Николаева Виктория, г. Ашкелон, Израиль.

24 ФЕВРАЛЯ 2024 ГОД

РОВНО 24 МЕСЯЦА УБИЙСТВА МОЕЙ СТРАНЫ.

Перекличка в раю.

Пока я шла домой, тогда, 24 ФЕВРАЛЯ, мне уже звонили.

Мне уже делали предложение и отдавали команды, куда и как срочным порядком я должна была бежать, выезжать и так далее.

Первыми прозвучала Западная Украина, Испания и Израиль.

Это вызывало у меня дикое раздражение, абсолютную апатию, нежелание вообще что-либо делать.

Я вообще больше всего не люблю вот эту истерическую форму приказов и распоряжений, удачно закамуфлированную под заботу.

Так было 24 февраля в Одессе, так было 7 октября в Ашкелоне.

Доброжелатели и специалисты по всем вопросам давали мне инструктаж, что и как делать.

Все они и в первый, и во второй раз проживали в третьих странах.

Плохо устроен человек, и, в частности, я.

Было бы молчание - было бы плохо, была вот эта подогретая суета и болезненная активность - плохо.

Плохо было уже всё, как ни крути, и виноватых, на самом деле, здесь уже не было.

А если и были, они были далеко не среди всех нас.

Начались будни войны.

Унизительные, робкие, неуверенные, откровенные в своей безграмотности и неведении.

Никогда не забуду, как упорно первые дни многие умудрялись не верить, многие искали объяснения и оправдание происходящему и аргументированно доказывали, что это всё скоро пройдет.

Был третий день войны, когда я проснулась вполне блаженно и придурковато и поняла, что как-то всё рассосалось.

Как та беременность в анекдоте, и я вполне смогу улететь!

То есть, в путешествие, в Иорданию.

Сознание откровенно давало сбой и меня спасало только лишь то, что какая-то часть меня это всё-таки понимала.

Мы начали друг другу писать. Все! Это была потребность. Это была жизненная необходимость.

Если раньше в мире неодушевленных предметов в моей постели лидировали книги, то теперь самое почетное место занял телефон.

Мы пытались смотреть, по глупости, кино, включали, машинально слушали, какое там!

Кино теперь, можно сказать, раз и навсегда, стала наша жизнь.

Мы садились дома у экрана большого телевизора, включали новости и с телефоном в руках сидели как завороженные.

Когда начиналась воздушная тревога, мы выходили в коридор.

Телевизор в гостиной. Это торец дома.

Дом смотрит прямо в сторону моря.

Вылетим тотчас с ракетой, - лениво думала я и переходила из комнаты в коридор. Весь огромный коридор в огромных зеркалах встроенных шкафов. Хватало ума уйти во второй, коассически соответствующий правилу двух стен.

В бомбоубежище мы не спустились ни разу.

Ни в Одессе, ни в Ашкелоне.

Максимум, мы заходили в ванную комнату.

А там, плитка и зеркала!

Но мы тогда ещё не знали, что это очень опасно.

В первую неделю впервые прозвучала масштабная всеукраинская тревога.

Это был ужас! Мы решили, что вот сейчас все и закончится. Он сразу с нами и определится.

Каждый из нас сидел в своем санузле:

Львов, Ужгород, Николаев, Херсон, Днепр, Киев, Харьков, Одесса...

Каждый докладывал, кто с кем там уселся и ждёт своей смерти.

С кошками, с собачками, с крысками и с хомячками, с кенаром и с попугаями...

Друг с другом.

Мы начали ложиться спать одетыми.

Мы начали бояться принимать душ, о ванной уже не могло быть и речи!

Мы не верили тому, что происходило в Киеве, Харькове, Мариуполе ( было только начало).

О Буче мы ещё ничего не знали.

Оказывается, мы много чего тогда не знали.

Но о нас практически всё знали наши друзья и родные из РФ.

Они звонили с требованием прекратить валять дурака и перестать вестись на националистическую пропаганду, посмотреть все-таки правде в глаза и понять, как же наши нас херячат.

Это слово я тогда услышала впервые.

И впервые поняла, что волосы встали дыбом, и что-то такое колом встало в районе затылка - это не фигура речи.

Это - физиология.

Страшная, запредельная, которая может тебя и разорвать.

Когда я впервые услышала, что наши сами себя херячат в Харькове, я заорала так, что огромные окна в моей квартире, а конкретно, в кухне, чудом чуть не посыпались мелкой крошкой.

Это была нестерпимая боль всего моего естества, это что-то такое, разрывающее изнутри.

Позже я все огромные окна своей совсем не маленькой квартиры заклеивала цветной изолентой. Не крест на крест. Практически, витражи! Крест на крест им бы не помог.

Старшие дети сказали, что жить в этом во всём не смогут.

Самая старшая и так должна была улетать.

На 15 марта у неё был билет на Швецию.

Его любезно вернули.

Она уехала иначе.

Последний раз в своей жизни я видела её тогда, 22 февраля.

Она просто была у нас в гостях... Просто так! Мы не знали, что будет война.

Вторая, которой вообще только двадцать, спала три дня дома, буквально, в ванной, и сказала, что она больше не может так.

Она собралась ехать автобусом в Кишинев и дальше как получится.

Обе они уговаривали ехать нас вместе с ними.

Мы не могли.

Не могли и всё.

И не хотели.

Я точно знала, я остаюсь.

Говорить своим детям «нет» я не могла, я совершенно четко осознавала, что нет у меня на это никакого права.

