Мы живем в абсурдном мире, где средства связи оказываются средствами поощрения отсутствия логических и человеческих связей , где экран — скорее защитное стекло, чем прозрачное окно.

Возможность отгородиться, а не увидеть.

По воскресеньям я собиралась писать об искусстве…но увы, даже оно то и дело становится не открытым окном, не дверью в иное понимание и глубокое со-чувствие, а наоборот, формой равнодушия и надежной ширмой от того, проводником чего призвано быть.

Венеция снова кишит биеннальными россиянами. Прямо передо мной идет модно одетая девушка и громко говорит в телефон «да, у нас всё очень интересно- как раз заканчиваю проект про культурное развитие …» и называет небольшой российский город. Как ни странно, не Торопец…

Я пишу этот текст ночью. Прямо сейчас россияне бомбят Харьков.

Повреждены десятки домов. На данный момент известно о 12 пострадавших, среди которых трое несовершеннолетних. Одному ребенку 8 лет, еще двум подросткам по 17 лет..

Эти посты у меня в ленте по-прежнему идут вперемешку, например, с объявлениями о гастролях г-жи Шульман по США на темы русской ссылки и капитанской дочки за 105 долларов за билет, из которых как всегда, ни цента не будет переведено на то, чтобы остановить геноцид, за который Екатерина Михайловна, много лет сотрудничавшая с государственными структурами и занимаясь уговорами о спящих институтах, которые де вот-вот проснутся и рассказывая всем про авторитаризм, который ну никак не диктатура и вообще практикуя постоянный разрешенный псведо-оппозиционным ватабаутизм—безусловно ответственна тоже, а может даже не тоже, а в особо крупных размерах , ибо с ее огромной аудиторией де факто вводила в заблуждение и маскировала все тот же фашизм.

Любого врача, который так последовательно и системно ошибается в диагнозе и симптоматике давно бы увололили и лишили права практиковать, но не то с политическими экспертами. Тут простор для проб и ошибок за счет чужих жизней бесконечный.

Теперь она маскирует его последствия за не меньшие гонорары — рассказывая западным экспертам и россиянам за рубежом (а на самом деле, конечно , поверх их голов ,не особо утруждающих себя критическим анализом всего, что маркирует себя «против войны/против Путина» , обращаясь к своему воображаемого прекрасному электорату будущего на оставленной временно родине. Цинизм ее последовательносй апологетической пророссийской повестки и маргинализации геноцидальной войны в Украине вполне продуманно опирается на сформированную империей же многовековую оптику и мифологию руссоцентризма.

Она хорошо владеет материалом и умело манипулирует архетипами и мифами в головах своих слушателей и поклонников , постоянно задабривая их дешевой психотерапией невинности, она нещадно эксплуатирует любимый образ жертвы, и «другой России», и, конечно, звание оппозиционного «иностранного агента»и все прочие козыри — с которых так удобно заходить, о чем бы ты дальше не собирался сказать пр сути — они просто работают как маркеры. И того, что она прекрасно понимает эту механику (не говоря уж про материальный аспект) все это еще более цинично, античеловечно и отвратительно. Оппонентов она нейтрализует либо обвинениями в сотрудничестве с ФСБ (это действует как заклинание и в среде хор.ру вообще не требует ни доказательств, ни последующих извинений), либо же снисходительными намеками на не вполне адекватное травматическое поведение (об этом типично имперском антиукраинском приеме—ниже).

Впрочем, она сама же ещё год отлила свои воззрения в предельно ясной в своем цинизме формуле «Всякому своя слеза солона. У соседа дом сгорел, а у нас канализацию прорвало» . Интересы Шульман действительно лежат исключительно в русле (простите за каламбур) родимой канализации и содержащихся в ней субстанциях, а каким образом при этом у соседа вдруг сам сгорел дом, эксперт предпочитает умалчивать. Зато там и сям очень любит говорить, что коллективная ответственность это нацистская практика. Намек довольно прозрачен и удивительно напоминает путинскую риторику. Впрочем, удивляться уже нечему. Слова «Украина» в пестрящем всевозможными цитатами и терминамм и словаре Шульман нет. Как и слов «ответственность « и «геноцид».

Их вообще нет в словаре современного российского наречия.

Зато там есть слово «деколонизация « в кавычках.

