Кончилось кино .

Точнее: и здесь кончается кино…

Только что вернулась с закрытия и награждения венецианского кинофестиваля.

Вообще гламурная его часть наименее интересна и наиболее предсказуема, поэтому обычно я предпочитаю ходить на второстепенные фильмы параллельных программ , которые едва ли увидишь потом на большом экране.

Но так уж случилось, что на этот раз единственный конкурсный фильм, который я видела, как раз и получил Золотого Льва.

Фильм Педро Альмодовара «A room next door” , построен практически исключительно на двух женских пегсонажах-писательницы и военной журналистки, которой поставлен неизлечимый онкологический диагноз и , соответственно: двух актрисах : Ингрид (Джулианна Мур) и Марты (Тильда Суинтон).

Фильм о смерти в достоинстве, о выборе, о дружбе. «комната по соседству» — эта комната , в которую одна подруга просит поселиться другую, чтоб та была рядом, когда в один из не известных заранее дней она примет смертельную таблетку и уйдет сама из жизни до того, как рак истерзает ее тело и достоинство.

В православной ектенье есть прошение о кончине: безболезненна, непостыдна, мирна. Именно в этой триаде заканчивается на трагической и одновременно очень светлой ноте фильм. Поднимающей тебя над реальностью повседневности и одновременно в ней укорененный— как и присуще настоящему искусству

Так случилось, что в тот же день я посмотрела фильм молодой украинской режиссерки Zhanna Ozirna «Медовый месяц»

Я чуть не опоздала на просмотр: накануне личное приглашение Жанны, за которое я ей очень благодарна и которое считаю за большую честь, угодило в спам, который , по счастью, я регулярно проверяю.

Фильм снят показан в секции в рамках программы Biennale College Cinema , фильмы с небольшим бюджетом от самой Биеннале, снятые начинающими режиссерами.

Съемки шли в этом и прошлом году в Киеве.

Сюжет фильма прост.

Молодожены Тарас и Оля. Тарас психотерапевт , Оля художница. Новоселье где-то в пригородах Киеве или киевской области…Обклеенные скотчем стены, где намечены контуры будущей мебели. Пробы разных цветов стен.

Неоаспакованные коробки . Разговоры обо всем подряд от Дериды и искусства до реальности войны: может , они нас просто кошмарят, чтоб мы все сошли с ума, а это все блеф?— почти с надеждой говорит одна из гостьей. Серьезный и смущающий всех своей предусмотрительной серьезностью Остап дарит молодоженам в качестве подарка тревожный рюкзачок со снаряжением от фонарика и зарядок до медикаментов.

Наутро Тарас и Оля , как и весь мир , просыпаются от взрывов. У них они видны и слышны за окном.

У Оли должна быть выставка в Вене, ей звонит куратор, зовет срочно выезжать, но при этом отказывается донатить на ВсУ, как просит ее Оля,» — мол, мы против эскалации… а пока Тарас посылает на три буквы позвонившего ему из Ростова Z-отца : «сейчас мы приедем и наведем у вас порядок — развели у себя грязь, а нам за вами убирать…но все будет хорошо, ты отъедь куда-нибудь пока что. Лучше в Европу. Чем западнее, тем лучше», пока Оля обсуждает, как забрать из мастерской работы и выехать (а параллельно встанет моральная дилемма , забрать соседа или работы), оказывается поздно. Улицы заняты российскими танками, двор простреливается, жителей выгоняют на улицу— а Тарас и Оля решают притаиться и сделать вид, что их в квартире нет. Следующие пять дней они проводят ползая между коробок своей уже никогда больше не распакованной будущей не состоявшейся жизни в новой квартире, узнавая все больше о себе , друг о друге и о природе человека. Они оторваны от связи, воды и мира. Они даже не знают, существует ли ещё Украина. Но они решают не сдаваться на милость врага, а на пятую ночь, подобрав кота расстрелянного россиянами соседа , выходят в ночь и неизвестность. Дальше титры и действительно неизвестность. Ужас и одновременно типичность их судьбы ты выносишь с собой на яркое венецианское солнце, прижимая к себе , как кота, который царапает и не дает вздохнуть.

