Я убеждён, что сАмую лучшую похвалу, можно услышать, лишь из уст

простых людей.
Я пишу стихи и люблю, чтобы меня за них хвалили.
Я не показываю свои стихи литературным критикам. Мнение критика для меня значит меньше, чем мнение простого человека. Ведь критик, даже если ему стихи понравились, задумается - а почему это они понравились? Тогда его реакция будет лишена непосредственности.

Хорошо писать для банкетов - сегодня написал, а завтра тебя уже хвалят и наливают. Причём дело здесь не в самом алкоголе, а в факте его наливания, который является своеобразной формой похвалы. Я называю это увАжить.
На одном из банкетов я стал приставать со своими стихами к майору в отставке. Почему меня потянуло к отставному майору? Скорее всего, потому, что на банкете он был самый трезвый. Майор был не только в отставке, но и в «завязке». Зато майор курил.
В курительной комнате я спросил его: «Хочешь, свои стихи почитаю?»
-Не-е-е - проблеял он, - Я вообще стихов не читаю, не люблю я их.
-Смотри, это же мои стихи, сам потом жалеть будешь.
Выслушав стихи, майор солидно заметил: «А-а, ну такие конечно".

Мне чрезвычайно польстило мнение человека бывалого, хотя и не искушённого в поэзии.
Ещё я признаю похвалу, высказанную в грубой форме. Ведь это тоже признак искренности. Если человек хочет тебе «леща» подбросить, он усластит свою речь до тошноты. А искренний человек...
Например, Пушкин после написания им «Бориса Годунова», сказал сам себе: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
Вы думаете, Пушкин других слов не знал? Да Пушкин мог себя даже по-французски похвалить. Просто он был искренен в тот момент, потому так и сказал.
А теперь я расскажу историю, ради которой я, выражаясь языком времён Пушкина, и взялся за перо.
Однажды вечером, я и мой коллега по музыкальному цеху, перед тем как распрощаться, решили допить то, что у нас оставалось в ближайшем подъезде.
Наши действия были замечены и прерваны спускающимся по лестнице человеком.
-Вы знаете кто я? Я, между прочим, старший по подъезду.
Приглядевшись к нам повнимательней, старший по подъезду подобрел, и убрал напускную строгость.
-А не выпить ли нам, ребята? У меня есть. И он достал какие-то мятые бумажки.
-Только не здесь. Всё-таки - я старший по подъезду.
Его предложение было принято, и мы отправились за покупкой.
Денег у нас с приятелем уже не было, а на его мятые бумажки удалось купить только пару флаконов жидкости для натирания полов.

Сразу вспомнилась работа в мостоотряде, где мы пили средство от комаров под названием ДЭТА. Любые пузырьки со спиртосодержащей жидкостью там назывались фанфуриками и охотно выпивались в обход сухого закона.

Таким образом, мы взяли два фанфурика и пошли по моему предложению в Дом Культуры, к месту моей основной работы.
Когда мы расположились в моём кабинете, я понял, что из фанфуриков пить не буду. Печень уже не та, да и кураж пропал. Тогда я решил развлечь фанфурщиков чтением своих стихов.
И тут- Я неожиданно получил похвалу, ради которой стоило родиться.
Старший по подъезду или старшОй, как мы успели его переименовать, неожиданно воспрянул духом, обнаружив необыкновенную бодрость и, я бы, даже сказал, резвость.
Он вскочил и начал носиться по кабинету вприсядку, вспрыгивая и хлопая себя руками по ляжкам. В его странном, но, несомненно, поэтическом танце было что-то первобытное, настоящее. При этом он восторженно орал: «Пушкин, бля! Пушкин!»
Сравнение с Пушкиным и без того лестно, но частица «бля»- Эта частица, как проба на слитке золота была для меня признаком подлинности.
Нет, не спорьте, лучшую похвалу можно услышать лишь из уст простых людей.