Ракетна небезпека - перебувайте в укритті!

Вже котрий рік... А можно припинити?

Війна... Чому вона є у житті?

Війна це смерть, а так хотілось жити!

Життя, чи є щось поза ним?

Чи до, чи після? А ніхто не знає!

Єдина мить... І все у небутті!

Життя єдине! Іншого немає.

Ирина Чудакова

Кто вырос под песню "давайте уедем",

Давайте оставим родные могилы,

Могилы уехали, если б могли бы,

Им север был страшен, не то чтобы вреден,

Им холод годами вливали подкожно

За валом девятым, железнодорожным.

Не избраны, ладно, как минимум званы

Туда, где синеет, как минимум, море

Как максимум, небо; в далёкие страны,

В места, где ни жалоб, ни скорби, ни хвори.

– Недавно, ты знаешь, уехал такой-то.

– Что пишет?

– Не пишет, у них все спокойно.

Давайте оставим – не жалко нисколько –

Застывшие окна, пустые фасады,

Подземные рейсы, трамвайные кольца,

Все, что неподвижно и, значит, не надо,

Не нужно. Не будем вдаваться в детали:

Уедем как прежде, как все уезжали.

Давайте уедем, кто выжил в субботу,

Кто утром в постели, на кухне, на пляже,

В больнице, в машине почувствовал что-то,

Во что ночь назад не поверил бы даже:

Любовь не работает. Смерть – это милость.

Жизнь – это предательство, так получилось.

Давайте уедем; кто был за границей,

Тот знает, как просто их пересекаешь –

От ветра кривятся любимые лица,

На лицах не слезы, частицы песка лишь,

Вот-вот смена вех, смена всех декораций...

Но некуда ехать и не возвращаться.

Лена Берсон

Сьогодні вночі знов позамежні людські страждання і численні загиблі… Хочу сказати замість тих киян, що зараз не в змозі розтулити рота від невимовного болю після пережитої сьогодняшньої ночі, яку вчинив оскаженілий пекельник разом зі своєю бісовою зграєю.

А ще замість тих на цей момент 18 безвинних людей (з них 4 діточок), кого відібрала у життя ця страшна ніч.

Хай мерзотникам і серійним садистам-вбивцям все їхнє скоєне вернеться і ніщо не проститься.

Хай помста ЗСУ наздожене цих потвор.

Всією душею з вами, любі друзі…

молитовні прокльони

Дивлячись крізь пітьму,

Вогник шукаю, стежу:

Вісім годин тому

Був він іще в мережі.

Дев'ять годин пройшло.

Серце — жива льодина.

Всесвіту бите скло,

В нім епіцентр – людина.

Вістря зірок крізь дим,

Наче уламки криги.

Простір — згорілий дім:

Зойки, судоми, здриги.

Десять годин пройшло.

Час — сподівань руїни.

Згиблих росте число

У нищівних новинах.

Знищує, губить, б'є —

Бісові все замало.

Боже, дістань моє

Серденько з-під завалів.

Безліч хвилин мина.

Холод в нутрі не вщухне.

Ніч — крижана стіна.

Стискуюсь, сліпну, глухну.

Гуркіт, вогонь і вий.

Людство пойняте сказом.

Вогник — онлайн: живий.

Гемон, мабуть, промазав.

Ветхий зотлів завіт.

Крик на розриві тиші.

Серед бетонних плит

Там, у вогні, хтось інший…

Світло — ковток води,

Небо — дірчастий бредень.

Праведний, розряди

В гунів обойму зведень.

Правий, врятуй живе,

Дриґом постав світила

Полум’я ножове

І спопели Атіллу…

Вірш молитов затих,

Силу прокльонів множить,

Щоб знелюднілих тих

Бич діставався Божий.

Ірина Юрчук

Когда б не невзгоды, когда б не жара,

Когда б не истории злые ветра,

Когда б не будильник – вставай да ложись,

Какою была бы прекрасною жизнь!

Когда б не тревоги, что будят в ночи,

Когда б не потери ‐ хоть криком кричи.

Когда б не война, а вокруг тишина

Ах, жизнь настоящая, где же она?

