Есть у меня одна знакомая, ей хорошо за 80. Ее зовут Нина Ивановна Исаева. В раннем детстве она пережила оккупацию родного города немцами, а теперь прячется с дочерью в ванной от бомбежек русских. Мы познакомились в 2018-м, и наша встреча не предполагала разговоров о войне. Но так получилось. Она рассказала мне маленький эпизод из своего детства, а я спустя несколько дней написала стихотворение. Мне казалось, что оно о прошлом, а оказалось, что о настоящем и о будущем.

Дорогая бабушка Нина, дай Вам Бог здоровья и сил пережить наше общее горе и дожить до нашей Победы.

«БЕДСТВИЯ ВОЙНЫ»(1)

Нине Ивановне Исаевой

1

День ото дня все глубже смерти срез,

Безмолвней память, будущее злее…

Уж лучше мертвым быть – оно вернее,

Не дай мне боже, чтобы я воскрес.

Там стог тот стоял, и он там лежал,

Открыв голубые глаза.

К калитке лицом. А дом тот кольцом

Уже обступала гроза.

И он уже был на себя не похож,

Когда омывал его каплями дождь,

И каждой бежала слеза

По впалой небритой солдатской щеке

И в, здешним местам непристалой тоске

Застыла, сжимая в ненужной руке

Трусливую, мелкую дрожь

Она.

Голосила потом на немом

Наречье, зажатом меж нёбом и лбом,

На нем только бабы, и то

Не всем достается от жизни лихой

Беды зачерпнуть, чтоб хватило с лихвой

На мать и на мать, и на дочь.

Какая унылая это стезя,

По ней, как по грязи размытой скользя,

По горло увязнув, по дальше нельзя,

Идут миллионами в ночь.

Над вечным покоем нам светит Господь,

И щедрость Его, словно соли щепоть

На голую, взрывом разъятую плоть,

И нет на него ни души.

Там поле засеяно мертвым зерном,

Отец сыновей пожирает живьем,

И в этих широтах – не лезь на рожон,

А кто зазевался, держись!

По осени здесь не считают, не жнут,

Здесь каждому свой персональный уют –

Дырявые ватники в пройме не жмут,

Объявлен по вере острог.

Здесь в узел завязаны – не развязать –

Гляди, поднимается новая рать,

Крадется по собственным землям, как тать,

Степей новорожденный бог.

И там, где врага поглотила земля,

Теперь доморощенная немчура

С раскосыми, жадными… этими, бля,

Очами, как Блок прописал.

Не надвое, насмерть сказал.(2)

2

Обозы подбирали мертвецов,

Погибшие лежали вперемешку,

Кто с выраженьем страха, кто с усмешкой,

Кто без лица… к чему ему лицо…

От холода и голода дрожа,

Засохший, как отрезанный ломоть,

Я там лежал. И уходил Господь

От исповеди, словно от ножа.

Снег, падая на землю, таял, грязь

Усталым сапогом месил конвой,

Никто из нас не выбрался живой.

Наутро снег лежал, что твоя бязь.

Недолго собирались в вечный путь.

В нас остывала времени зола.

Меж облаков судьба моя плыла,

Телегой валкой переехав грудь.

Шестиконечной что ли просиять? –

Когда на небе света – днем с огнем.

Мне все равно, в какой введут проем, –

Здесь отменили вовсе благодать.

Да и кому печаль и ужас мой,

Когда Он Сам уже давно остыл,

И плоть Его вкусить не хватит сил

У бледных десен, траченых цингой.

Здесь вышел мне по выслуге итог,

Где пыль клубится вдоль дорог и сел,

Смердящей снедью полнится котел,

Набухший кровью, подошел пирог.

И, кажется, земля для бед мала,

А жизнь – восьмой по счету смертный грех.

И мир, как будто соткан из прорех.

И Бога нет, и правда умерла.

Jaroslava Khomenko