17 января 1982 года в Москве умер писатель и поэт Варлам Шаламов.

И — пусть на свете не жилец –

Я — челобитчик и истец

Невылазного горя.

Я — там, где боль, я — там, где стон,

В извечной тяжбе двух сторон,

В старинном этом споре.

***

Меня застрелят на границе,

Границе совести моей,

И кровь моя зальет страницы,

Что так тревожили друзей.

Когда теряется дорога

Среди щетинящихся гор,

Друзья прощают слишком много,

Выносят мягкий приговор.

Но есть посты сторожевые

На службе собственной мечты,

Они следят сквозь вековые

Ущербы, боли и тщеты.

Когда в смятенье малодушном

Я к страшной зоне подойду,

Они прицелятся послушно,

Пока у них я на виду.

Когда войду в такую зону

Уж не моей — чужой страны,

Они поступят по закону,

Закону нашей стороны.

И чтоб короче были муки,

Чтоб умереть наверняка,

Я отдан в собственные руки,

Как в руки лучшего стрелка.

* * *

С годами все безоговорочней

Души беспечная уверенность,

Что в собранной по капле горечи

И есть единственная вечность.

Затихнут крики тарабарщины

И надоест подобострастье,

И мы придем, кто выжил, с барщины,

Показывать господни страсти.

И шепот наш, как усилителем

Подхваченный сердечным эхом,

Ударит в уши поздним зрителям,

И будет вовсе не до смеха.

Мы им покажем нашу сторону

По синей стрелочке компаса,

Где нас расклевывали вороны,

Дождавшись праздничного часа.

Где бледным северным сиянием

Качая призрачные скалы,

Светили мы на расстоянии,

Как со святого пьедестала.

И вот, пройдя пути Голгофские,

Почти лишившись дара речи,

Вернулись в улицы московские

Ученики или предтечи.

* * *

Под Новый Год я выбрал дом,

Чтоб умереть без слез.

И дверь, окованную льдом,

Приотворил мороз.

И в дом ворвался белый пар,

И пробежал к стене,

Улегся тихо возле нар

И лижет ноги мне.

Косматый пудель, адский дух,

Его коварен цвет,

Он бел, как лебединый пух,

Как новогодний дед.

В подсвечнике из кирпича,

У ночи на краю,

В углу оплывшая свеча

Качала тень мою.

И всем казалось - я живой,

Я буду есть и пить,

Я так качаю головой,

Как будто силюсь жить.

Сказали утром, наконец,

Мой мерзлый хлеб деля:

А может, он такой мертвец,

Что не возьмет земля ?

Вбивают в камни аммонал,

Могилу рыть пора,

И содрогается запал

Бикфордова шнура.

И без одежды, без белья,

Костлявый и нагой,

Ложусь в могилу эту я -

Поскольку нет другой.

Не горсть земли, а град камней

Летит в мое лицо.

Больных ночей, тревожных дней

Разорвано кольцо.

Под Новый Год я выбрал дом,

Чтоб умереть без слез.

И дверь, окованную льдом,

Приотворил мороз