Когда б не фанатики гнусных идей,

Что ядом своим отравляют людей

Ах, если б не пучило толпы от зла,

Какая бы жизнь на планете была!

Когда бы не путин, когда б не макрон,

Когда б не крикливая шайка в ООН.

Одни чемберлены, а Черчилля нет.

И как-то совсем потускнел белый свет...

Когда б не раздоры в любимой стране,

Когда б не политики, если бы не...

Когда бы не ныла все время душа,

То жизнь бы и вправду была хороша.

Ирина Хенкина

***

По правую руку — кладбище,

по левую — "крест" — тюрьма,

а ночь так светла! Когда б ещё

нам путь освещала тьма?

Вдоль ветхого ограждения

мы молча идём домой,

в Прощёное воскресенье

прощаясь со злой зимой.

Для каждого небожителя

у Господа по звезде —

всё небо зажглось, скажи теперь,

мол, свет отключён везде.

Что мы позабыты боженькой,

как улица эта — ДТЕК,

когда в темноте встревоженной

минута — почти что век.

И нет здесь ни льда, ни пламени,

а только — луна у ног

скульптуры могильной, каменной,

и слева — пустой чертог.

Февраль, 2023 г.

Инна Куценко

Хроника войны и жизни...

День 1024-й

Между тьмой и светом

Эссе

Открываю глаза, смотрю на часы – семь утра. Мамо, Земле! Как можно было уснуть во время ракетной атаки?

Нет, до четырёх утра я точно не спала, а потом отключилась. Просто провалилась в обморок.

Наверное это крайняя степень усталости. Три года бессонных ночей. Ну, почти три...

За окном идет снег и как-то уж очень подозрительно тихо.

Может меня уже нет?

Я трогаю лоб. Холодный.

Потом нос.

Убеждаюсь что и он холодный.

Почему нос? Ну, это на подсознании. "Собачники" меня поймут. Улыбаюсь😊.

Когда наш Тео ведёт себя вяло, я всегда так делаю.

Собачий нос – настоящий индикатор самочувствия

животного. Если он холодный и влажный, то беспокоиться не о чем.

Хотя, разве Тео животное? Он член семьи, почти человек. Ну, по крайней мере для меня.

А вот некоторые люди, скорее животные...

И как оказалось, на поверку – людьми они, так и не стали.

Господи, ты говоришь надо молиться об умягчении сердец?

Не поможет. Сердец то у них как раз и нет...

Душа болит... Как же болит душа от всего происходящего.

Нужно подумать о чем-то хорошем, вспомнить приятные моменты из прошлой жизни.

Где-то прочла– зимой нужны сказки о море.

Как же я люблю море...

Плывешь себе и ни о чём не думаешь... И нос холодный и мокрый.... Справа Кара-Даг, слева тоже горы и бухты.

Плыви себе, хоть до Турции...

За спиной пляж. Игорь читает Вике вслух – "Я, бабушка, Илико и Илларион"...

Хорошая, светлая, книга ..

Господи, благослови всех светлых людей которые пишут хорошие книги!

Пора вставать.

В квартире холодно.

Нужно выпить горячий кофе.

Электричества нет. Благо плита газовая.

Ставлю на огонь чайник

Сегодня без кофе никак!

Господи, благослови кофе!

Нужно думать о хорошем и начинать день...

И знаете, светлые мысли та же молитва...

Вспомнились стихи которые я написала ещё два года назад ...

Когда стихнут пушки

и сгинут все стаи вороньи,

уляжется пыль

и земля станет теплой и ровной,

я вытащу пулю

и рану закрою ладонью.

Пусть окна разбиты,

но я распахну их условно.

И будет кораблик, летящий как жёлтая роза ..

И будет ромашкой засеяна густо планета...

Всё в мире условно.

А жизнь как смертельная доза –

любви и надежды

и в общем-то разного ветра...

Я буду молиться,

слова вспоминая по слогу.

Я птиц приручу

и пускай им летится над садом

Всё выкрашу светлым

Потом отдышусь и в дорогу...

А хочешь останусь?

Ну, если тебе это надо....