И пока эти кавычки не сняты , все остальное бесполезно. Потому что всё будет повторяться, потому что нам будут продавать ложные утешительные мифы и фальшивки, потому именно из этих кавычек сейчас летят ракеты и падают бомбы, потому что именно в эти кавычки будут продолжать прятаться хорошие добрые эксперты которые будут нам сулить нам»прекрасную Россию будущего» за счет украинских, грузинских, армянских, литовских или молдавских, тувинских, бурятских, калмыцких, башкирских и любых других жизней, которые для этой Россиии, don’t matter … ни снаружи ее границ, ни внутри. Ибо Россия действительно не кончается нигде и лезет всюду и никаких внутренних границ у этого зла нет.

Именно поэтому , как писал Галич, «рискуя прослыть шутом, дураком, паяцем», я буду долбить свое . И напоминать , что мы продолжаем набор на наш курс «Россия и деколонизация: введение» (программа и лекции прошлого курса тут:, записаться на нынешний можно, послав до 25 сентября мотивационное письмо на адрес: decolonisationru@gmail.com

Именно поэтому вчера я решила перевести на русский хотя бы начерно эту , на мой взгляд, предельно важную блестящую статью Олены Апчел:

(театральной режиссерки , сейчас служащей в ВСУ). «Глубинная травма и интеллектуальная лень» (ссылка на украинский оригинальный текст в первом комментарии)

Она пишет о Европе, о Германии прежде всего. Но именно эта спроецированная вторичная оптика империи и колонизатора и соответствующие нарративы, которые, как известно , пишут не столько победители, сколько поработители: пишут именно потому что могут— ибо обладают на это ресурсом, а ресурс этот как раз и черпают из колоний, которым потом через поколения заодно не только внушают идею об их неспособности к самостоятельности, но и иерархические представления о примате имперской культуры, языка и комплекс собственной провинциальности , а тех, кто пытается эту иерархию сломать тихо и вежливо маргинализируют. Или не тихо и не вежливо. Просто ракетами и бомбами.

Итак,

***

Олена Апчел

Глубинная травма и интеллектуальная лень

Много лет, общаясь с коллегами из художественного «пузыря» в разных странах в разговоре о стремлении украинцев уйти наконец из поля имперского влияния России, я сталкивалась не столько с несогласием или непониманием, сколько с какой-то невысказанной тоской и обидой. Такой непроговоренной подспудной интеллектуальной ленью. Ну как же так: что теперь, всё надо изучать заново, менять оптику? Стать на какое-то время невеждой, всё обнулить и искренне сказать: «Я об этом ничего не знаю»? Это очень страшно. Я помню свой страх десятилетней давности, когда мне нужно было очень быстро учиться заново , с нуля. Высвободить в себе место в себе для тонн новой информации, которую нужно было обработать. Когда ты с магистерской, с докторской степенью искусствоведа резко ощущаешь токсичную судорогу русификации и вынужден вырвать из себя почти все предыдущие знания, оставшись практически интеллектуально обнажённой. У тебя есть механизмы, методология, но нет фактов и оптики.

Это очень некомфортное чувство. Вчера ты искусствовед, литературовед, куратор, дирижёр, писатель, историк, культуролог с высочайшим рейтингом, или журналистка, или известный социолог, а сегодня ты понимаешь: всё, что ты знаешь, как минимум однобоко, как максимум — просто неправда. Империалистическая, мифотворческая, откровенная ложь. Постимперская,, деколониальная оптика подсказывают: прислушайся, изучай новое. Но учиться новому — это прежде всего время. А ты уже не студентка и не школьница. Да и время — это не неделя и не год. И нормальной реакцией людей с научно-художественным багажом будет реакция: «Не буду!». И ты решаешь для себя не слишком переживать по этому поводу . Но этот неприятный маленький камешек уже в твоем кроссовке. Ты идёшь дальше, как и шла, а камешек тебя отвлекает, раздражает, не даёт о себе забыть. Но интеллектуальная лень побеждает дискомфорт. И ты привыкаешь к новостям о ежедневных смертях, о разрушениях, перестаёшь обращать внимание на призывы о помощи, возвращаешься к привычным рабочим ритмам и прежним интеллектуальным связям.

