Слово "волокита" не московское изобретение. Но в Москве оно обрело тот смысл, с которым существует в современном русском языке.
На Руси в лесных и болотистых местностях и вообще при бездорожье наши далекие предки колесному экипажу предпочитали более крепкую, хотя и менее удобную волокушу: повозку на полозьях, на которой ездили и зимой и летом. Недоверие к колесу сохранялось долго, вспомним разговор двух мужиков в "Мертвых душах" Гоголя. "Вишь ты, - сказал один другому, - вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?" - "Доедет", - отвечал другой. "А в Казань-то, я думаю, не доедет?" - "В Казань не доедет".
Волочилась волокуша медленно, и называли езду на волокуше волокитой. Когда все-таки победило колесо, волокитой стали называть всякое медленное и затруднительное передвижение - в коляске, в санях или пешком, да и сейчас осталось выражение: "Еле волочусь..."
Но в отличие от обычной, всем известной волокиты в XV - XVI веках объявилась другая - московская - волокита.
С централизацией Московского государства все большее значение и влияние на жизнь русского общества приобретают московские канцелярии - приказы. Они ведали финансовыми делами государства, судебными, войском, им подчинялись местные власти.
В XV веке, в царствование Ивана III, московские приказы уже забрали в свои руки решение большинства тяжебных дел. Теперь истцу и ответчику мало того что приходилось невесть из какой дали волочиться за решением дела в Москву, в самой Москве дело тянулось бесконечно долго, в московских приказах скапливалось несметное количество нерешенных дел, и из-за того, что служащие приказов - дьяки и подьячие - прежде рассматривали дела тех, от которых получили взятку, те же, которые не имели средств ее дать, вынуждены были ждать неопределенно долгое время.
В XVII веке в одном царском указе читали: "...Дела вершить ему околничему и воеводе... безо всякия волокиты". Осталось слово "волокита" снова само по себе, без определения "московская". Но оно больше в определении и не нуждалось, потому что то явление, которое усвоило его переносный смысл, оказалось куда более распространенным, долговременным и обычным, чем езда на старинной волокуше.