и заклеймили, если уж про это думать... разве тут вина пострадавшего?!
Да. Тут нужно было что-то иное, Зигфрид ощущал это смутно, но отчётливо. Вот только он не знал - что именно... но и просто уйти, оттолкнув от себя несчастного Валески, похожего на сломанную марионетку - не мог. Это было бы не проявлением силы - мол, я не такой, как ты и никогда не стал бы таким! - а просто... просто да, бессердечием.
А сердце у Зигфрида было. Обычное мальчишеское сердце, переполненное ужасом, гневом и жалостью. Мальчишки не любят признаваться в том, что у них есть такая девчачья штука - сердце. Они на спор ходят босиком по углям или суют ладони в пламя свечи. Но на самом деле сердце есть у каждого мальчишки. И места для жалости в нём, пожалуй, не меньше, чем у самой девчонистой девчонки. И жалость эта, войдя в сердце, обжигает болью. Ужасно обжигает, взрослым такого не дано... И если девчонка может легко расплакаться и выреветь боль, то мальчишке остаётся скрипеть зубами и клясться, что он отомстит тем, кто превращает людей в куколок на нитках... но сейчас-то как быть?!
- И что мне с тобой делать?! - вырвалось у Зигфрида отчаянное. Плечи и макушка Конрада шевельнулись. Послышалось еле-еле различимое:
- Что хочешь... только не говори никому... умоляю... я всё буду делать, что ты...
Удушливая ярость ударила Зигфрида так, что он на миг перестал видеть. Продышавшись открытым ртом, он сказал зло первое и самое унизительное, что пришло ему в голову:
- А если я прикажу тебе стать на четвереньки, гавкать и ботинки мне лизать? Ты что, ска... - и осекся.
Конрад на секунду поднял глаза. Почти пустые опять, только с капелькой отчаянной безнадёжности в самой глубине. Посмотрел на ботинки на подставке, перевёл взгляд на ноги Зигфрида. Потом уронил голову, видимо, что-то решив для себя. Медленно опустился на четвереньки и, тихо сказав:
- Гав... гав... - стал наклоняться к ноге. Это было так ужасно и, главное, непредставимо, что Зигфрид окаменел, не понимая, где реальность, а где какой-то кошмар, властно вползающий в эту комнату из совершенно, конечно жуткого мира, где Сатана, наверное, выбран канцлером всей Земли, из трупов делают скульптуры и можно плясать на гробе своей матери под общие аплодисменты... Только в последний миг Зигфрид опомнился. Он заорал истошно: "Ты что?!" - и, рывком подняв Конрада на ноги (тот был похож на гуттаперчивую куклу), швырнул его на диван. Конрад отлетел туда, сжался, молча закрылся руками и замер. Он не пытался ни кричать, ни защищаться, ни убегать - не пытался сделать ничего, что сделал бы любой мальчишка; да нет - любой ребёнок вообще. Он просто покорно и обречённо ждал, когда Зигфрид его изобьёт.
От этого гнев Зигфрида мгновенно погас. Он, тяжело дыша, подошёл к дивану, сел рядом - в ногах. Тронул Конрада за коленку, буркнул:
- Прости... я не думал...
Конрад уронил руку, а в сгиб второй уткнулся лицом и поднял плечи. Вздрогнул слабо всем телом. Подтянул коленки к животу, прижал ступню к ступне. И тихонько заплакал. Бессильно, еле слышно.
Наверное, так он плакал по ночам в казённой кровати, в чужой несмотря на прожитые там годы страшной спальне приюта.
От мысли, что его комнату, его родной дом, весёлый, дружелюбный, тёплый, надёжный, Конрад ощущает сейчас именно так - у Зигфрида судорогой свело пальцы в кулаки. Так что ж получается - всё равно уже ничего не сделаешь?! Даже если тех... тех... тех!!! (у Зигфрида не было слов, была только жуткая, раскалённая ненависть, похожая на ослепительную вспышку сверхновой звезды) - поймать и распилить заживо пилой, сжечь на медленном огне - Конраду - это - от них - навсегда?! Он всех будет бояться, никому не будет верить и вот так будет вставать на четвереньки и гавкать или что там ещё... по первому приказу того, кто сильней, а потом - плакать в свою руку, тихо, чтобы никто не слышал - и не из гордости, а чтобы не разозлились и не наказали?!
