Промелькнул ноябрь. Получила надушенное письмо от Пастернака. "Несравненная, солнце моё, почему Вы, очаровательная Вера Давыдова, пропали, почему не звоните? Я должен Вас непременно увидеть. С низким поклоном Борис Леонидович".
Когда позвонила, трубку сняла женщина. Она ревниво спросила, кто просит Бориса Леонидовича. Через минуту услышала его протяжный, взволнованный голос. Он трубно промычал:
- В.А., как хорошо, что вы нашли меня. Приезжайте, я буду очень рад...
- Не помешаю ли я вашей работе?
- Своим присутствием вы поможете закончить очень важное для меня стихотворение.
Переделкино, одетое в зимний наряд, чарующе прекрасно. Беззаботные белочки прыгают по деревьям. Поэт встретил меня около своего дома. Он был без шапки.
- Я никогда не мёрзну, - сказал он. - Нынче счастливый день, нам никто не будет мешать.
Мы с аппетитом ели горячую отварную картошку, селёдку, солёные огурцы, пили холодную водку и душистый, крепкий, настоящий английский чай.
- В.А., я слушал вас в операх "Кармен", "Аида", "Хованщина", "Царская невеста". Вы от своих коллег отличаетесь неповторимой выразительностью. В глазах ваших имеется какая-то непонятная для меня демоническая сила, какой-то особый свет. Вы помните наше случайное знакомство в Сокольническом парке?
- Конечно, помню, как можно забыть "знаменитый" обед у Евы Абрамовны Маузнер.
Пастернак замолчал. Покраснел. Потом сказал:
- Страшно вспомнить этот дом. Стариков арестовали, они умерли на этапе в тюремном вагоне, держась за руки. Вечная им память!
Б.Л. познакомил меня со стихами, написанными зимой и летом 1936 г. Слушала с упоением. Он прочёл черновые наброски из переводов "Фауста" Гёте. Ему нельзя было дать полвека. Он выглядел гораздо моложе: лёгкая походка, загорелое лицо, физически сильно развитое тело.