чую.. мой автор)

Александр Генис.

Замечали, что по телефону мы кажемся глупее, чем в жизни? Ведь настоящий, а не иллюзорный контакт включает в себя много такого, о чем мы, пока прогресс не приучил нас к эрзацу, и не догадывались. Это — и взгляд, и молчание, и жест, и гримаса, а главное — еще не открытое наукой, но знакомое каждому «биополе», вступив в которое мы постигаем другого или ненавидим его.

Проблемы, – говорил Юнг, – не решают, над ними поднимаются.

Гребенщиков, который был в каждом городе России дважды, говорил, что долгое железнодорожное путешествие, если пить в меру, открывает третий глаз. К Иркутску, уверял Борис, каждый, сам того не зная, превращается в буддиста: путь кажется важнее цели.

Воля и мужество требуется не для того, чтобы исправить мир, а для того, чтобы удержаться от этой попытки. Помочь ведь, вообще никому нельзя.

Обмен мнениями полезен только тогда, когда можешь переубедить себя, а не другого.

Сильного ведь всегда любят меньше слабого, умного боятся больше глупого, счастливому достается чаще, чем неудачнику. Титану мироздания мы предпочитаем беспомощного младенца, и море побеждает реки, потому что оно ниже их."

Я понимаю, что такое карма, но отвечать за предков – как-то уж совсем по-сталински.

Я, впрочем, сам с собой не согласен.

* * *

Тот, кто решается на такой поступок - перечитать классику без предубеждения - сталкивается не только со старыми авторами, но и с самим собой. Читать главные книги русской литературы - как пересматривать заново свою биографию. Жизненный опыт накапливается попутно с чтением и благодаря ему. Дата, когда впервые был раскрыт Достоевский, не менее важна, чем семейные годовщины.

Если у Достоевского герои так сложны, что каждый двоится, то у Дюма они так просты, что легко умножаются на четыре.

Несколько лет назад меня угораздило открыть «Карамазовых», и три дня я не мог делать ничего другого. Роман, словно грипп, не отпускал, пока не кончился, и, только выздоровев, вспоминаешь (не без раздражения), как было.

Для Достоевского любой суд не прав, кроме одного - Страшного.

Как же читать классиков? Толстого - порциями, Достоевского - залпом. Первый выдерживает марафонский ритм, второй - только истерический спринт, загоняющий читателя до смерти, иногда - буквально. С романами одного хорошо жить на даче, перемежая главы речкой, чаем, грибами. Книги другого читают болея - не выходя из дома, не вставая с постели, не гася свет.

Пожалуй, у Болконского было будущее — стать исповедником, духовным наставником, старцем, вроде бывшего офицера Зосимы в «Карамазовых», но Толстой предчувствовал, что это место ему понадобится для себя.

* * *

Писатель ведь и сам не знает, о чем он пишет. Собственно, он для того и пишет, чтобы это выяснить.

Про необычное пишут журналисты, писатели рассказывают о заурядном.

Читательское мастерство шлифуется всю жизнь, никогда не достигая предела, ибо у него нет цели, кроме чистого наслаждения. Чтение есть частное, портативное, общедоступное, каждодневное счастье - для всех и даром.
Не удивительно, что, стремясь к недоступному, а может, и несуществующему знанию, мы надеемся найти в книгах то, с чем не справились в жизни.

Читать без карандаша - все равно что выпивать с немыми.

Мне никогда не надоедает читать о том же самом, потому что всегда получается по-другому.