Да ну нет же! Ну нет! Так нельзя и не будет так!!! Иначе - зря! Всё зря! Знамёна - зря! Песни - зря! Марш - зря! Клятва - зря! Фюрер - зря и зря - Германия! И Райнхарт, лучший друг, брат Райнхарт, золотое пламя с его верой и мечтами, с его умением летать - зря! А так не бывает!
И так - не будет.
Он резко встал. Рывком за локоть заставил Конрада сесть - тот сел послушно, но по-прежнему безвольно. По щекам у него медленно ползли слёзы. Кивнул на девчоночьи вещи.
- Собирай всё это... - Зигфрид поморщился. - Собирай. И пошли.
Конрад сел ближе к вещам, стал дрожащими руками запихивать в сумку розовую и белую ткань. Спросил, не глядя на Зигфрида, спросил покорно, мёртво - от его голоса и тона у Зигфрида встали дыбом волосы:
- Ты про меня всем расскажешь, да?
- Да зачем?! - почти прорычал Зигфрид. Конрад посмотрел на него, скривил губы в слабой усмешке - мерзкой и жуткой на мальчишеском лице улыбке всезнающего циничного понимания:
- Чтобы пользовались... мной...
- Дурак, - Зигфрид очень хотел ударить мальчишку, но понимал каким-то сокровенным знанием, что хочет бить не его, нет - просто Конрад доступен и беззащитен. - Мы гитлерюнге, а не... эти. Да и вообще у нас про такое не слышали даже.
- Тогда чтобы презирали, - Конрад закрыл сумку, словно подводя итог разговору. - Такими, как я... ими пользуются или презирают. Или сразу и то и то, - сказав эти взрослые слова, он покорно встал, забросил сумку на плечо. - Пошли.
- Стой, - Зигфрид взял его за плечо. - Послушай. Объясни. За что тебя презирать?
- За то, что я... что я... я... - Конрад мучительно дёрнул ртом, потом вдруг улыбнулся. - Я раньше это легко говорил. А сейчас почему-то не говорится.
- Я вот никогда в жизни не голодал, - сказал Зигфрид. - Я даже не знаю, как бы я...
- А я знаю, - устало оборвал его Конрад. - Я когда вас увидел, я сразу подумал: они бы такими не стали. Даже если бы их мучили, пытали... Ни за что не стали бы такими. Решил - ничего не буду говорить, ни за что никогда не расскажу. Буду убеждать себя, что это сон такой был. Длинный и поганый. Хочу дружить с ними. Хочу... как они. Не заслужил, что ли, хоть кусочек... нормальной жизни за четыре года на... - он громко подышал и сказал отчаянно, - ...на животе и на четвереньках?! А теперь уже всё. Сумка эта... надо было мне её сразу под диван... или по дороге выбросить... или даже.. там оставить... а я... как во сне... Ну, судьба такая. Не заслужил, конечно. Зря только себе воображал. Кто же с дерьмом дружит, в которое случайно наступил... смешно просто... - он дёрнул плечами. - Пошли.
В этом "пошли" было столько обречённости, столько покорности, совершенно не свойственной ни одному нормальному мальчику, что Зигфрид снова ощутил приступ ярости. Переждав его, он сказал - негромко, но вкладывая в слова всю доступную ему убедительность:
- Конрад. Да ведь ненавидеть-то надо тех, кто... - он хотел сказать "тобой пользовался", но слова не выговорились, и Зигфрид только мотнул головой. - Их надо ненавидеть! Их надо в лагерь! Чтобы мучились там каждую секундочку! А потом кастрировать их, как скотину! И поселить в специальной зоне, чтобы все знали, какие тут... гады живут! Или вообще расстрелять! А ты-то - ты-то тут в чём виноват?! Тебе восемь лет было! Ты голодный был! Ты даже пожаловаться никому не мог! У нас брюквой свиней кормят! - и задохнулся невысказанным гневом.
- Ты... - Конрад посмотрел на Зигфрида. В его безжизненных глазах появилось что-то вроде маленького свечного огонька, робко колеблющегося под ветром. - Я... тебе не... ты... вы... ты... ты что... ты не скажешь никому?!