Недавно у меня состоялся разговор с одной знакомой, которая много лет живёт в Германии. Она хорошо знает немецкий язык, она интеллектуалка, переводчица, искусствоведка и писательница. Это человек, глубоко интегрированный в немецкое общество насколько это вообще возможно, учитывая, что немецкое общество не очень-то приветствует глубокую интеграцию представителей других обществ, хотя и не признаётся в этом даже перед собой). Так вот, у нас был довольно откровенный разговор, и в нём прозвучала фраза, которая не стала для меня откровением, но о которой я часто думаю как о концепции будущего исторического объяснения причин продолжительности и кровопролитности этой десятилетней войны. И именно эта мысль, возможно, является единственным смыслом продолжать дальше писать такие тексты. «Немецкие интеллектуалы не доверяют украинским интеллектуалам.»

Это отсутствие взгляда на равных, очевидно, имеет своей основой

имперское прошлое, в нем отчетливо просматривается солидаризация со скрытым шовинистическим гигантизмом (утраченным для немцев и не утраченным для россиян), этот взгляд покоится на привычках, на давно сложившемся европоцентристском взгляде, на большом страхе перед повторением мировой войны, на большом страхе перед новыми репарационными мерами, на страхе деконструкции и потери видимости стабильности. И, конечно, его основа —в подсознательном сопротивлении самой идее предоставлять право на субъектность культурам, которые в прошлом были колонизированы. Почти все проекты, заявленные как международные с привлечением экспертов со всего мира, по большей части включают это участие лишь на косметическом уровне демонстативного представительства. Однако, что касается изменения оптики и новых правил – это разрешено только своим.

Невозможность разговора как равного с равным базируется на глубоком убеждении, что общества и отдельные личности, переживающие травматический опыт (а мы, безусловно, переживаем такой опыт), не могут спокойно, взвешенно, а значит, субъектно анализировать и описывать реальность. Считается, что это всегда будет реальность, описанная с позиции боли, с позиции жертвы. Очевидно, мне бы больше всего хотелось назвать такие примитивные выводы ошибочными, незрелыми, извиниться за обвинения в скрытом шовинизме и снова забиться в уголок периферийной культуры не мирового масштаба, чтобы не мешать своими травмами «взрослым», развитым, уважаемым культурам. Эти саркастические мысли мы тоже обсудили в разговоре с моей знакомой. Я в принципе заметила, что чем ближе ты к линии фронта, тем откровеннее становятся разговоры. И от злости и боли спасаешься либо слезами, либо иронией. Но тут мне вдруг захотелось проявить сочувствие.

Я очень сочувствую немецкому и другим аналогичным обществам за то, что их страх и их глубокие травмы прошлого века парализовали их способность замечать позитивные возможности турбулентных изменений, а их любовь к стабильности привела к атрофии эмпатии.

Уверенность в том, что давно устоявшаяся картина мира, объяснённая раз и навсегда, как для себя, так и для других, является единственно возможной и непоколебимой, на самом деле демонстрирует глубину травмированности такого общества. Всё, что не движется, ржавеет — эта аксиоима не требует долгих обсуждений. Во многих вопросах немецкое общество очень активно, оно умеет слушать и само создаёт новые нарративы, оно многослойное и быстро меняющееся.

Но вопрос украинской культуры, её самодостаточности в философской и искусствоведческой оказался для немцев непреодолимым барьером. Человечество лишь сейчас начинает осознавать, что ответственность старых империй заключается в изучении языков и культур стран, находящихся на периферии. А не наоборот, когда отдельные представители этих периферийных стран, не имея политического лобби (которое обычно есть у империй), вынуждены поодиночке пытаться донести свои нарративы до тех, кто снисходительно готов послушать несколько минут. Когда же происходит оккупационный геноцид, эти отдельные голоса от отчаяния и боли начинают звучать бунтарски. А это считается нецивилизованным, и потому такие голоса быстро оказываются в резервации.

Тут самое время напомнить, что наше сопротивление, наша борьба апеллирует к мировоззренческой и политической идентичности, а вовсе не к этнической. Это то, что, к сожалению, на Западе ленятся изучать и что не готовы осознавать; там просто боятся и размывают слово «нация», исходя из травмы собственного исторического опыта.

Ведя эту геноциальную войну, россияне уничтожают нас именно за политическую национальную идентичность: нашу литературу, музеи, галереи, язык, государственные символы. На оккупированных территориях они убивают в первую очередь наших поэтов и учителей, независимо от их этнического происхождения.