Н. ЗОЛОТОВА

ЛЯЛЕЧКА

Ти стоїш над вирвою

і міркуєш: "Вирву я

півжиття із серця чи, може, ні,

замість дому – камені,

скло та попіл, як мені

повернути вкрадені ночі-дні?".

Серед стін, де змалечку

колихала лялечку,

уявляла інколи, що вона

виросла великою,

все раптово зникло і

уціліла іграшка лиш одна.

Дивишся на відстані

на брудні й розхрістані

коси ляльки – лялечка у землі,

жде тебе – єдину – жде,

з усіма увись не йде:

небеса для донечки замалі.

Инна Куценко

***

Боже Мой! Боже Мой!

Для чего Ты меня оставил?

Для кого Ты меня оставил среди руин?

Я не Авель.

Но меньшим жертвовал даже Авель.

Я не Каин. — Землёю проклятый

до седин.

Боже Мой, Боже Мой,

почему не забрал меня лишь

(я не помню, на кой пошёл тогда в

магазин... )?

Мы с Тобой местами, видишь ли, поменялись:

у Тебя — мои родные,

а я — один.

Боже Мой! Боже Мой!

Под завалами — не младенец

остывал чумазый

в конверте кровавом — Ты! —

рядом с мамой, мамой мамы.

Куда мне деться

от себя в пределах видимой

пустоты?

Боже Мой, Боже Мой,

так смотрел я в лицо любимой,

так стучал в её сердце сквозь неподвижный взгляд,

что и Ты не осудишь, Господи,

если мимо

чашу гнева не пронесу

по дороге в ад.

Инна Куценко

РОМАШКА

Пеленали метели

тельце — в крохотном теле

остывало горячее лето,

несмышлёныша Рому

на руинах роддома

закрывала крылами ракета.

Не ко времени вовсе,

не в саду, не на поле

вырастала ромашка —

в родзале,

чёрно-белая осень

снегом жалила вволю —

не от холода люди бежали.

Меж камней и осколков —

чудеса да и только! —

мама Ромки, цела и здорова,

ко груди прижимала

мягкий плюш покрывала

малышового

снова и снова.

Тонкий стебель тянулся

ввысь под небом в полоску,

сталью вспаханным

огненным небом,

и неведомых ульев

смертоносные осы,

пролетая, жужжали свирепо.

Мамки-мамочки-мамы

ледяными глазами

в никуда сквозь младенцев

глядели,

и младенцы молчали,

как в утробном начале

жизни до сорок первой недели.

Солнце в белом веночке

корни в землю пускало,

и дышала земля тяжко-тяжко,

чёрный день чёрной ночью

удлинялся, в завалах

мама громко искала Ромашку.

Инна Куценко

Они жили. Это самое главное, что можно было о них сказать. Они жили в том особенном, зыбком свете, который озаряет жизнь молодых и счастливых людей. Адар и Итай. Итай и Адар. Эти два имени звучали как одно целое, как начало какой-то милой песенки.

У них был дом в кибуце, над которым склонялись ветви старого эвкалипта, и было двое детей – десять месяцев от роду, два тёплых, пахнущих молоком и детской кожей комочка, в которых была заключена вся их жизнь.

И была тихая субботняя утренняя прохлада, и кофе на террасе, и планы на день, в которых не было места ничему, кроме радости. Жизнь была хрустальной, хрупкой и прекрасной, как утро в осеннем саду.

В Израиле нет того яркого, прощального пожара красок, того золотого европейского убранства, что вспыхивает перед долгой зимней тьмой. Здесь осень приходила украдкой, смешиваясь с ещё живым дыханием лета.

Воздух, еще недавно знойный и плотный, становился прозрачным и тонким, наполняясь особым, горьковатым светом. Он был похож на старое вино, выдержанное в дубовых бочках, — в нём чувствовались и терпкая прохлада, и тепло ушедшего лета. Солнце, теряя свою палящую ярость, отливало мягким золотом, и длинные тени от кипарисов ложились на землю густо и тягуче, как растопленный мёд.

