Упоминание о смерти заставило их насторожиться, присмиреть, даже задышали с опаской, словно воздух уже был отравлен въедливой потусторонней затхлостью, пускать которую живым в себя нельзя. Потом тихонько придвинулись к старухиной кровати, стараясь найти в матери перемены, и не нашли: теперь, когда свет стал богаче, чем утром, лицо старухи казалось ещё мертвее, но сердце по-прежнему продолжало колотиться, не пуская её оторваться от людей.
Михаил вышел на улицу к Илье, который всё это время забавлялся тем, что крошил курицам хлеб, и рассказал:
- Нинка говорит, мать-то наша глаза открывала.
- Смотри-ка ты! - удивился Илья, отпугивая ногой петуха. - Чего это она?
- Не знаю.
- А жива?
- Живая. Смотрели.
День всё же выдался с умыслом, не просто так, и умысел этот вполне мог касаться старухи - день был мягкий и лёгкий и ровно сошёлся над самой деревней, а то и над самой старухиной избой. Время уже придвигалось к обеду, а он так и не расшумелся, тёк тихо и близко, оберегая кого-то от вредного беспокойства. Небо с утра приспустилось ниже и вроде бы задумалось, но не сильно, в ожидании. В сентябре дни тоже стоят не молоденькие, много чего с весны повидали, а этот, похоже, и вовсе всё под собой знал и в чём-то, может, хотел помочь старухе, чтобы не находиться ей больше на суровом, судном месте, - только и надо было: незаметно передвинуть её вперёд или назад, чуть подтолкнуть оттуда, где она застряла.