С одной стороны, мы защищаемся от врага, который в десятки раз сильнее, хитрее и коварнее, а с другой — вынуждены здесь, в Европе, постоянно оправдываться. Нам приходится, как в начальной школе, с картой в руках рассказывать историю ХХ века — субъектную, не искажённую московской пропагандой. Мы снова и снова объясняем, что наш политический национализм одновременно и немного украинский, и немного крымскотатарский, ромский, греческий, еврейский, караимский, грузинский, польский, крымчакский, армянский, гагаузский, болгарский, молдавский, литовский, ичкерийский, азербайджанский, вьетнамский. Его фундаментом является гибкая самоидентификация сознательного гражданского общества, а не этническое происхождение.

Я пишу это и одновременно задаюсь вопросом: зачем писать текст, заранее зная, что его чтение станет актом иерархической снисходительности? Это такое вежливое, достойное внимание к «жертве» на том же уровне, на котором здоровые и нетоксичные общества учатся с уважением относиться к потребностям детей, выслушивать их просьбы видеть в них проявлении личности, но подсознательно понимают, что это не разговор равного с равным. Работая в Германии, я очень часто ощущала подобное скучающее снисхождение со стороны своих собеседников. Широко раскрытые глаза, демонстрация внимания, выделенное время и слушание: выверенное, сухое, интеллектуальное слушание без вдумчивости и сопереживания, без «шлейфа». Они слушали, потому что это признак хорошего тона, демонстрация того, что ты воспитанный современный человек , за которой при этом на самом деле не стоит никакая адекватная реальной действительности реакция.

В качестве ещё одной постколониальной грани приведу пример с иностранными инструкторами. Когда специалист или специалистка в нашей армии проводит тренинг, всё строится на авторитете, умении преподнести материал и удерживать внимание аудитории. Но как только появляется иностранный тренер или тренерка, все сразу становятся более собранными, внимательными, реже выходят на перекур или в туалет. Этот комплекс младшинства срабатывает так, что не важно, что именно скажет этот человек — внимание концентрируется просто потому, что он говорит на иностранном языке, и его переводят. Конечно, между собой, все отрицают у себя такое поведение, но факт, что межпоколенческая травма оставляет такие атавистические поведенческие рефлексы у покорённых народов. А у народов, которые сами были колонизаторами, все наоборот: если человек плохо владеет их языком или мало знает их культуру, его слушают невнимательно или просто игнорируют. Механизм вроде бы простой, но его до сих пор неохотно замечают и признают как одни, так и другие.

Я очень часто наблюдала подобные примеры. Когда приезжали какие-то малоизвестные режиссёры из Европы ставить спектакли в Украине, такие спектакли привлекали больше зрителей, и СМИ уделяли им больше внимания. Спектакль мог быть некачественным, неинтересным, но только из-за того, что его поставил иностранец, он считался чем-то, заслуживающим большего времени. А сомнения в его качестве чаще объяснялись нашим «неумением воспринимать современное искусство». Это, конечно, касалось режиссёров из России, Германии, Франции, Великобритании и гораздо меньше касалось режиссёров из Греции или Словении, и почти совсем не касалось режиссёров из Казахстана или Грузии. И это, к сожалению, не парадокс, а вполне понятная, негласно признанная реальность, в которой существуют все постколониальные общества. Но это также работает и в обратном направлении — даже если общество декларирует внутреннюю деколониальную политику.

Приведу прекрасный пример из прошлого лета: на фестивале Athens Epidaurus Festival одна из дискуссий была посвящена современному прочтению античных текстов, их интерпретации и пониманию. Наиболее активно об этом говорили гости из Великобритании и Германии (традиционно на международных арт-фестивалях больше всего говорят гости из этих стран, если они присутствуют). Мы, небольшая кураторская группа молодежи из Грузии, Украины, Финляндии и Албании, пытались в своих коротких репликах дать понять , что было бы невероятно интересно услышать мнение именно греческих артистов о современном греческом театре, который продолжает работать с античными текстами, ведь именно для этого мы сюда и приехали. Мы пытались намекнуть британским и немецким коллегам, что, возможно, им тоже была бы интересна точка зрения периферийных стран (представителями которых мы и были) или диалог между греческими артистами и артистками и периферийными странами, который, вероятно, они редко слышат. И, как вы понимаете, речь шла не об этнической принадлежности, а именно о мировоззренческой идентичности.

