БОЛЬ.Стихи и проза о войне.
Необратимость от Eli Bar-Yahalom
***
Господи, как хорошо было мне в этом городе.
Господи, как хорошо было мне в этом городе.
С магазинами, пахнущими добрым светом, с на каждом углу то художником, то поэтом, с ветром от турникетов, сдобой ночных багетов, с маленькой жизнью, хотя при этом сам город огромен, как шлейф кометы, с -
Погоди, но ведь это Москва?
Да, Москва, с её тёплым паровым отоплением, со злу насилием непротивлением, на каждом углу своеобразным культурным явлением, с её разнообразным таким удивительным населением.
Точно Москва?
Точно, Господи. Город-птица. Мне она до сих пор почему-то снится. Как меня угораздило так влюбиться, так пристраститься, так влипнуть, влиться, так...
А ты понимаешь, что это - столица зла?
Да, Господи. Это столица зла. Тьмы и тьмы на площади тьмы онанируют на козла. Бафомет распростёр два чёрных крыла над улицей, где подруга раньше жила. (Убежала. Мужа уберегла.) А другая подруга теперь накрыта последней буквой нетамошнего алфавита.
Тогда зачем?
Господи, незачем, повода нет. Я читаю разваливающийся интернет и вижу встающий на ноги скелет и открывающиеся шахты последних ракет, но вдруг, Господи, вдруг внезапно придёт рассвет?
Это какой, извини, рассвет?
А такой, Господи, что конец войне, что чужие земли - чужой стране, а гавнокомандующий утонет в говне, и те, кто сегодня друг с другом не, смогут внезапно опять вполне, и тогда...
Ты оχγел, сыне мой, говорит Господь. Никто не вернёт сгоревшую плоть. Не найдётся на зет такой Ctrl-зет, что нажмёшь - от смерти пропал и след, что воскреснет Буча, встанет Ирпень, обнулится выбор, с кем свет, с кем тень. Ни один Мой joбаный Нюрнберг не отменит твой двадцать первый век.
...А дворы? А бар? А стихийный ор? Китай-город, Сретенка, ля-минор?
Nevermore, говорит Господь. Nevermore.
Али-Бар-Яхолом