Статья большая, размещу отрывки, да думаю, что польза будет, т.к. и другие россияне, не имеющие доступ к этому сайту "Стопфейк", могли бы почитать. Прошу модераторов в виде исключения разрешить разместить части этой статьи.
Для читающих: прошу обратить внимание, что идет разговор двух россиян: Наталья Зоркая, социолог, руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады, и Александр Асмолов, заведующий кафедрой психологии личности факультета психологии МГУ, академик Российской Академии образования.
Есть еще один вариант для прочтения: http://www.svoboda.org/content/transcript/2760... и еще: https://soundcloud.com/radio-svoboda/gxrlfivwx...
-----------------

Доминантой российского массового сознания является состояние озлобленности

Сергей Медведев: Слабости личности или слабости институтов общества?

Наталья Зоркая: Это связанные вещи. Личность слабая, поскольку она старается не вписываться в институты — это происходило на протяжении всего советского периода и происходит сейчас. Но в советское время советский человек был вписан в какие-то социальные, общественные структуры — неважно, как они на него влияли идеологически. Мы все ходили в кино, все были пионерами, октябрятами и так далее. За этот долгий период произошел полный уход в свой ближайший круг. Как показывают наши опросы, человек ощущает себя ответственным и способным повлиять на что-то только в самом ближнем своем кругу. Выходя за пределы этого круга, он чувствует агрессию и свою неспособность на что-то повлиять.

Сергей Медведев: Это новое, российское, или советское, или это вообще свойственно русскому человеку?

Александр Асмолов: Этот вопрос существует в исторической системе координат. Мы можем подумать о том, что сегодня по отношению к другим периодам и формам нашей жизни паттерны агрессивного поведения подрастают, злоба растет, страхи растут, фобии переполняют нас, или что мы имеем серьезную флуктуацию, динамику этих страхов.

Тут можно выделить несколько моментов. Первое: резко возрастает агрессия в обыденной жизни, как показывает мой коллега Сергей Ениколопов. Она возрастает и в сленге — у нас агрессивным является язык. Более того, происходит криминализация нашего языка, мы начинаем упаковывать язык в криминальные оболочки. Еще в погодинских «Аристократах» более-менее локализированная криминальная субкультура вышла из берегов, а теперь она становится культурой повседневности. А используя криминальную лексику в повседневной жизни в ситуации безнаказанности, связанной с диффузией ответственности в интернете, мы уже не чувствуем, что каждый раз, произнося те или иные формулы, призывая «мочить в сортире» тех, кто с нами не согласен, мы открываем путь для канализации тех или иных агрессивных проявлений.

Сергей Медведев: То есть это легализация ненависти на самом высоком уровне.
-------------------------------------

Резко возрастает агрессия в обыденной жизни

Александр Асмолов: Вы очень точно сказали. Тем самым мы имеем на самом высоком уровне проникновение криминальной субкультуры, она становится легитимной — «мне можно, мне дозволено это говорить, я могу с тем или иным человеком перейти на лексику, которая раньше не была позволена».

Сергей Медведев: Один из главных последних мемов российской жизни — «потому что могу», «потому что может». Почему кто-то что-то делает, что-то говорит? Потому что может. То есть отсутствие социального контракта, абсолютный волюнтаризм…

Александр Асмолов: Мы исследовали синдром вседозволенности у людей после чернобыльской аварии. Эти люди были обречены. Мы работали с целой выборкой людей, и они вдруг говорили: все равно мне осталось недолго жить, поэтому я должен получить все, что хочу. Отсюда второй момент: агрессия вырастает тогда, когда мы имеем не долгую, а узкую временную перспективу.

Следующий источник роста агрессии — это неопределенность завтрашнего и сегодняшнего дня. Агрессия всегда живет в браке со страхом, а в этом случае, как показывают, в том числе, социологические исследования, происходит колоссальный рост потери доверия к самому себе в завтрашнем дне: «я не знаю, что со мной будет». А если я не доверяю себе, могу ли я доверять кому-то?

Призывая «мочить в сортире» тех, кто с нами не согласен, мы открываем путь для канализации тех или иных агрессивных проявлений

Третий момент: когда-то мы с моим другом Евгением Сабуровым написали работу «Страна понятного завтра». Я сейчас не говорю об идеологическом знаке, но, когда я завтра обещал, что через 20 лет у нас будет коммунизм, я давал те или иные ценности. Когда я обещаю, что через столько-то лет будет либо апокалипсис, либо рай, я даю те или иные ценности. Люди не привыкли жить в множественности модерности — сегодня такой мир. Ключевая ситуация современности — это три вида вызовов: вызовы сложности, вызовы неопределенности и вызовы разнообразия. А что такое агрессия? Это погашение разнообразия. Поэтому агрессия идет рука об руку с ксенофобией, а ксенофобия — это механизм погашения разнообразия и уничтожения «значимых других» вокруг себя. Ксенофобия возрастает, это уже не повседневная агрессия, но она вступает на повседневный уровень.

Наконец, самое важное: когда возрастает агрессия? Когда на государственном уровне мы влюблены в свой конфликт, влюблены в кризис. Мы — единственная страна, которая обожает свой кризис и воспроизводит его. У Шолом-Алейхема есть герой, который любил говорить: «мне хорошо — я сирота». Наша страна говорит, начиная с бессмертной гипотезы так называемой перманентной революции: «мне хорошо — у меня кризис, мне хорошо — у меня нарастает классовая борьба, мне хорошо — вокруг Кавказ, они враги. Мне хорошо, есть ближние враги — это Украина, есть враги подальше — это Сирия».