Мне было невероятно интересно, что по этому поводу думает финская специалистка, грузинский театровед; было интересно в кулуарных разговорах выяснить, что греки не знают, что Мариуполь когда-то был полностью греческим городом, что на востоке Украины есть греческие поселения, греческие школы, что моя семья из Бессарабии также имеет греческое корни, и у нас очень много общего, но это общее редко встречалось в искусстве из-за подавления нашей самодостаточности империями.

Я знаю и уважаю работу по деколонизации, который начали европейские музеи, однако посещение Музея Акрополя в Афинах на следующий день после этой дискуссии лишило меня всякого желания слушать, что по поводу этого искусства думают британская или немецкая специалистка. Конечно, это всего лишь временные эмоции, и все мы стремимся жить в сбалансированном мире, где представлены все голоса. Но я не считаю эмоции злом. Это часть адекватной живой природной реакции на боль и несправедливость.

За полтора года в Берлине я не смогла спокойно войти почти ни в один краеведческий музей на Музейном острове, в котором до сих пор находятся оригинальные украденные произведения и артефакты. Мне просто было как-то неловко. Примерно такое же ощущение я помню, когда в далеком 2010 году я зашла в Эрмитаж и увидела сотни картин и артефактов работы украинских художников. Я спросила у гида, почему они здесь, а не в Украине, и получила ответ: «Что за странный вопрос, девочка?».

И вот мы шли по Афинскому музею своей периферийной группой молодежи, молчали, иногда шептали друг другу: «This is the poorest museum I have ever seen in my life», „It's a museum of forced emptiness“. Этот музей был беднее даже украинских, потому что украинские музеи, как и греческие, были разворованы, в том числе и Ватиканом и немцами, но в основном, конечно, русскими. Но мы все равно смогли что-то вернуть, восстановить что-то о нашей истории - конечно, пока не началась оккупация 10 лет назад. На оккупированных территориях россияне украли из наших музеев абсолютно все. Все, что не смогли украсть, - сожгли и разрушили. Там, в Афинах, мы все по кругу задавали нашей госпоже гиду вопросы о том, где именно сейчас находятся оригиналы того или иного произведения . И каждый раз госпожа гид опускала глаза и с натянутой улыбкой, спокойно отвечала: «Ну, к сожалению, мы пока не знаем, когда именно он к нам вернется, но вот он там, в British Museum или в Antikensammlung Berlin, ну или в The Historical Archive of the Vatican Museums. Как же хорошо мне известно напряжение каждой мышцы этой улыбки на лице госпожи гида, за которой скрывался едва сдерживаемый гнев, обида, злость, покорность, неповиновение, растерянность, пустота, надежда, безнадежность, самоконтроль и самоцензура . Тот букет эмоций, что раскрывается душистой весенней сиренью в паузе между сглатыванием слюны и осорым желанием проткнуть этот межпоколенческий комок несправедливости и следующим ответом.

Этот букет чувств каждый раз возникает в паузе перед ответом на все нелепые вопросы о том, что не так с Достоевским и в чем виноват Чайковский, он же жил еще до Путина и Сталина, и вообще его семья происходит от украинского казацкого рода. И ты должен каждый раз сглатывать, толкать этот проклятый комок вниз по позвоночнику, перед тем, как натянешь снисходительно-покорную улыбку, начнешь снова и снова искать по кругу слова, разъясняющие работу механизма беспощадного молоха российской пропаганды, которая использует искусство как оружие во все времена. Метит удобными для себя метками все территории, затаптывает, пытает и уничтожает всех невыгодных и неудобных. И здесь речь не идет о личности художника, а речь идет о том, как его использовала империя в своих целях. А в своих целях Россия использует всех художников, даже тех, которые думают, что они против режима. Но чтобы это осознать, надо слишком много движений, надо признать свое незнание, свою ошибочную оптику и много-много работать.

Интеллектуальная лень - это как раз то, на что очень рассчитывает империя, всегда. Именно поэтому она так любит награждать орденами и грамотами, устраивать званые ужины, собирать большие оперные залы, проводить длинные и пышные встречи в странах Европы после премьер россиян, в том числе тех самых знаменитых «хороших» и ….пить просекко— обязательно пить просекко в перерывах, просекко, а теперь теперь еще Fritz-Kola.

