· Записка.

Флора вышла на пенсию, похоронила мужа, проводила детей в Канаду.

Остались только рамки на стенах.

Сначала Флоре нравилось засиживаться допоздна.

Бродить по квартире неглиже, примерять белье перед зеркалом.

Слушать под душем итальянское.

А вечером — теперь уже не ожидая к ужину дочь и детей из школы — залезть в кресло смотреть сериал, есть шоколад, пить вино, мечтать о друге.

Она посещала гончарную, кружок макраме, клуб женщин-садоводов и дискотеку для пожилых.

Связала канотье. На балконе посадила лимон с мандарином. На полке выстроились сделанные ею кривые горшки из глины.

На танцах приглянулся Давид, лет восемьдесят.

Хвастался, что знаком с Шендеровичем, дарил букеты с лилиями. Нёс пряники, где по глазури было писано «Оэв отах!» («Люблю тебя!») или «Шабат шалом».

Читал стихи, говорил – свои, оказалось – Маршака.

Возил на могилу к маме, лгал, что генерал, служил с Шароном, и семья возможна. Приходил с чемоданом, просился пожить, Флора сомневалась. А потом он перебрался к другой вдове в Гиватаиме и перестал звонить.

В конце концов одиночество доконало Флору.

Это, часто думала она по-русски, просто, едрена вошь, невыносимо!

Она представила: если умрет на четвертом этаже и седьмом десятке, соседи догадаются нескоро, лишь по запаху.

Тогда Флора села в автобус и поехала в Иерусалим.

В Стене Плача она засунула записку: «О, Всевышний! Прошу Тебя, сделай так, чтобы я перестала быть одна! Амен!»

И вернулась в Тель-Авив.

Сначала ничего не происходило.

Но вдруг позвонили старики Рубенфельды, дальняя родня мужа. Их сын Борис с русской женой Нюрой и ребенком Василем собрались из Донецка в Израиль.

Нельзя ли приютить на ночь-другую, помочь с оформлением?.. Флора обрадовалась: азохен вэй! Пусть едут, места хватит, родные же люди!

Встретила, напекла пирогов.

Репатрианты, вспомнив былое, сразу напились, расплакались, запели одесское.

Апельсин с лимоном ободрали.

Сломали пульт от телевизора.

Горшки побили.

Ребенок разрисовал обои порнухой.

У многих так бывает. Видно, стресс с перепугу.

Следом прибыли Мирра Рубенфельд, с астмой, и одноглазая бабка Фаня Деренштейн, похожая на террористку, с ходунками.

Стояла жара, бабушка курила «Беломор», но боясь за сердце, запиралась в ванной, опустив ноги в воду.

А Мирра после кефира в транзитном аэропорту не вылезала из туалета.

Затем приехала семья Дубинкеров: Илья с женой Аллой, тещей Розой Давидовной Зокенмахер и котом Павликом.

Позвонили прямо из Бен-Гуриона.

Кот наделал в сумочку Мирры Рубенфельд, которую отчего-то невзлюбил.

Да кто их, котов, разберет?

Флора терпела. Освободила второй туалет, который был кладовкой.

Варила на всех ведро куриного супа с лапшой и кастрюлю картошки с маслом и укропом. Не выключала кондиционеры, ибо старухи чуть что – падали в обморок.

Через пару месяцев Флора решила узнать: может, гостям пора бы снять что-то свое? А то даже на полу уже места не хватает.

«Что вы, тетя! Мы иврита не знаем! А у вас так уютно!»

Флора вернулась к Стене Плача.

Записки своей она не нашла.

Написала другую: «Господи, я же просила избавить меня от одиночества! Но не до такой же степени!».

Ничего не вышло.

Ибо любому еврею известно, что решения Небес обратной силы не имеют.

АНАТОЛИЙ ГОЛОВКОВ