Они жили. Это самое главное, что можно было о них сказать. Они жили в том особенном, зыбком свете, который озаряет жизнь молодых и счастливых людей. Адар и Итай. Итай и Адар. Эти два имени звучали как одно целое, как начало какой-то милой песенки.

У них был дом в кибуце, над которым склонялись ветви старого эвкалипта, и было двое детей – десять месяцев от роду, два тёплых, пахнущих молоком и детской кожей комочка, в которых была заключена вся их жизнь.

И была тихая субботняя утренняя прохлада, и кофе на террасе, и планы на день, в которых не было места ничему, кроме радости. Жизнь была хрустальной, хрупкой и прекрасной, как утро в осеннем саду.

В Израиле нет того яркого, прощального пожара красок, того золотого европейского убранства, что вспыхивает перед долгой зимней тьмой. Здесь осень приходила украдкой, смешиваясь с ещё живым дыханием лета.

Воздух, еще недавно знойный и плотный, становился прозрачным и тонким, наполняясь особым, горьковатым светом. Он был похож на старое вино, выдержанное в дубовых бочках, — в нём чувствовались и терпкая прохлада, и тепло ушедшего лета. Солнце, теряя свою палящую ярость, отливало мягким золотом, и длинные тени от кипарисов ложились на землю густо и тягуче, как растопленный мёд.

Пыль, вечная спутница израильского лета, уже не висела в воздухе раскалённой дымкой. Она оседала на листьях оливы, делая их матовыми, почти седыми. Сами оливы, эти молчаливые старцы сада, были усыпаны мелкими, ещё зелёными плодами, твёрдыми и обещающими горечь будущего масла. Ветер, пробегавший по аллеям, уже не был буйным и влажным, а сухим и ласковым; он шелестел жесткой листвой финиковых пальм, и этот шелест напоминал тихую беседу стариков, вспоминающих былое.

Почва под ногами, потрескавшаяся за долгие месяцы засухи, начинала понемногу оживать после первых робких капель дождя. Из её трещин тянулись к свету первые ростки – нежные, светло-зелёные побеги, предвестники дождливой зимы. Они пахли радостью и надеждой.

А в тени, у каменной стены, рос виноград. Его листья тускло рдели бурыми и бронзовыми тонами, словно выцветшая от времени парча. Гроздья крупных, сладких зеленых ягод привлекали ос – их ровное, сонное жужжанье было единственным звуком, нарушавшим утреннюю тишину.

И стояла в этом саду особая, восточная грусть. Не та, что рождается от предчувствия снегов и стужи, а тихая печаль о быстротечности всего сущего. О том, что вот этот миг покоя, этот хрустальный воздух и это ласковое солнце – уже уходят.

Сначала пришёл звук. Не птицы, не ветра. Сухой, отрывистый треск, знакомый им обоим. Звук, пахнущий порохом и железом. Звук, разбивающий хрусталь их мира вдребезги.

Они действовали молча, точно оценив ситуацию. Взглядов было достаточно. Детей – в МАМАД. Герметичную стальную дверь они захлопнули, как захлопывают крышку гроба над всей своей прошлой жизнью.

Два пистолета против целого отряда хорошо вооружённых террористов. Жалкое сопротивление. Циничная арифметика войны, где шанс равен нулю, но сдаваться этим чудовищам нельзя, уж лучше смерть.

И когда дверь дома содрогнулась и рухнула, впустив в их гостиную не людей, а лишь оскал первобытной ненависти, они встретили их огнём. Это был не героизм. Героизм – для парадов и газет. Это было что-то иное. Отчаянная, яростная, обречённая попытка отстоять тот последний клочок земли, за которым спали их дети. Как сто лет назад кузнец Наум, «страшный в своем гневе обречённого», не отдавал петлюровским бандитам свою Сарру, так и они не отдавали своих близнецов.

Выстрелы трещали сухо и деловито. Двое упали на пороге, ещё один – у разбитого окна. Они «положили» еще нескольких, но силы были слишком неравны.

Они упали почти одновременно. Пули автоматных очередей вошли в их тела... Они лежали на холодном полу, глядя друг на друга. Последнее, что увидел Итай, – лицо Адар. Адар успела дотронуться до его руки. А потом не стало ничего. Только тихий шёпот уходящей жизни, похожий на шелест опадающих листьев в их саду.

Убийцы, перешагнув через них, как перешагивают через мебель, кружили по дому, выискивая добычу. Но до самого ценного они не добрались. Стальная дверь устояла. За ней, в бетонной темноте, двое младенцев плакали, звали маму, засыпали и снова просыпались. Двенадцать часов. Целая вечность в кромешной тьме.

Их нашли на рассвете. Брат Итая и отец Адар – пропахшие дымом и смертью, с глазами, в которых уже не осталось ничего, кроме пустоты. Они отворили дверь, и свет нового дня упал на заплаканные, испуганные личики.

Детей, которые вряд ли вспомнят своих родителей, передали бабушке. Старая женщина с лицом, высеченным из камня скорби, приняла их на руки.

Еврейская женщина продолжила жить, неся в себе память о павших в бою детях, чьё счастье оказалось короче, чем один осенний день.

Их фотография останется – счастливые Адар и Итай. Улыбающиеся, полные сил, с глазами, смотрящими в будущее, которого у них не будет. Это будущее осталось их детям. Надеюсь, оно будет счастливым. Пусть хотя бы просто будет.

(Октябрь 2023 г.)

@ Rami Yudovin