Приблизительно в это же время она впервые сформулировала то, что стало лейтмотивом всей ее жизни. Однажды возмущенные родители спросили, почему Агата не сказала им, что служанка, перед тем как подать суп, пробовала его прямо из супницы.
- Я просто не хотела делиться этой информацией, - невозмутимо ответил пятилетний ангелочек.
...Да, и конечно, еще у нее оставались бабушки. Обе они вдовствовали, носили траур и запомнились ей как "толстые дамы в черном". Особенно она любила ездить в Ивлинг, к бабушке Маргарет: ее огромный дом - заставленный мебелью, забитый всяческой снедью, с комодами, переполненными отрезами роскошных тканей, - объединял всю семью. (Когда журналисты спросили у Агаты Кристи, кто же все-таки является прототипами ее героев, она ответила: "Я просто перебирала старые вещи и нашла бабушкину театральную сумочку. Я вытряхнула оттуда крошки сладких сухариков, два пенни и полуистлевший лоскуток шелковых кружев - вот вам и мисс Марпл".)
Там, в Ивлинге, происходили непременные воскресные ланчи, там она играла с бабушкой. Еще она любила играть с бабушкиной кроватью. Эта кровать из красного дерева с балдахином легко превращалась в трон восточной принцессы. Попугай становился мудрейшим визирем, а толстый породистый кот - принцем несказанной красоты. Когда на каникулы из школы приезжала Мэдж, они устраивали настоящие представления, а перед сном, на ночь, играли в "Старшую Сестру".
- Я не просто твоя сестра, я твоя Старшая Сестра, и я пришла за тобой! - замогильным голосом выводила Мэдж и тянула к замирающей от сладкого ужаса Агате руки.
Мэдж мастерски перевоплощалась в привидение и в воскресшую утопленницу. Особенно ей удавалась роль изуверски убитой пару веков назад красотки.
Но Мэдж приезжала крайне редко. А брат Монти вообще навещал дом раз в год. Сама же Агата ходила в школу ровно две недели и из всего образовательного процесса ярче всего запомнила концерт, на котором она должна была выступить как лучшая ученица по классу фортепьяно. Ей было десять лет. Она ужасно нервничала, даже просила отменить ее номер. Выйдя на сцену, увидела публику - и окаменела. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, и со сцены ее пришлось выносить в буквальном смысле этого слова. Вечером у нее поднялась температура, сутки лихорадило, и она навсегда усвоила, что публичные выступления не ее стезя.