Пыль, вечная спутница израильского лета, уже не висела в воздухе раскалённой дымкой. Она оседала на листьях оливы, делая их матовыми, почти седыми. Сами оливы, эти молчаливые старцы сада, были усыпаны мелкими, ещё зелёными плодами, твёрдыми и обещающими горечь будущего масла. Ветер, пробегавший по аллеям, уже не был буйным и влажным, а сухим и ласковым; он шелестел жесткой листвой финиковых пальм, и этот шелест напоминал тихую беседу стариков, вспоминающих былое.

Почва под ногами, потрескавшаяся за долгие месяцы засухи, начинала понемногу оживать после первых робких капель дождя. Из её трещин тянулись к свету первые ростки – нежные, светло-зелёные побеги, предвестники дождливой зимы. Они пахли радостью и надеждой.

А в тени, у каменной стены, рос виноград. Его листья тускло рдели бурыми и бронзовыми тонами, словно выцветшая от времени парча. Гроздья крупных, сладких зеленых ягод привлекали ос – их ровное, сонное жужжанье было единственным звуком, нарушавшим утреннюю тишину.

И стояла в этом саду особая, восточная грусть. Не та, что рождается от предчувствия снегов и стужи, а тихая печаль о быстротечности всего сущего. О том, что вот этот миг покоя, этот хрустальный воздух и это ласковое солнце – уже уходят.

Сначала пришёл звук. Не птицы, не ветра. Сухой, отрывистый треск, знакомый им обоим. Звук, пахнущий порохом и железом. Звук, разбивающий хрусталь их мира вдребезги.

Они действовали молча, точно оценив ситуацию. Взглядов было достаточно. Детей – в МАМАД. Герметичную стальную дверь они захлопнули, как захлопывают крышку гроба над всей своей прошлой жизнью.

Два пистолета против целого отряда хорошо вооружённых террористов. Жалкое сопротивление. Циничная арифметика войны, где шанс равен нулю, но сдаваться этим чудовищам нельзя, уж лучше смерть.

И когда дверь дома содрогнулась и рухнула, впустив в их гостиную не людей, а лишь оскал первобытной ненависти, они встретили их огнём. Это был не героизм. Героизм – для парадов и газет. Это было что-то иное. Отчаянная, яростная, обречённая попытка отстоять тот последний клочок земли, за которым спали их дети. Как сто лет назад кузнец Наум, «страшный в своем гневе обречённого», не отдавал петлюровским бандитам свою Сарру, так и они не отдавали своих близнецов.

Выстрелы трещали сухо и деловито. Двое упали на пороге, ещё один – у разбитого окна. Они «положили» еще нескольких, но силы были слишком неравны.

Они упали почти одновременно. Пули автоматных очередей вошли в их тела... Они лежали на холодном полу, глядя друг на друга. Последнее, что увидел Итай, – лицо Адар. Адар успела дотронуться до его руки. А потом не стало ничего. Только тихий шёпот уходящей жизни, похожий на шелест опадающих листьев в их саду.

Убийцы, перешагнув через них, как перешагивают через мебель, кружили по дому, выискивая добычу. Но до самого ценного они не добрались. Стальная дверь устояла. За ней, в бетонной темноте, двое младенцев плакали, звали маму, засыпали и снова просыпались. Двенадцать часов. Целая вечность в кромешной тьме.

Их нашли на рассвете. Брат Итая и отец Адар – пропахшие дымом и смертью, с глазами, в которых уже не осталось ничего, кроме пустоты. Они отворили дверь, и свет нового дня упал на заплаканные, испуганные личики.

Детей, которые вряд ли вспомнят своих родителей, передали бабушке. Старая женщина с лицом, высеченным из камня скорби, приняла их на руки.

Еврейская женщина продолжила жить, неся в себе память о павших в бою детях, чьё счастье оказалось короче, чем один осенний день.

Их фотография останется – счастливые Адар и Итай. Улыбающиеся, полные сил, с глазами, смотрящими в будущее, которого у них не будет. Это будущее осталось их детям. Надеюсь, оно будет счастливым. Пусть хотя бы просто будет.

(Октябрь 2023 г.)

@ Rami Yudovin