Собачьи сны..что можно теперь сказать о них? Они изменились. Добряк Булдыкин исчез из них, он больше не ерошил собачью холку, не водил уже, играючись, по собачьим губам мясистым говяжьим мослом. Испарился Булдыкин, как будто и не было его никогда в жизни собачьей. А появился в собачьих снах - караван. Не простой караван, а Небесный.

Небесный Караван шёл с востока на запад, занимая половину небосвода. И так он был красив, так прекрасен и недостижим, что собака по привычке облаяла его даже в сне своём. Караван удалялся, исчезая за горизонтом, а шедший в арьергарде верблюд обернулся и плюнул в пески. И плюнул так свысока, так пренебрежительно, так обидно, как бы говоря собаке - бездарность и бахвальство ещё не грех сами по по себе, но вот в сочетании..

И стало вдруг жечь собаку изнутри от этих неприятных слов, будто огненный цветочный бутон в желудке её свои лепестки распускал-разворачивал. И металась она, и воздух глотала, и общую с хомяком воду до капельки выпила, и песок жрала - ничего не помогало. И побежала тогда собака прочь из пустыни, цепь свою оборвав, побежала назад по лунной дорожке своей собачьей жизни. Бежит она из последних своих собачьих сил, уже дышит еле-еле и вдруг видит, что дорога-то уже не лунная, а железная. И бежит она прямо по шпалам. А впереди - шпалоукладчицы трудятся. Огромные, могучие бабы. Метра три ростом каждая, а иная и три с половиной. Трудятся они в поте своих тяжёлых квадратных лиц, на собаку ноль внимания обращая.

Остановилась собака, нету сил бежать больше, да и куда? И вдруг, как по команде, прекратили шпалоукладчицы работу свою. Штаны свои рабочие спустили, труселя-паруса тоже, присели над шпалами - отлить. Долго отливали, минут пять. Смотрит собака - вроде отлили они, но не встают, все на неё смотрят. Как бы говорят - ну, давай уже..

Не умом, а нутром поняла собака, что делать надобно. Подползла она к самой ближней бабе из последних сил и давай вылизывать её пизду. Пизду огромную, мохнатую, крепким потом и ядрёной солёной мочой пахнущую. И боль в желудке собачьем стихать начала понемногу. А как у всех шпалоукладчиц вылизала до остатка, до блеска зеркального, так боль и стихла совсем. И упала собака на шпалы и уснула наконец сном без сновидений.

Проснулась она ранним утром - в пустыне, у будки своей, от крика хомячьего. Опять он, стервец, не дал ей выспаться.