Тихая реченька в зарослях ивы,
Запах крапивы в тени.

Были беспечны мы, юны, счастливы
В давние летние дни.

Времечко, время то, помнится живо -
Память упорно хранит.

Кустик смородины терпко-красивый
Также ль над речкой грустит?...

Воспоминания часто уносят меня в Восточную Сибирь, в родную деревушку Молька в долине Ангары. С возрастом воспоминания детства проблёскивают всё чаще. И не понятно, какие чувства они навевают больше.

Любила я помогать отцу, когда он что-то мастерил во дворе. Небольшой аккуратный молоточек всегда был при этом в моих руках. Папа что-то строил, а мне давал кучку старых гвоздей и поручал выпрямлять их. При ремонтных работах во дворе он чаще всего использовал старые гвозди. Теперь, по прошествии времени я обнаружила, что ему приходилось использовать в работе гвозди, выкованные своими руками. Ведь всю свою жизнь он работал кузнецом.

В нашем тогдашнем сельпо гвоздей и пр. метизов не было, скорей всего. А если и были, то денег на покупку, вероятно, тоже не было. То, что родители работали за трудодни, припоминаю даже я, родившаяся в начале 1950-х годов. Помимо взращённого в своём подворье, деревенское существование держалось на обеспечении из колхоза. Чтобы получить какой-то ресурс или продовольственный продукт, нужно было писать заявление председателю колхоза. После его резолюции, если была или появлялась возможность, запрашиваемое можно было получить со склада колхоза.

Складская территория располагалась неподалеку от того места, где жили мы. Помнятся огромные бревенчатые амбары, выстроенные так, что огораживали собой большую площадь внутри.

В самом большом амбаре хранилась пшеница. Мы, детвора, тайком лазили под этим амбаром, выискивая щёлочку в полу помещения. Если находили таковую, пытались выковырять сколько-нибудь зерна. С добытой пшеницей мы мчались домой, чтобы поджарить её и съесть. Нередко ели пшеницу в сыром виде. Если долго жевать не проглатывая, то пшеница превращалась в подобие современной жевательной резинки. Жевать её можно было бесконечно. Но в жареном виде пшеница становилась для нас деликатесом.

Другие зерновые амбары были меньших размеров. В них хранились горох и ячмень. Горох удавалось добыть очень редко. Но и особой тяги у детворы к нему не было. Для еды он очень твёрдый, к тому же, с очень «музыкальными» неприятными последствиями.

В одном из углов территории, как раз со стороны нашей улицы, располагалось помещение продуктового склада, имевшее небольшое огороженное уличное пространство. Это было место притяжения ребятни. Почти каждый день в этом ограждении происходил забой крупного рогатого скота. Иногда забивали одну корову, иногда двух. Живое существо на глазах превращалось в мясо. Большие, с длинными ресницами глаза у коров. Прямо в лоб, поверх этих глаз, бил забойщик тыльной стороной топора. Закрывала ли корова глаза или встречала смерть с открытыми вытаращенными глазами? Чаще всего, у животного подгибались передние колени, и оно падало после первого удара. Но иногда, удары в лоб повторялись.

Помимо ребятни к процессу забоя скота спешили старухи. Иногда им доставались потроха, т.е. кишки. В речушке, протекавшей мимо деревни, удачливая старушка со старанием выполаскивала свою добычу.

Свежее мясо направлялось в деревенскую столовую. Предназначением столовой была готовка пищи для полевых работников. В металлических флягах и баках приготовленная пища увозилась на полевые станы и на летники - туда, куда на летнее содержание перегонялась скотина из колхозных ферм. Доярок, свинарок и скотников не возили туда-сюда, обед для них доставлялся на летники.

Места расположения летников были замечательные. Прекрасные луга в падушках между невысокими лесистыми холмами благоухали травами. На полянах по краям лесочков на пологих склонах холмов было полно дикой клубники. В низине между холмистыми грядами текла прозрачная речушка, берущая начало от подземных родников в Хелах (место бывшего бурятского улуса Хээлэ). Ниже по течению, в местности Хартаново, возлежали у запруды, сооружённой на речке, извалявшиеся в грязи жирные дебелые свиньи. Некоторые животные паслись разбредшись неподалеку.

Была в колхозе и пасека. Обыкновенно она располагалась поодаль от деревни, на солнечном склоне холма, у подножия которого протекала речушка. Приятной прохладой с запахами крапивы и дикой смородины встречали тенистые, заросшие ивой, берега речушки в летний зной. Умыться холодной водицей, утолить жажду – незабываемые воспоминания далёкой поры.

Мёд пасечник возил на колхозный склад, погрузив фляги в лошадиную повозку. Однажды в знойный полдень, когда я возвращалась из падушек с ведром, наполненным ягодой, меня догнала повозка пасечника. Мужичок сжалился надо мной, ведь я несла свою ношу то перебирая из одной руки в другую, то взгромождая на одно плечо или другое. Он сдвинул фляги поплотнее и выкроил местечко для меня. Мало того, он зачерпнул алюминиевой кружкой из фляги, подождал, пока стечёт тягучий потёк с бочка кружки, и подал её мне. Память хранит и вкус того мёда, и тот жаркий полдень. Было мне тогда лет 7-8.

Пчелиным хозяйством ведал в колхозе старик по фамилии Минкевич - житель соседней деревеньки с названием Податовская, которую называли ещё и по-другому - Будённый. Скорей всего, глава семейства Людвиг Францевич – из ссыльных поляков. Семью он создал с местной жительницей буряткой (инородкой, как прозывали представителей коренных народов в дореволюционной Сибири).

По данным переписи населения от 1926 г. на территории Иркутской губернии большинство ссыльных поляков проживали в нашей местности (уезде).