Европа и Россия - озноб ("Sueddeutsche Zeitung", Германия)
Пытки, убийства и коррупция. В Европе антироссийские настроения отодвинули антиамериканизм на второй план
Sonja Zekri
Сначала плохая новость: Зло вернулось на землю, и оно говорит по-русски. Оно восхваляет демократию и свободу мнений, а на самом деле скрывает пытки, убийства и коррупцию. Когда журналист задал неприятный вопрос, то Зло пригрозило ему оскоплением: 'Приезжайте в Москву, чтобы сделать обрезание, а если Вы хотите стать настоящим радикальным исламистом, то я рекомендую так провести операцию, чтобы ничего больше не выросло'.
Зло издевается над убитой журналисткой Анной Политковской, критиковавшей Кремль и писавшей из Чечни для 'Новой газеты', даже после ее смерти. Оно называет ее малозначительным аутсайдером, радикалкой, утверждая, что ее убийство нанесло России больше вреда, чем ее статьи. Зло является в образе невысокого, но мускулистого бледнокожего человека, хозяина лабрадора по имени Кони, памятник которому открывается в Санкт-Петербурге, и почитателя 'Анны Карениной'. Зовут его Владимир Путин.
А теперь хорошая новость: Добро тоже вернулось. И говорит оно по-немецки. В воскресенье вечером его можно было встретить в Потсдаме, в расположенном на живописном берегу Хавеля театре им. Ханса Отто, где собрались люди, у которых вызывает беспокойство особый путь России. Год назад, 7 октября, была убита Анна Политковская. В день рождения российского президента.
Партнеры
Как безумный садовый гном
Театр им. Ханса Отто воспользовался этим глубоко символическим совпадением, чтобы организовать 'Вечер памяти Анны Политковской', озаглавленный 'День рождения Путина', что было задумано организаторами как дерзкий и мужественный поступок. 'Достаточно ли мы сильны на Западе, чтобы вступиться за эти жертвы, за эти страшные судьбы?' - вопрошал интендант театра Уве Эрик Лауфенберг (Uwe Eric Laufenberg) в ходе дискуссии после спектакля. Будущее России, все чувствуют это, находится в руках этого немецкого театра, или, по крайней мере, в руках горстки бесстрашных, еще не потерявших в Германии своей совести.
Это звучало высокомерно. Это и было высокомерием. Как написала в театральной программке Петра Луиза Мейер (Luisa Meyer), сценарист и режиссер спектакля, она редко бывала столь убеждена 'в абсолютной политической необходимости той или иной темы для театра'. Ее пьеса - это коллаж из речей политиков, репортажей и книг таких авторов, как Анна Политковская, отвратительно поэтического репортажа из Чечни 'Десять серий о войне' Аркадия Бабченко и 'Бесланского словаря' Юлии Юзик. Все это преподнесла Мейер 'гостям' на дне рождения Путина.
Драматургия вполне проста. В начале Роланд Кухенбух (Roland Kuchenbuch) в роли Герхарда Шредера выдвигает на сцену торт величиной с бассейн для малышей. Из него выпрыгивает русский солдат, затем Шредер и Путин в исполнении Андреаса Херманна (Andreas Hermann), развалившись у стола, начинают болтать об экономике и петь популярную в свое время песню группы 'Чингисхан': 'Москва, Москва бросай бокалы в стену, Россия - прекрасная страна, ох-хо-хо-хо-хо, хэй!'. А жертвы тем временем повествуют об ужасных вещах.
Однако автор, по-видимому, не совсем уверена в убедительности своего материала, поскольку вновь и вновь она вплетает в действие фиктивные сцены. Под конец Путин, как разбушевавшийся садовый гном, вспрыгивает на стол и заявляет еще раз, как его нужно воспринимать: 'Каменное выражение лица, 55 лет, упрямый, скрытный: Владимир Владимирович Путин. Газпутин'.
