Алекс ТАРН

На одном из самых оживленных перекрестков

галисийского города Сантьяго-де-Компостела, в сотне-другой метров от

точки завершения много-премного-километрового паломничества к мощам св.

Иакова, в мостовую вмонтирована надпись на нескольких языках. Надпись

гласит: «Европа выстроена вдоль дороги пилигримов в Компостелу».

Ну да, как же, как же. Любой

путешественник, который хоть сколько-нибудь поездил по Европе, знает,

что в этих словах есть как минимум доля истины. Едва ли не каждый третий

более-менее заметный европейский городок непременно отмечен в

путеводителях как станция на пути Большого Европейского паломничества.

Что же тогда сказать о европейском

еврействе? Уж если на то пошло, правильней было бы сказать, что Европа

выстроена вокруг наших синагог. Это ведь мы жили во всех этих Кельнах,

Трирах, Тулузах, Парижах, Миланах, Краковах, Прагах, Барселонах и

Компостелах задолго до того, как эти – и сотни других европейских

городов и столиц окончательно обрели свои нынешние имена. Неслучайно

бывшие еврейские кварталы находятся в самом сердце старых средневековых

городов. Мы пришли сюда еще с римлянами, когда предки здешних королей

еще жрали желуди, бок о бок с выводком лесных кабанов, не слишком

отличаясь от последних. Мы жили среди галлов, вандалов, аланов,

визиготов, норманнов, франков и кельтов задолго до того, как из этого

пестрого конгломерата образовались теперешние великие европейские нации и

великие европейские языки. Фактически мы – самый древний народ Европы;

если кто-то и может называться тут коренным, так это именно мы, евреи.

Мы строили эту Европу – строили вдоль

всех ее рек и дорог – всех, а не только ведущих в Компостелу, к останкам

святого с более чем характерным именем Иаков. Мы были основой ее

торговли и ее финансовой системы, духом ее медицины, этики, учености;

наша поголовная грамотность была светочем и примером в мире ее темного

звериного невежества. Мы вывели этот континент к свету, мы сделали его

тем, что он есть. Стены твоих городов, Европа, хранят отпечатки наших

мезуз, следы наших шагов спят под асфальтом твоих магистралей, миллионы

наших сожженных, замученных, погубленных душ дышат тебе в затылок, когда

ты запускаешь свои жадные пятерни в сундуки с нашим ОБЩИМ добром.

«Мы с тобой оба знаем, кому всё это

принадлежит», – говорит хозяину фермы героиня фильма «Ида», входя в дом,

где некогда жила еврейская семья, вырезанная и ограбленная

соседями-поляками под шумок – вернее, под грохот Катастрофы. В этих

словах сформулирована глубинная причина современного европейского

антисемитизма: и мы, и они слишком хорошо знаем, кому на самом деле

принадлежит ВСЁ ЭТО.

Фильм «Ида», полный чувства вины перед

загубленными евреями, получил Оскар в номинации лучшей иностранной

ленты. Он снят поляком в современной Польше – как и «Колоски» – другое

недавнее столь же острое кино на ту же самую тему. В последние годы все

чаще и чаще в Европе появляются фильмы, книги, статьи, которые вслух,

открыто, с горьким стыдом самобичевания проговаривают то, о чем раньше

молчали все: в тотальном истреблении евреев виновны отнюдь не одни

только немцы. Еврейских соседей и сограждан травили всем континентом, и

это ужасное правило почти не знало исключений.

Нас всегда ненавидели за то, что мы были

другими – даже тогда, когда изо всех сил стремились казаться такими же,

как все. Время от времени это чувство становилось невыносимым для самих

ненавистников, и тогда они убивали и изгоняли нас в иные пределы.

Изгоняли лишь затем, чтобы спустя несколько десятилетий, а то и

несколько лет, вернуть, заманивая щедрыми льготами и привилегиями.

Почему они так нуждались в нас? Потому, что наш уход всегда оставлял

после себя ощущение пустоты – невзирая на то, что в наши залитые кровью

дома и кварталы немедленно после погрома вселялись семьи наших бывших

соседей – грабителей и убийц. Потому, что без нас место лишалось не

только торговцев, грамотеев, менял и врачей – оно лишалось души,

лишалось корня. Ведь, как уже сказано, с течением лет именно мы

превратились в коренное население этого континента.

И мы возвращались. Возвращались, точно

зная, что последует потом. В том же фильме «Ида» еврейская девушка

спрашивает парня, прельщающего ее перспективой счастливой совместной

жизни: «А потом?»