Сергей Медведев: Садомазохизм какой-то…
-----------------------------------
Наталья Зоркая: В свое время Юрий Левада писал об этом, что кризис — это и есть форма существования наших государственных институтов. Это не демократическая смена власти, а именно кризис, который ведет к консервации. Направление задано поразительно точно, и это подкрепляется нашими данным.

В начале 90-х ситуация была совсем другая. Тогда все-таки были надежды. Общество очень устало от Советского Союза, оно действительно было очень недовольно, и были сильны очень простые надежды на перемены, на то, что жизнь станет более гуманной, человечной, достойной, сытной и так далее. Были большие положительные ожидания, врагов не искали. Комплекс врага конститутивен для советского общества. Мы тогда задавали об этом вопрос, и самый массовый ответ был: «Зачем искать врагов, когда мы сами виноваты в своих бедах?».

К середине 90-х это закончилось. Но это сопровождалось жутко заниженной самооценкой самих себя и общества, страны: «мы никому не можем служить примером, мы — Верхняя Вольта с ракетами, мы ни на что не годимся, ни на что не способны». Было ожидание чуда: «что-то такое произойдет, мы будем жить достойно, как на Западе». И по мере того, как это не происходило, и начинались обвальные лавинообразные реформы, люди все больше терялись, погружались в состояние фрустрации, и мы это фиксировали: со страшной силой росли страхи, сокращался горизонт будущего.
----------------------------------------------

Комплекс врага конститутивен для советского общества

Что касается важнейшей темы языка и собственно культуры… Не только криминальный язык, но и просто брань — это же языковое насилие, которое распространено по всему обществу. Это отражается и на отношениях между чужими людьми, и на отношениях в семье. Первой «ласточкой» перед «мочить в сортире» был Жириновский, который легализовал этот дискурс, язык ненависти. Он тогда поднялся на люмпенской, абсолютно потерянной молодежной публике — малые города, безработные, а потом его электорат сменился. Но он показал, что так можно говорить. К сожалению, СМИ, в том числе тогдашнее НТВ, это показывали.

Я считаю, что Жириновский — величайшее зло. Он принес очень много вреда нашему обществу, развязав этот язык, оживив безумную кашу имперских великодержавных комплексов, перемешав это все. Его роль очень велика.

Сергей Медведев: Истоки этой агрессии, очевидно, не только в постсоветских травмах. У меня такое ощущение, что русская культура изначально агрессивна. В России очень слаба культура вербализации конфликта. Проживая в разных странах в разное время, я наблюдал различные сценки — скажем, во что может перерасти ссора между людьми. Итальянцы практически никогда не перейдут на уровень физической агрессии (как, впрочем и все средиземноморские жители), они будут бесконечно жестикулировать, потрясать кулаками перед лицом друг друга, может быть, что очень маловероятно, возьмут друг друга за лацканы, а русские — одно слово, второе слово, и раз — в морду наладил.

В России очень быстро переходят от вербальной к физической агрессии — как это объяснить? Это вообще некая изначальная грубость, агрессивность российской культуры, в которой важную роль играла сила, насилие, отъем собственности, война, милитаристская аргументация, военное сословие? Это такая история?
---------------------------------------
Мы — единственная страна, которая обожает свой кризис и воспроизводит его.
Сегодня у нас с вами присутствуют очень интересные вещи (которых раньше не было), открывающие шлюзы агрессии. Никогда в российской и даже европейской культуре не были так развиты инструментальные психотехнологии освобождения агрессии, как у нас. Помните песню «зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей. И даже в области балета мы впереди планеты всей»? Мы говорим, что мы отстаем в технологиях. С этим сложно согласиться, когда речь идет о психотехнологиях. В области инструментальных технологий мы овладели совершенно новым жанром, который я называю «инструментальное телененавидение». У нас есть мастера телененавидения, которые оправдывают мобилизационный сценарий и тем самым добиваются того, что раскол проходит даже через семью. В семье вдруг начинаются расколы: кто за Сирию, кто за Украину, люди становятся оппонентами друг другу. Через телененавидение, через интернет людей втягивают в конфликты. Такого не было никогда. И в этом смысле слова телененавидение выступает как питательный раствор для уникального роста такой локализованной, направленной агрессии. Вот ответ на вопрос, почему мы стали такими злыми.

Тут еще одна вещь — мотивация агрессии. Мы в свое время изучали, чем отличается поведение вора-карманника от того, кто просто избивает вас на улице. У вора-карманника инструментальная агрессия, он вкалывает, крадет ваши вещи. А бандит, гангстер, который бьет вас, крадет вашу личность.
--------------------------------
Мы сегодня наконец нашли русскую национальную идею, и это связано с агрессией. Русская национальная идея — это страна государственной безопасности.

Сегодня произошла очень интересная вещь: на уровне мастеров телененавидения появилась новая категория людей, которыми я восхищаюсь, называю их «профессиональные фанатики» — об одном из них мы уже говорили. Он не фанатик, а человек достаточно спокойный и способный, но у него инструментальный фанатизм, благодаря которому его видят, замечают. То, что сегодня происходит на телевидении, эти мастера… В 1992 году он был либералом, а сегодня, в 2016-м, он мастер телененавидения, но он четко видит аудиторию. Они выступают как профессиональные мастера.

Sapienti sat ДИПОЛЬ (Дискуссии. Информация. Политика.)