- Нечего говорить! Не было ничего! - Зигфрид рубанул воздух рукой. - Ничего не было! И не будет больше такого! Ни с тобой! Ни с кем! Я... мы - запрещаем! Слышишь?! Понял?! Мы имеем это право - запретить такое прошлое! Бери сумку! Пошли! Ну?! Стой! Чёрт! Да переоденься ты, не трепли этот костюм! - он хотел добавить "мы не миллионеры!", но вовремя оборвал себя, с ужасом сообразив, что Конрад поймёт эти слова как укор: "Нужен ты нам, тратиться на тебя! - и, конечно, мысленно добавит: - Нужен ты нам... такой..." - и это будет ещё одним, совсем свежим, клеймом... Маттиаса бы сюда, Дронкерс как-то умел разбираться в бедах и несчастьях других, нетребовательно, сочувственно... но Зигфрид уже натвердо решил: он никогда. Никому. Ни за что. Даже Маттиасу. Он даже с Конрадом после сегодняшнего, после того, что задумал сделать - не заговорит больше про это.
Конрад послушно выполнял его команды. Зигфрид переодел форменную рубашку на обычную серую рабочую, шорты оставил - кожаные, они были почти несокрушимы. Конрад - голый, костюм он аккуратно повесил на тонкую деревянную распорку-"плечики" - доставая из чемодана вещи, нагнулся, мёртво замер, резко выпрямился, с ужасом умоляюще посмотрел на Зигфрида - руки дёрнулись назад, прикрыться, лицо помертвело...
- Конрад, - Зигфрид покачал головой. - Конрад. Послушай. Я... перестань. Я всё сказал. И будет, как я сказал. Не бойся же ты! Не смей ты бояться!
Валески засуетился с вещами. Зигфрид какое-то время смотрел на него, на то, как он дёргает плечами и лопатками, перебирает в чемодане - и до него доходило наконец осмысление реальности того, что на свете жи...существуют лю... твари, которые смотрят на мальчишек совсем не так, как... в общем, не так, как он на Конрада сейчас. Что для этих... да кто они?!. и он, и Райнхарт, и все-все-все они, все мальчишки в Германии! - не мечты, не вера, не будущее нации, не дети, не... да чёрт, вообще никто! Тела! Игрушки! Им просто всё равно, что собой представлял Конрад - Конрад, у которого в чемодане книжка про всадников Африки, который с таким интересом смотрел на танк на обложке одного из журналов, на солдатиков на столе... Для них он был существом, которое можно одеть в бабские тряпки, чтобы... чтобы что?! Чтобы играть в него?! Но он живой! И он не такой, как они хотели... а им было плевать, ему приказывали стать таким - и он становился. За еду и за пару марок. Но... но как можно так... кем нужно быть...
- Да кто они?! - вырвалось у Зигфрида выдохом. Конрад не расслышал, похоже - он повернулся, застёгивая дрожащими пальцами пуговицы на бежевой простенькой рубашке. Шорты, в которые он влез, тоже были старые, потёртые, из грубой дешёвой ткани, не кожаные. А спортивные тапки-чешки Конрад достал, но обувать не стал. - А обуться? - хмуро спросил Зигфрид. Конрад облизнул губы - быстро, нервно:
- А ты же...
- Ты городской, ноги себе... - начал Зигфрид, но Конрад неожиданно упрямо его прервал:
- Нет. Я так хочу.
- Тогда пошли, - кивнул Зигфрид...
...Уйти незаметно не удалось - фрау Кирхайс безошибочно подстерегла мальчишек прямо у выхода. Уперев руки в бока, она коротко осведомилась:
- Куда?
- Ма, мы быстро вернёмся! - Зигфрид ловким манёвром просочился мимо к двери, отвлекая внимание на себя, чтобы фрау Кирхайс не заметила следов слёз на лице приёмыша. - Скоро! Двадцать минут, полчаса - максимум!
- Греть ничего не буду, а всё уже почти готово! - крикнула вслед убегающим мальчишкам фрау Кирхайс...
...Конрад то и дело спотыкался, но спотыкался не потому, что был босиком, а просто потому, что хотел заглянуть в глаза Зигфриду, который шагал рядом - суровый, хмурый, решительный. Но через пару сотен шагов Валески пошёл медленней и вдруг виновато попросил:
- А можно... не так быстро?
- Я тебе говорил обуться?!
- Я не поэтому, - Конрад вздохнул. - Тут очень красиво.
- Обычный лес! - рявкнул Зигфрид, хотя в другое время подобное заявление его бы самого жутко оскорбило. Но сейчас ему хотелось только одного - скорей избавиться от сумки. Однако Конрад возразил:
- Ну и что, если так? Я ни разу в жизни не был в лесу... только в парках.