– Потом купим собаку и поженимся, – шутливо отвечает парень.

– А потом? – повторяет свой вопрос Ида.

– Потом построим дом и родим детей.

– А потом?

Он молчит, искренне не понимая смысла ее

слов. Но она-то знает, что рано или поздно случится ПОТОМ. Потом будет

погром. Потом зарубят топорами мужчин, распорют животы женщинам,

изнасилуют и убьют детей. Такое вот традиционное неизбежное европейское

ПОТОМ… Почему же мы возвращались, почему своей собственной волей шли под

нож, под дубье, под сапог?

По единственной причине: нам просто некуда было идти, кроме как к этому ПОТОМ.

Тогда – не было, зато теперь – есть. И

этот факт сделал нас иными: мы наконец-то перестали быть европейцами –

даже тогда, когда, на время выехав из своей Страны, вновь поселяемся в

европейских городах. А что же случилось с пустотой, которую, как обычно,

оставил наш очередной – на сей раз, почти тотальный исход? Пустота

никуда не делась, хотя чисто внешне заполнилась миллионными ордами

современных вандалов. Без нас континент вновь страдает фантомными болями

– болями вырванного корня, вырезанного сердца. И, страдая, по-прежнему

ненавидит нас за эту невыносимую боль. Ненавидит нашу Страну, ставшую

нам убежищем от европейской тьмы, грязи, крови.

Эта ненависть, для которой даже придумано

специальное слово «антисемитизм», кажется многим иррациональной и

загадочной, но суть ее проста и объясняется известным механизмом

образования противоположной реакции. Нас ненавидят из тоски по тому

лучшему, что мы собой представляем. Нас ненавидят потому, что хотят быть

нами.

Фильм «Ида» снят в подчеркнуто скупой,

бесстрастной манере, без тени надрыва и без каких-либо мелодраматических

аксессуаров, типа чувствительной закадровой музыки. В ключевом эпизоде

поляк средних лет, проживающий со своей семьей в бывшем еврейском доме,

соглашается показать девушке место, где он закопал ее родителей, которых

сам же и убил на исходе войны для того, чтобы завладеть фермой.

Соглашается, естественно, не даром, а в обмен на отказ от каких-либо

дальнейших претензий. Яма, которую он выкапывает в лесу, неожиданно

глубока, почти в человеческий рост. Оттуда этот добрый человек достает и

передает еврейкам, героиням фильма, останки людей, собственноручно

зарубленных им 18 лет тому назад. Детский череп. Кости и черепа

взрослых. Потом еврейки уходят, унося в охапке свою страшную ношу. Они

уносят ее туда, где их предки от века привыкли хоронить своих близких:

на старое еврейское кладбище Люблина («Если оно еще существует», –

буднично замечает старшая). А мужчина с натруженными, привычными к

топору и лопате руками, хороший семьянин и набожный христианин, остается

сидеть в черной лесной яме, оглушенный ненавистью и чувством вины.

Трудно вообразить себе более точную

аллегорию современной антисемитской Европы. Мы ушли, схоронив своих

мертвецов (если было что хоронить) на старых еврейских кладбищах (если

они еще уцелели). Мы ушли, унеся с собой свои претензии, а она, Европа,

осталась. Она глушит свое чувство вины покаянными речами, книгами,

фильмами и памятниками жертвам Катастрофы. Она пестует свою ненависть

антиизраильскими демонстрациями, бойкотами, открытой враждебностью. Она

ходит по нашей земле, пользуется нашим добром, дышит пеплом наших

сожженных детей, который до сих пор витает в европейском воздухе. Но,

подобно тому польскому крестьянину, вселившись в наши дома, европейцы не

стали нами. Снедаемые раскаянием и злобой, корчатся они в черной лесной

яме антисемитизма, и нет поблизости нашей великодушной руки, чтобы

вытянуть их на свет Божий. Нет, и не будет: мы слишком хорошо знаем, что

будет ПОТОМ.

Что ж, может, оно и к лучшему для Европы.

Может, так она сумеет осознать элементарную, в сущности, вещь: для

того, чтобы стать мудрым и храбрым, не надо убивать мудрецов и

храбрецов, врываться в их дома и вырезать их семью, а затем съедать

печень и сердце своих жертв. Для начала достаточно всего лишь не быть

грабителем, убийцей и людоедом. Если вы так отчаянно хотите стать нами –

просто будьте нами, только и всего.

иногда самый дипломатичный шаг состоит в том, чтобы отбросить всякую дипломатию (с) Авторская песня Нюрнбергская жизнь молодёжи