Это, конечно, не кино. Это почти документальная притча, персонифицированная история тысяч и тысяч. Даже я сколько таких рассказов выслушала от тех, кому не хватало на них слов.

На них и не может быть слов.

Второй показанный на фестивале украинский фильм тоже не кино. Это тоже здесь и сейчас.

« Пісні землі, що повільно горить» режисерки Ольги Журбы.

Съемочная группа на красной дорожке провела акцию , выйдя с вышивками, на которых указаны расстояние в тысячи километров до мест заключения, где россияне держат и издеваются над пленными украинцами.

Этот фильм документальный. О нем написала моя подруга Маша. Она тоже выезжала из Киева и на ее глазах расстреливали соседние машины. Для нее это тоже не кино: она узнавала в фильме свою историю вплоть до местности и поворотов дорог .

«Песни медленно горящей земли. Хочется, что бы этот фильм увидели все люди и поняли ,какую боль испытывают украинцы. Нет, даже не так. Правильно- так не может быть, такого не должно быть!!!! Массовое безнаказанное уничтожение людей на глазах всего мира!!!! Поражает безразличие к происходящему. Если мы будем равнодушны, с закрытыми глазами и душами , то очень скоро такое может произойти с каждым из нас. Украинский народ очень сильный, его не сломить, потому что есть душа, вера и сплоченность! И после просмотра фильма, в душе бесконечная боль и ненависть. «

Жизнь или кино?

Где граница и есть ли она?

Особенно во время войны…

Как и кому на этом пришло в голову предоставить экраны российской фальшивке о «другой правде» российских солдат?

Но оставим это. Международная общественность кипит, украинский посол написал письмо руководству Биеннале, есть подписанная петиция в канадский парламент, да и вообще , надо надеяться скоро «канадская « режиссерка совершит обратное путешествие в Russia Today, откуда они и пришла во всех смыслах.

Но вернемся в тот день.

Ровно накануне ночью я написала текст о российской благотворительности как дорожке во зло, который тоже мучил меня и царапал воспоминаниями , картинами, лицами ушедших детей и друзей нашей общей войны за жизнь против рака.

Ушедших по-разному:

«есть которые на последней странице, но которые на первой- те чаще»— писал когда-то Галич.

Всё срифмовалось и отозвалось так, как бывает не в кино, а только в жизни. Ответ приходит не там, где его ищешь— и после фильма»Медовый месяц» мне внезапно предложили билет в тот же день на второй фильм— как раз Альмодовара.

После экзистенциального ужаса реальной (пусть игровой ленты , но сыгранной в студии в Киеве под реальными обстрелами теми, кто пережил то, что играл) пятидневной жизни в шкафу на окуппированной территории , когда каждая минута может стать последней—первые двадцать минут «Комнаты по соседству», с ее внешней благополучной обстановкой и разговоры подруг —успешной писательницы и военной журналистки в нью-йоркской больнице на меня вообще никак не действовали. Казались картонным Голливудом.

На Альмадовара фильм был не похож, но на то он. и мастер, что постепенно поднимая всё более и более глубокие пласты — он возвращался сам к себе и возращает к себе зрителя, он просвечивает через каждый кадр , а к середине фильма стало понятно, как один опыт неотделим от другого.

Как умирает от рака военная журналистка, прошедшая бомбы огонь и воду во всех горячих точках. Как она решает умереть не от рака. Как она , постепенно чувствуя, что теряет себя, память, способность писать—делает выбор в пользу безболезненной, мирной, непостыдной. Делает его не одна, а с человеком в «комнате по сосед», который решает быть с ней рядом, но все равно не может принять на себя и в себя ее опыт. Достав заветную таблетку для эвтаназии она выбирает дом на природе , где будет умирать. Она умирает одна и не одна. Уже после ее смерти подругу допрашивает полиция , словно она совершила какое-то преступление, из любви и уважения последовав за свободным выбором своей безнадежно больной подруги.

И нет, это не спойлер.

Это фильм о выборе и любви. О выборе любви. О выборе до конца. О любви и достоинстве, которые больше

представлений о том, как нужно и положено.