Российскими нарративами буквально заражено все вокруг нас. Комплекс неполноценности до сих пор можно легко заметить, когда колонизированные в прошлом общества и сейчас имеют в себе атавистический рефлекс слушания «хозяев», даже если те говорят не очень умные вещи. Но это срабатывает и в другую сторону. Прошлые «хозяева» (те, что имеют опыт империй, в том числе Германия) думают, что они мыслят лучше всех, знают больше всех, им есть что сказать, и они могут занимать больше пространства. Занимать «по праву» - ну потому что действительно же, существует эта интеллектуальная преемственность, не так ли? И пока бывшие хозяева-колонизаторы не осознают собственной ответственности за десятилетнюю войну России против Украины и не потрудятся подвинуться - неравенству в этой дискуссии не будет конца .

Да, сейчас самое важное - это оружие, чтобы просто защитить людей от россиян, но уже давно пора высвобождать пространство для неуслышанных. И немцам, и либеральным россиянам, которые заполонили собой Берлин, жизненно необходимо понимание, что надо подвинуться, освободить место для голосов казахских, грузинских, крымско-татарских, ичкерских, молдавских, украинских, литовских интеллектуалов, которые будут описывать свою оптику, новую и неожиданную для Европы оптику порабощенных и тех, кто борется с империей, которая называет себя федерацией.

Слушать эти голоса надо с полным вниманием, а не с позиции уставшего от «нервно неуравновешенных травмированных беженцев». Надо научиться видеть достоинство людей, которые смогли сказать «нет» абьюзеру и террористу. Потому что если эту войну допустили, если так много зла на глазах европейцев происходило в первые 8 лет войны (которую назвали не войной, а, трусливо, «конфликтом») - это означает, что привычные нарративы не работают. Если они не работают, что надо сделать? Пересмотреть их. Чтобы пересмотреть их, надо дистанцироваться. Чтобы дистанцироваться, надо понять, куда я дистанцируюсь, от чего я дистанцируюсь. Я дистанцируюсь от своих убеждений. Если я дистанцируюсь от своих убеждений, освобождаю пространство и готова слушать, готова признавать, что какие-то мои нарративы нерелевантны, неадекватны, то тогда то, что будет говорить другая сторона, и будет наконец иметь шанс на обретение субъектности.

Но пока этого не произойдет, написание таких текстов может и не иметь смысла. Потому что в основном такие тексты читают те, кто готов вести себя как взрослый по отношению к ребенку, который плачет, разбив коленки, а не как к партнеру в дискуссии с его правом на говорение, правом знать больше, быть выше и мудрее, и с с осознанием , что собственные нарративы могут быть нерелевантными, что ялюбой взрослый сам без другого не могу знать всего.

Здесь должен был бы быть какой-то теплый абзац о том, что не все так плохо, и на самом деле существует очень много адекватных пространств для равной дискуссии. Но в этот момент у нас снова отключили электричество , потому что россияне уничтожили почти всю гражданскую энергетику в крупнейшей стране Европы. И в темноте лучше находишь взаимопонимание с теми, кто говорит прямо, не боится признавать ошибки и готов противостоять геноцидальной тирании. А писать хороший текст в темноте, на почти разряженном телефоне не хочется. И это не про эмоциональную травму, а про самую реальную реальность.

Мы живем в туманной плазме ежедневной беспрецедентной жестокости, где горизонт планирования настолько низкий, что увидеть перспективу будущего на неделю - это уже привилегия. Я бы просто хотела пожелать нам стать более чувствительными и честными - это раздражает империи. Хотя этот совет действенен только если вы действительно готовы столкнуться со свирепым зверем, в том числе - в самом себе.»

***

Конец текста.

А от себя как от человека живущего двадцать лет в Европе и очень близко наблюдающего и знающего то, о чем написано в этой статье и одновременно как от человека, уходящего корнями и языком в имперскую российскую культуру добавлю: и наш курс и то, что мы будем обсуждать на нем имеет смысл только если МЫ , люди так или иначе связанные с российской идентичностью и/или культурой, действительно готовы столкнуться со свирепым зверем—не в том числе , а прежде всего—-в себе самих.

И не отворачиваться, а постоянно видеть отражения его оскала в сотнях и тысячах глаз других и эхо его рыка в голосах и травме тех, кому это давно очевидно— не по интеллектуальному выбору и не из книг и статей, а из страшного личного опыта многих поколений в собственной ДНК—просто потому что привилегии и выбора не видеть и не замечать у них никогда не было.

С чего начинается родина ? С империи, которая не кончается нигде и никогда, если собственными усилиями, разумом , волей и умением слушать и видеть другого не положить ей наконец конец.

Катя Марголис