- Че-го?! - Зигфрид сам чуть не сбил пальцы на правой ноге, почти забыв на миг обо всём случившемся. - Ни разу не был в лесу?!
- Нет... правда... а это белка?!
- А кто ещё? - Зигфрид проводил взглядом зверька, который, удирая по ветке, вдруг обернулся и запулил в мальчишек шишкой, презрительно что-то процокав. Конрад засмеялся:
- Ой! А белок я видел... они в парке из рук берут еду...
- Эта не будет, - усмехнулся Зигфрид. - Ладно... дальше и ходить нечего. Может, эта белка нам знак подала... Помоги хворост собрать. Что такое хворост - знаешь?..
...Минут через десять груда хвороста выросла до колен мальчишек. Конрад таскал сушняк, ни о чём не спрашивая, старательно, но не забывая с интересом смотреть по сторонам. И от этого его интереса ненависть Зигфрида становилась ещё больше. Он стискивал зубы и думал о том, что это дело всё-таки так оставлять нельзя... не должны уйти безнаказанными те, кто (1.)... но как что-то сделать, не подставляя Конрада?!
1.Зигфрид напрасно волнуется. Педофилические организации северных портов, процветавшие там во времена Веймара (а появившиеся ещё, надо признать, во времена кайзеровской Германии), были уничтожены крипо и гестапо совместно зимой 1936/37 годов. Около десятка педофилов были казнены, некоторое количество - убито при задержании или покончило с собой, остальные отправились в лагеря на сроки от трёх до пятнадцати лет, откуда многие из них так и не вышли. Снова эта мразь появилась на германской земле только в "западной оккупационной зоне" после окончания Второй Мировой Войны в Европе - в основном это были в тот момент "освобождённые узники концлагерей", "жертвы бесчеловечного нацистского режима"... В кадрах хроник они есть наверняка.
- Хватит, - сказал наконец Зигфрид. - Бери сумку... - а сам присел возле хвороста и с одной спички, небрежно чиркнув её о рубашку, разжёг костёр. Рыжее бледное пламя быстро охватило всю груду, засвистело, затрещало, зашептало и загудело... Зигфрид встал возле огня и указал - молча - место рядом с собой Конраду, который подошёл, держа сумку - так, словно она могла вырваться и убежать. - Я, - сказал Зигфрид строго и сурово, - роттенфюрер Гитлерюгенда Зигфрид Кирхайс, именем Германии и во имя её будущего объявляю Конрада Валески своим братом и говорю ему - он начинает жить сначала! - Конрад взволнованно дышал, его глаза, которыми он неотрывно смотрел на Зигфрида, округлились и наполнились таким счастливым, безумным неверием, что голос Зигфрида сорвался, когда он приказал: - Бро... бросай её в огонь, - и он кивнул на разгоревшееся до бушевания пламя. - Бросай и скажи: "Гори огнём!" Ну?! Давай! Не вынимай! С сумкой бросай! Быстро! "Гори огнём!"
Конрад облегчённо, быстро бросил - отбросил от себя, точнее - сумку в самое пекло, и рыжие цепкие пальцы вклещились в неё и стали разрывать на вспыхивающие лоскуты. Выдохнул:
- Гори огнём...
- Громче говори! - потребовал Зигфрид.
- Гори огнём, - уже отчётливо, хоть и негромко, сказал Конрад.
- Кричи, я сказал! - сам крикнул Зигфрид.
- Гори огнём! - Конрад сжал кулаки, его лицо исказилось. - Гори! Огнём! - он пошатнулся, запрокинул голову и крикнул снова, истошно: - Гори!!! Огнём!!! Горите, га-ды!!! - и разрыдался, пряча лицо во вскинутых ладонях. Рухнул на колени, потом завалился на бок, весь содрогаясь и громко всхлипывая. Его страшно, мучительно выгибало назад, как металлическую тонкую дугу, руки свело в кулаки и втиснуло в грудь. Но, когда Зигфриду, упавшему рядом на колени и не на шутку испуганному эффектом, удалось оторвать ладони Конрада от лица, тот улыбался. Лицо было всё в слезах, но он улыбался! Робко и счастливо. - Оно... сгорело? - спросил Конрад.
