Угроза взрывного распада Еврозоны, а вместе с ней и ЕС, отступает. Однако сумбурные результаты недавних парламентских выборов в Италии, где в верхней палате доминирует партия, проводившая кампании на антиевропейской платформе, а в палате депутатов - проевропейское большинство, оживили фундаментальные дебаты на тему цели европейской интеграции. Европейцам сложно в позитивном ключе описать мероприятие, в котором они принимают участие в течение последних 60 лет. Одно из общепринятых убеждений – это то, что интеграция повышает уровень жизни людей. Предполагается, что единство – основа процветания. Изначально Общий рынок получил защиту от прироста за счет развития торговли. Аргументы в пользу интеграции капитальных рынков и затем создания единой валюты, были одинаковыми. Все это напоминает доводы в пользу национальной интеграции и унификации, приведенные еще в 19 веке. В частности, две страны, чьи проблемы, по сути, привели к необходимости интеграции Европы в 20 веке – Германия и Италия. Эти государства были очень разноплановыми как в культурном, так и в политическом аспектах. В обеих странах романтический национализм начала 19 века уступил одержимости экономическими факторами после «неудачных» революций 1848 года.

Влиятельный немецкий журналист Людвиг фон Рохау, который ввел термин Реальная политика, описывал новые настроения в Германии накануне последней из объединительных войн Отто фон Бисмарка. Объединение Германии не имело ничего общего с сокровенным желанием; это была «обыденная деловая операция, в которой никто не должен понести потери, но при этом каждый должен «отхватить» себе самый лакомый кусочек». Итальянцы разделили аналогичную точку зрения после разочарования в 1848 году. Патриотизм мог открыть определенные деловые возможности. Великий флорентинец и либеральный общественный деятель Беттино Риказоли решил, что Тоскана сама по себе финансово нежизнеспособна. Такого рода экономический национализм в Германии и Италии в скором времени стал причиной создания коалиций интересов, поддерживающих стремление к национальному единению под предводительством Бисмарка и Кавура. Однако эффективность национального проекта падала по мере замедления роста, что привело к появлению движений в пользу агрессивной, дерзкой и жесткой оценки культурной самобытности.

Марио Монти – современный выходец из патриотов 19 века, выступавших за экономическую необходимость национального единства. Теперь экономические причины требуют европейского единства. Видение Европы отнюдь не идеалистическое; оно просто связано с тем, какими плюсами для итальянцев обернется европеизация. Как и в 19 веке, существует угроза жесткой ответной реакции, особенно если окажется, что процесс принесет только боль и страдания. Действительно, когда современные европейцы пытаются заглянуть в будущее, они видят лишь длительную рецессию и жесткие бюджетные меры. Европа – ни что иное, кроме как сплошное жертвоприношение: жители Северной Европы расплачиваются за проблемы Южной Европы крупными трансфертами, либо южноевропейские государства погашают огромные (а иногда неприемлемо высокие) долги.

Одним из аргументов в пользу европейского единства можно назвать утверждение о том, что усиленная интеграция облегчает финансирование долга, поскольку при этом процентные ставки ниже. В 1990-х гг. снижение стоимости кредитования послужило мощным толчком для правительств стран Южной Европы, решивших присоединиться к монетарному союзу. Однако чтобы попасть в зону, свободную от дефолтов, нужно заплатить довольно высокую цену. Можно провести еще одну подходящую историческую параллель. При старом режиме Франция неоднократно вменяла своим кредиторам полудефолт посредством снижения процентных ставок и продления сроков погашения задолженности. В 1780-х гг. появился новый консенсус против таких мер. Но тогда невозможность привлечения прибыли вызвала Французскую революцию, где требовалось ведение грабительских налогов и сборов с зажиточной элиты.

Альтернатива положениям о европейской интеграции как источнике богатства и процветания зачастую приводится по аналогии с женитьбой. К примеру, в конце 1980-х гг., тогдашний председатель Еврокомиссии Жак Делор, заговоривший о двухскоростной Европе, выдвинул предложение, согласно которому одна или две страны могли заключать «различные типы брачных контрактов». Изначально аналогия с браком использовалась как сигнал об особых взаимоотношениях между странами Европы, в которые никто не должен вмешиваться, особенно Америка. Как заявил в 1997 году тогдашний Министр финансов Франции Доминик Стросс-Кан, «женатые пары не хотят видеть посторонних в своей спальне». Однако институт брака могут поджидать опасности (о чем Стросс-Кан знает лучше других). Британский журналист и экономический обозреватель Мартин Вульф считает, что причина сохранения европейского брака заключается лишь в высокой стоимости развода. Другие расценивают этот брак как фиктивный. Традиционный брачный обет включает в себя обязательство, связывающее партнеров при любых обстоятельствах: в богатстве и бедности, в болезни и здравии… Даже если после женитьбы финансовое положение партнеров не улучшается, они должны продолжать выполнять данные друг другу обещания. Так, заключение брака между соседями со скандальным прошлым – не всегда полезная идея. Проблема заключалась в том, что европейцы не понимали, что именно подразумевается под браком и почему они должны хотеть его заключить. Вдохновленные обещаниями материального благополучия и защищенности, они преувеличили свои ожидания от романтической свадебной эйфории. Текущие дискомфорт и депрессия Европы можно объяснить аналогией с несчастливым браком. По крайней мере, европейцы понимают, что «находятся радом друг с другом» не только из материальных побуждений. И до тех пор, пока Европа не усвоит этот урок, она продолжит обрекать себя на дальнейшие неудачи и страдания, а это свидетельствует о необходимости ответить на один фундаментальный вопрос: зачем оставаться вместе, особенно во времена, когда все больше европейцев вообще отказываются от брака?