То вдруг с потолка спускаются серебристые мешки с трупами - подарки на день рождения Путина. 'А что у нас здесь? О, здесь по ошибке завернут чеченец!' - звучит голос диктора. И тут начинаешь понимать, чем бы мог стать этот вечер: исследованием обесчеловечивания, смесью ужаса и гротеска.
Но в потсдамском театре речь шла не о растерянности, а об уверенности, не о стремлении понять, а о чувствах, о страшном возмущении. Молодой участник чеченской войны повествует, как русские солдаты кастрировали мужчин одной деревни, потому что чеченцы распяли их товарищей и так же изуродовали. Мать рассказывает, как после трагедии с заложниками в Беслане разгребала руками кучу трупов, чтобы найти своего сгоревшего сына. Это подлинные истории и, возможно, не самые страшные, о Беслане и Кавказе, но при этом полном отсутствии контекста они превратились в дешевые шокирующие эффекты, антипросветительские и влюбленные в собственное возмущение.
Необходимо вводить войска
Россия, как выясняется, это смесь насилия, произвола, газа и нефти. А то, что эта страна постоянно производит на свет таких святых, как Анна Политковская ('святая из 'Новой газеты'') делает бездну еще более глубокой, а Россию еще более чужой, еще более антидемократичной, еще более азиатской. 'Есть ли шанс у России прийти к гражданскому обществу?' - спрашивает Леа Рош (Lea Rosh) во время заключительной дискуссии. Это был риторический вопрос. Никто не ответил. Россию больше невозможно спасти. Сама Россия с этим не справится. Если бы сама идея не была так сильно скомпрометирована, то пора было бы вводить войска.
Конечно, можно было бы этот вечер в Потсдаме окрестить мероприятием самовлюбленного агитпропа, если бы он не был показательным примером тех настроений, что отодвигают на второй план антиамериканизм. Точно так же, как Джорджа Буша часто путают с Америкой, сегодня Путина отождествляют с Россией. Деспотии - это всегда заниженные требования, но для великих упрощенцев Россия сегодня - это просто находка. Британский писатель Мартин Эмис (Martin Amis) в своей безмерно многословной книге 'Коба Грозный' - одной из многих книг о сталинизме, вышедших этой осенью, изображает диктатора вновь возродившимся в виде сатаны с желтыми глазами, а русский народ - как скот, приготовленный к отправке на бойню.
Со снисходительным восхищением он повествует об 'участии' России в войне ('типично громадное', 'она любит кровь, русская земля') и лицемерно ропщет на 'постоянную беспомощность России'. То он сравнивает концентрационные лагеря с ГУЛАГом и констатирует, что дорога в Сибирь была длиннее, а жажда мучительнее. 'Неизбежно встает вопрос о выносливости и чувстве юмора русских, а также об их смиренности перед пастухами стада'.
Но встает также и вопрос, когда, наконец-то, Запад потрудится и создаст себе реалистичный образ России. Поскольку неприятные чувства при взгляде на Восток не всегда связаны с тем, что Запад вдруг обнаружил, как сильно он зависит от российского сырья, а Кремль не упускает случая, чтобы не напомнить ему об этом. Этот озноб - просто реакция на романтические иллюзии после кончины Советского Союза.
Чувство удовлетворения по поводу конца большевизма и воссоединения Германии мало кому позволило заметить, что русские воспринимали 90-е годы не как начало или не только как начало демократической эры, а как тяжелые годы нищеты и позора. И сегодня большинство из них чувствуют себя не угнетенными, а выжившими, а на свободу прессы ни на Западе, ни на Востоке масла не намажешь.
Чтобы это учитывать, не обязательно одобрять раболепие перед Путиным, тайные рокировки или смертельный риск, которому подвергаются критики режима. Впрочем, Россию можно воспринимать как страну несвободную в силу ее природы. Однако это будет позицией, у которой лишь одно имя - расизм.