И смотря его сейчас , невозможно с новой остротой не ощутить, что именно выбора лишены те, в кого прямо сейчас летят российские ракеты…

Сегодня моя лента полна перепостами этого текста памяти Дарьи Базилевич— одной из трех убитых вместе с матерью львовских сестер. Я не буду оскорблять ее память переводом на язык ее убийц и свой собственный, а приведу его по -украински:

«Сьогодні весь час думаю про Дарію Базилевич, яку вчора поховали разом із мамою і двома сестрами.

Навесні вона ходила на мої лекції. Я часто дивився на неї. Знаєте, коли говорите з аудиторією, потрібно мати зоровий контакт із кимось, хто тебе уважно слухає. То це часто була Дарія. Вона завжди сідала в перших рядах і світилася, така маленька дівчинка з ясним волоссям.

У травні, наприкінці нашого курсу, вона написала есей. Там є такі слова:

«Не завжди те, про що ми мріємо, виявляється таким ідеальним, як ми це уявляли. Часто, блукаючи у своїх фантазіях, будучи зацикленими тільки на мріях, ми не помічаємо, що наше життя вже складається краще, ніж можна його уявити».

Якби міг плакати, то плакав би. Але сльози закінчилися давно, лишилося якесь заціпеніння.

Я дуже люблю це покоління, покоління нинішніх 18-літніх. Вони – цілеспрямовані, прагматичні, пасіонарні. Вони вміють організувати себе і йти до того, в чому бачать цінність. Вони не розтринькують себе так, як робили і часто робимо ми, анархічно-розхлябане покоління їхніх батьків, що десь у підкірці мозку зберігаємо пам’ять про відсутність насолод і несвободу. Вони цінують своє тіло і свій час. Вони асертивні і вимогливі. Коли я спілкуюся з ними, мені знов хочеться жити.

Я не знаю, як вони і російська геронтологічна слизька хтонь можуть існувати на одній планеті. Ракета, яка прилетіла і вбила Дарію, пройшла не крізь простір, а крізь час. Вони не мали б перетнутися, вони мусили б залишатися у різних вимірах.

Чи ми, моє покоління, яке десятиліттями ходило довкола російського багна, намагаючись щось там «корисне» виловити для себе, не відчуваючи цього смороду мертв’ячини, маємо відчувати докір сумління? Мабуть, так. Але не для того, щоб бичувати себе, бо це – шлях у нікуди. А для того, щоб цей докір сумління перетворився на відкритість: тепер ми маємо послухати тих, хто не встиг замаститися хтонню. Тобто власних дітей. Вони мають що нам дати, хоч це часто і не виразиш словами.

Коли вони на будь-які спроби компромісів зі злом, навіть тінню зла, навіть тінню тіні зла, кажуть своє категоричне «ні», ми мусимо їх послухати. І вчинити так. Можливо, це єдине, що ми насправді можемо зробити, якщо вже привели їх у цей кретинський світ.» Ostap Slyvynsky

Я тоже безмерно люблю и уважаю это поколение— поколение наших детей.

Они не должны были встретиться— эти прекрасные светлые современные люди и посланная послушными и равнодушными рабами из жерла фашисткой геронтологии железка.

Но они встретились. И Даши больше нет. Нет ее мамы. Нет сестер. Нет сотен тысяч тех, кто должен был жить.

У них не было выбора , как у героини Альмодовара. Им его не оставили в том числе и те, кто разгуливая сегодня по фестивальной Венеции, Берлину или Черногории, пестует свою вымечтанную ностальгию по прекрасной России несуществующего даже в запакованных коробках будущего и по-прежнему ценит ее выше реальной человеческой жизни ещё вчера живого человека с огромным и несостоявшимся обещанием реального, а не выдуманного , будущего, которое было бы, если б рядом не было страны России и ее населения и маниловщины тех, кто первый должен был бы всё понять и встать на колени.

Пространство убило время.

Не само — а выбором тех, кто его населяет, выбором быть проводниками зла.

Пространство убило время.

Единственное настоящее время единственной жизни в продолжающемся бесконечно множественном числе.

И это не кино.

Кино закончивается. Заканчивается по законам жанра и по человеческой воле.

Но жизнь не должна .

Катя Марголис