Академия художеств командировала художественных каменных дел мастера Андрея Пилюгина на побережье Балтики для отыскания подходящей гранитной глыбы. Поиски шли широким фронтом по морю от Петербурга до Нарвы и в Выборгской губернии, в Сердобольском погосте, в заливах Ладожского озера, по островам. Выбор остановился на самом крупном камне, гранитном монолите, обнаруженном в Лахте, в двенадцати верстах от Петербурга, крестьянином Семеном Вишняковым. Местные жители называли его ╚Гром-камнем╩, потому что в нем имелась широкая трещина, будто бы образовавшаяся от удара молнии. Камень был действительно грандиозен, и его доставка в Петербург заняла целых полтора года - время, за которое можно было совершить кругосветное путешествие. К заливу пробили широкую просеку, по которой при помощи хитроумного приспособления с бронзовыми шарами в деревянных, обитых медью желобах и сложной системы блоков камень доставили к берегу. Здесь его перегрузили на специально построенное судно. И в течение всего этого долгого пути десятки мастеров-каменотесов придавали ему задуманную автором форму. ╚Росская гора╩ постепенно превращалась в подножие памятника.
Казалось, еще одна трудность была разрешена, но ╚нерукотворная гора╩ вновь стала камнем преткновения между Бецким и Фальконе. Скульптор хотел освободить ╚скалу, подобную волне, из громадного камня╩, на который взлетал всадник, а Бецкому хотелось сохранить его в неприкосновенности как некое чудо природы, извлечение которого из земли и доставка на такое большое расстояние было ╚дерзновению подобно╩. Поэтому обработка Гром-камня, ╚умаление╩ его до нужных размеров стало восприниматься как чуть ли не посягательство иностранца на предмет национальной гордости (╚росская гора╩!). Впрочем, об ╚испорченной╩ скале жалели не только русские ╚патриоты╩. Уже после того, как памятник был установлен, Карл Масон. француз, который некоторое время давал уроки внукам Екатерины II, Александру и Константину, высказался так: ╚В настоящее время это небольшой утес. задавленный громадной лошадью, и царь, который бы должен созерцать свою империю еще более обширной, чем он замышлял, может увидеть первый этаж соседних домов╩. А спустя 53 года после открытия памятника, когда, казалось бы, давно уже все привыкли к его пьедесталу, Николай Полевой писал, что ╚...с удивительным подножием статуи Фальконе поступил как истинный варвар╩.
Итак, осенью 1770 года к пристани у Исаакиевского моста причалили два судна, между которыми был укреплен огромный плот с Гром-камнем.
Установленный на предназначенное ему место, он вызвал удивление и восторг. На него приходили смотреть как на чудо, не меньшее, чем сам памятник. До его установки было еще далеко, но многие петербуржцы уже видели модель памятника в натуральную величину в мастерской скульптора. Поэтому восторженные отзывы о нем раздавались задолго до его появления на гранитной скале на берегу Невы. Вот что писал Дени Дидро, посетивший в декабре 1773 года мастерскую Фальконе: ╚Конь колоссален, но легок; он мощен и грациозен; его голова полна ума и жизни... Ни напряжения, ни труда не чувствуешь нигде; подумаешь, что это работа одного дня. Герой сидит хорошо. Герой и конь сливаются в прекрасного кентавра, человеческая, мыслящая часть которого составляет, по своему спокойствию, чудный контраст с животною частью. Рука хорошо повелевает и покровительствует; лик этот внушает уважение и доверие; голова эта превосходного характера; это чудесная вещь... Труд этот отличается тем, что с первого взгляда кажется прекрасным; когда же смотришь его во второй, третий, четвертый раз, он представляется еще более прекрасным. Покидаешь его с сожалением и всегда охотно к нему возвращаешься╩.