БОЛЬ.Стихи и проза о войне.
Олександр Кабанов Александр Кабанов в перекладах Ірини Юрчук
(оригинал/перевод)
* * * *
Волны: катание на доске,
мир – постоянный баланс на грани,
я разбираюсь в твоей тоске,
но не хочу ковыряться в ране.
Память твоя продолжает гнить,
словно забытая под завалом
мёртвая кошка; истлела нить,
та, что сшивает большое с малым.
Если и можно тебя спасти –
горе, утопленное в кагоре,
это похитить и отвезти
в этом году умирать на море.
Чтоб ты услышала налегке,
и с горизонта смахнула крошки
чаек, черствеющих вдалеке:
внутренний голос воскресшей кошки.
Волны, шипящие под рукой,
смех иисуса в программе сольной:
вот он спускается к нам с доской –
то с гробовой, то с обломком школьной.
10.08.2023
* * * *
Хвилі: на дошці вічний танéць,
світ – це постійний баланс на грані,
в тузі твоїй я тепер знавець,
тільки не хочу кóрпатись в рані.
Як під завалом кішка, гниє
пам'ять надалі, зотліли нитки,
ті, що єднають твоє й моє,
ті, що зшивають мале й велике.
Хтозна, врятую тебе, чи ні –
горе, потоплене у кагорі,
викраду в цьому році два дні
і помирати звезу до моря.
Щоб ти відчула крики сумні
і з виднокола змахнула крихти
чайок, що чéрствують вдалині:
кішки, що з мертвих встають корити.
Хвилі шиплять у руці всякчас,
сміхом ісуса в програмі – соло:
ось він і дóшку несе до нас –
чи гробову, чи з уламків школи.
* * * *
Тот, кто прожил без хейта и высера,
кто с поэзией был заодно –
пусть его похоронят, как рыцаря,
как жан-поля бельмондо.
Не со мной – в крематории пламенном,
не с другими – на свалке имён,
а в гробу, под терновым незнанием –
самым лучшим из ваших знамён.
Пусть обнимутся моно и стерео
и сольются в конце-то концов –
вместе с гробом из цельного дерева,
на плечах у восьми молодцов.
Вместе с горем чесночным и луковым,
пусть они, не считая кругов,
проплывут мимо бродского с жуковым,
вдоль херсонских моих берегов.
Мимо кофе в бумажных стаканчиках –
у агентов в кино фбр,
мимо орк@в в обугленных танчиках,
мимо смерти моей, например.
Выше неба, где солнце из табора –
на ромейском ходу холостом,
где на полке – все книги анн арбора
в заколоченном доме пустом.
2023.
* * * *
Хто прожив поза хейтом і висером,
був з поезією заодно –
хай того поховають, як лицаря,
як жан-поля бельмондо.
Не як я, крематорію відданий,
і не з іншими в звалі імен,
а в труні, під терновим невіданням,
як найкраще із ваших знамен.
Хай обіймуться моно і стерео
і зіллються докупи в кінці –
разом з гробом з суцільного дерева,
на плечах у восьми молодців.
Побік горя сирітсько-дівоцького,
хай вони, не рахуючи меж,
пропливуть мимо жукова й бродського,
вздовж херсонських моїх узбереж.
Мимо кофе в картонних стаканчиках –
що в агентів в кіно фбр,
мимо о₽ків в обвуглених танчиках,
мимо смерті моєї тепер.
Вище неба, де сонце із табору –
на ромейській ході холостій,
де на полці – всі книги анн арбора
в знелюднілій хатині пустій.
2023.
* * * *
Я сдерживал себя в чистилище, в метро и
в хрустальной башне с огненной водой,
когда я умирал — меня держали трое:
отец и сын, мятежный дух святой.
И если ты — любовь, побудь со мной немножко,
зайди на порнохаб — поставь за всех свечу,
я — кофе или чай, собака или кошка,
я сдерживал себя, но больше — не хочу.
Бетховен или бах, чайковский или верди,
хранитель белых слов, вершитель черных дел,
и не благодари меня за опыт смерти:
актёр играл врача и вскоре — заболел.
В чём логика, когда — мы говорим о чуде,
звучит бессвязный свет из флейты золотой,
я — память о вине в раздвоенном сосуде,
который — переполнен пустотой.
Ещё я состою из самых чёрствых крошек —
смахни меня в ладонь, спасая и губя,
я мог не воскрешать: детей, собак и кошек,
я склеил старый мир и сдерживал себя.
Следил за пикассо, а вышел на неруду,
опять мятежный дух витает над толпой:
и всякий — устрашись, когда я снова буду —
единственным собой, единственным тобой.
2021-2023
* * * *
Я стримував себе в чистилищі, в метро і
у башті з кришталю, де вогняна вода,
коли вмирав, тоді мене тримали троє:
отець і син, і дух святий бунтар.
Якщо кохання ти – побудь зі мною трішки,
зайди на порнохаб – постав свічу за всіх,
і хай я – кофе, чай, собака там чи кішка,
я стримував себе, але тепер не зміг.
Бетховен чи то бах, чайковський чи то верді,
вершитель чорних справ,
хранитель білих слів,
не дякуй ти мені за перший досвід смерті:
грав лікаря актор, невдовзі захворів.
Де логіка лежить, коли нам чудо дане,
і світло золоте лунає з флейти
днів
я – пам'ять про вино в роздвоєному джбані,
що вже по вінця згодом спорожнів.
Я ще складаюсь весь із зачерствілих рісок –
в долоню їх змахни, рятуючи, згуби,
я міг не воскрешати тих собак і кішок,
я світ старий зліпив і стримав у собі.
Слідив за пікассо, а вийшов на неруду
і знов бунтарський дух витає у товпі,
і кожен хай тремтить, коли я знову буду
собою у тобі,
тобою у собі.