Большой знаток исторической и современной ему Москвы и народного быта, романист и поэт (между прочим, автор известных народных песен "По диким степям Забайкалья" и "Очаровательные глазки"), И.К. Кондратьев в своем замечательном исследовании-путеводителе "Седая старина Москвы", вышедшем в 1893 году, пишет о том, что образ Москвы, который существует в сознании русского народа, как раз и связан с этими достопримечательностями. "Кому из русских, даже не бывших в Москве, неизвестно название Сухаревой башни? Надо при этом заметить, - пишет он, - что во внутренних, особенно же отдаленных губерниях России, Сухарева башня вместе с Иваном Великим пользуется какою-то особенною славою: про нее знают, что это превысокая, громадная башня и что ее видно отовсюду в Москве, как и храм Христа Спасителя. Поэтому-то всякий приезжающий в Москву считает непременным долгом прежде всего побывать в Кремле, взойти на колокольню Ивана Великого, помолиться в храме Спасителя, а потом хоть проехать подле Сухаревой башни..."
Важнейшая черта своеобразия Москвы заключается в том, что московская старина всегда воспринималась живой тканью города. Известный бельгийский поэт-модернист Эмиль Верхарн, посетивший Москву в 1913 году, восторгался панорамой древней русской столицы, называл ее "очаровательной феерией". В своем описании он обращает внимание преимущественно на исторические памятники и "сорок сороков" московских церквей, но, несмотря на это, в его рассказе нет ни прямого утверждения, ни подтекстного ощущения Москвы как города-музея, города-воспоминания, города - декорации отшумевшей жизни.
Москва всегда легко и органично включала в свой пейзаж новое и при этом не теряла традиционного облика. П.А. Вяземский, помнивший и любивший Москву допожарную, в 1860-е годы описывает пейзаж Москвы этого времени, Москвы промышленной, капиталистической, и он не вызывает у него, казалось бы, естественного раздражения, он видит в нем не отрицание прежнего и даже не существование, а естественное развитие и прекрасное, доброе единство, которое бывает в крепких многопоколенных семьях:
...Есть прелесть в этом беспорядке
Твоих разбросанных палат,
Твоих садов и огородов,
Высоких башен, пустырей,
С железной мачтою заводов
И с колокольнями церквей!
Система "истинно московских достопримечательностей" и церквей предоставляла большую свободу строительству, но в то же время налагала на строителей большую нравственную ответственность; от них требовалось сочетать, согласовать новую застройку со старой, не разрушить гармонии. Конечно, находились лишенные этого нравственного чувства заводчики, ставившие на месте вырубленной рощицы огромный завод-сарай и окружавшие его бараками и лачугами для рабочих, нувориш-предприниматель, выгонявший доходный дом в высоту настолько, чтобы он только не обвалился; бывало, градоправители затевали сносить архитектурные и исторические памятники, чтобы не возиться с их ремонтом и продать землю с выгодой якобы для города, а в действительности для собственного кармана. Но подобные акты неизменно вызывали протесты московской общественности, и во многих случаях удавалось остановить вандализм.
Таким образом в дореволюционной Москве были сохранены многие памятники: и Китайгородская стена с башнями, и Сухарева башня, и древние храмы и часовни. Нужно сказать, старые московские архитекторы и строители в подавляющем большинстве обладали и чувством Москвы, и тактом. Сейчас особенно хорошо видно, как модерн начала XX века - и особняки, и доходные дома - вписался в структуру города, став таким же московским, как и московский ампир арбатских переулков.