- Сгорело, - твёрдо сказал Зигфрид. И подал, поднимаясь, ему руку: - Теперь ещё вот что... Дай руку, - Конрад доверчиво вложил ладонь в ладонь двоюродного брата. Зигфрид отвёл его на десяток шагов и кивнул на костёр: - Теперь делай, как я - не останавливайся и не бойся... готов? Побежали!
Мальчишки рванулись вперёд, навстречу пламени, которое, словно бы увидев их, поднялось выше и загудело.
- Прыгай! - крикнул Зигфрид и оттолкнулся от земли, чувствуя, как напряглась в его руке рука Конрада.
Пламя не обожгло их. Ничуть. Только легонько коснулось - словно насмешливо подул навстречу большой, сильный и добрый зверь. Оба удержались на ногах. Глаза Конрада сияли от счастья, сияли так, как будто пламя подарило ему частичку самого себя. Зигфрид невольно засмеялся и стукнул двоюродного брата кулаком между лопаток:
- Бежим купаться!
- А ужин как же?! - уже на бегу крикнул Конрад.
- А мы быстро! Или холодным съедим!
- Ага, ладно!
- А ты плавать умеешь?!
- Умею, правда... ой! Тут колючки!
- И крапива! - Зигфрид совершил головокружительный прыжок и вылетел на пляж. - И лето ещё! Оно тоже тут! Смотри, вон туда - к озеру! Мы через две недели пойдём туда на лодках! - он сдёрнул рубашку и закрутил ею в воздухе. Конрад, прорвавшийся через крапиву и чесавший икры, тут же спросил:
- А мне можно с вами?
- Спрашиваешь! - Зигфрид бросил рубашку на узкую полоску песка, окаймлявшую берег тихой лесной речушки. - Догоняй!..
...Уйти с речного берега сразу не было сил. Мальчишки какое-то время валялись на песке, пока солнце не сел за деревья окончательно. Только тогда Зигфрид, понимая, что прошло уже не двадцать минут... да и не полчаса даже... сел и со вздохом собирался позвать Конрада одеваться. И увидел странную картину.
Конрад смеялся, лёжа на спине и глядя в начавшее потихоньку вечереть небо.
- Ты что? - изумлённо и испуганно спросил Зигфрид, опираясь на руку.
- Не будет никогда! Никогда не будет! - Конрад бил кулаком по песку рядом с собой и смеялся. Но это была уже не истерика.
Обычный мальчишеский смех - смех радости избавления...
* * *
Конрад уже спал. Он уснул сразу, как только лёг. А вот Зигфид - наверное, в первый раз в жизни - познакомился с тем, что такое бессонница.
Он сидел за столом, положив руки на взятую у Конрада книжку про всадников. Но не читал - не прочёл ещё ни строчки, хотя Конрад дал книжку очень охотно и сказал, что она "ужасно интересная". Но Кирхайс-младший пока что ещё не проверил этого. Не отрываясь, он смотрел на фотографию Райнхарта.
- А всё-таки здорово, что мы есть, - сказал он. - И здорово, что мы - здесь.
Его друг, его брат и командир весело смеялся с замковой стены. Всем своим видом подтверждая эту нехитрую, светлую истину.
да уж... Это очень показательно, когда книги 20-летнего возраста наконец добираются до своей возрастной группы 😎. Ещё бы мне Мазина или Александра Прозорова порекомендовали. Или Бушкова 🤣
А мужская литература - это Сунь Цзы, Судоплатов или 36 стратагем. Но боюсь, не зайдет Вам такое. После попаданцев-то 🤣
Сань ши лиу дзи - древнекитайский трактат о неявных тактических приемах и системе непрямых ходов, которые используются для достижения скрытой цели, получения преимущества и перехвата инициативы.
Это - лучшее.
https://www.amazon.de/36-Strategeme-Lebens-Überlebens...
Спасибо!
Заметил 1 коммент среди комментариев, который заставляет немного насторожиться:
2,0 von 5 Sternen Vorsicht, nur Band 1 von 2!
Kundenrezension aus Deutschland 🇩🇪 am 23. August 2019Inhaltlich sehr stark und unbedingt empfehlenswert. Leider ist weder der Shop-Beschreibung noch dem Einband zu entnehmen, dass es sich lediglich um den ersten Band eines zweibändigen Werks handelt, daher nicht für das Buch, wohl aber für die irreführende Darstellung nur zwei Sterne.
10 Personen fanden diese Informationen hilfreich
Что скажешь, нужен 2-ой том?
Quasar
Позитив и Познание
Zurück
Liste