Что сейчас у каждого совершается его Судьба.

Марианна отправилась на вокзал. С маленькой переноской в которой сидели две крысы.

Со студенческой сумкой, в которой, буквально, было несколько пар трусов, туалетные принадлежности, две футболки.

Всё!!!! Идиотки, мы боялись, что её выгонят с багажом из автобуса.

Я не хотела её провожать, не могла.

Вмешалась Соня и сказала, что так нельзя.

Да, так нельзя и я поехала.

Я поехала провожать.

Автобус официально отходил в 14:30.

Мы утром встали, немного поели, попрятались чуть -чуть от тревог, и поехали.

Мы не смотрели на часы! Мы встали и пошли. Почему так, нет ответа.

На вокзале мы были ровно в 11:00.

Наш автобус стоял полностью набитый людьми. Место Марианны чудом было свободным.

Она зашла - автобус через 10 минут уехал.

Это называется "в режиме военного времени".

Я никак не могу вспомнить, какого числа она уехала! Кажется, первые дни марта.

Зачем-то я сфотографировала номер автобуса.

Я ехала домой в больших солнцезащитных очках, но слезы лились рекой и капали на сумку у меня на коленях.

А вокруг за окнами пробегал перед моими глазами город.

Город, в котором мы все родились.

Город, который оставили мои дети.

Марианну, как и Алису, больше я не видела.

Вечером того дня Марианна прислала мне, исключительно на украинском языке, стихотворение посвященное мне. Абсолютно оглушительное. Валящее наповал. Я и свалилась.

И остались мы с Соней вдвоем.

Комендантский час, вой сирен, дроны, ракеты и так далее.

И походы в магазин.

Унизительные покупки: спички, свечи, консервы, крупы, соль, сахар, вода.

Аптека, всё для собак и так далее. Всё это потом нам не понадобилось. Мы уехали.

Люди какой-то серой массой шли мимо друг друга по улицам.

Магазины, огромные супермаркеты после обеда были совершенно пустые.

Город был пустой.

Центр начали укреплять.

Это безумно страшно! Мешки с песком, груды железа, кадры из фильмов о той самой великой войне, которой можно было всегда гордиться!

До сих пор, если я рассказываю об этом, я плачу.

Мы не смотрели друг другу в глаза, не могли!

Это было что-то такое стыдное, жалкое, непоправимое и считывалось очень просто:

«как такое могло произойти с нами, как они смогли так с нами?».

Мы не знали, что делать с лицами, как держать лицо, как смотреть в глаза друг другу.

Я все время что-то писала. Посылала своим друзьям.

И впервые у меня был шок, когда мне написала солидная дама из Киева: "Вика, прочитала Серёже, он ушел к себе в кабинет. Плачет".

Потом мне позвонила моя Вероника: "Вика, прочитала Алику, он плачет".

Никогда! Никогда мне не забыть этого.

Никогда!

Мы учились жить, как могли, и у нас получалось.

Я задуривала голову мужу по телефону и утверждала, что я слежу за ситуацией, и если что, мы уедем, но пока всё ещё ок.

Не я, а сама ситуация следила за мной.

Первый шок - просто война.

Второй шок - они бомбят именно и только русскоязычные города.

Третий шок - это Буча.

Четвертый шок - это Мариуполь.

Ма - ри - у - поль...

Это просто сводит скулы, корежит лицо, это боль до судорог, до озноба.

Этого не может быть!

Но это было и есть.

Пятый шок. Шок, шок, шок, шок! Нам не верят.

И, шестой шок, ракета в соседний дом и я чудом жива.

Но все, с кем говорила в то утро из этого дома - мертвы.

А потом, тень женщины, вдоль двора, вдоль пепла....

И красная лента, которой всё огородили.

И она через эту ленту туда. И мой вопрос: "Разве можно?"

И ее ответ: "Нет, конечно, но я все равно иду! Может, найду документы?"

А там пепел, пепел, пепел.

И последний, заключительный этап для меня, я стала бояться оставлять Соню дома и выходить на улицу без документов.

Что мы пережили тогда, в тот день, 23 апреля не могу сейчас рассказать и не хочу.

Но этот день стал началом нашего отъезда. Стал лично для нас переломным.

Через неделю мы уехали.

А пока, всю неделю я больше не спала уже ни минуты.

Я, буквально, гладила стены своего дома и целовала их. И это не фигура речи.

Самое страшное решение за всю мою жизнь.

А потом была Польша. Потом был Израиль.

Страна, в которой я должна была быть, максимум, три месяца.

Такой был у нас план.

Но хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах.

Это тот самый случай.

Если доживём, пятого мая будет ровно два года, как я и Соня здесь.

Здесь, в удивительной стране, которая мне дала то, на что я совершенно не рассчитывала, не претендовала, не ждала, не заслужила. Просто не могла всего этого делать и чувствовать!

Страна, которую я полюбила.

Страна, где нам довелось пережить несколько, достаточно серьезных спецопераций, одну из самых страшных войн, которые когда-либо здесь были.

Страна, из которой я категорически отказалась эвакуироваться 14 октября.

И абсолютно об этом не жалею.

Страна, в которой ещё ничего не закончилось.

И на её счёт у тварей тоже имеются планы.

Страна, в которой я буду жить ровно столько, сколько мне отмерено.

Стране и людям этой страны я говорила и говорю только спасибо.

Только слова благодарности и любви.

23.02.24.