Вышла Нинка, со сна её ослепило солнцем; она прикрыла глаза ладошками, сморщилась, потом, когда глаза привыкли, шмыгнула за поленницу и села. К ней пристала курица, норовя зайти сзади. Нинка закышкала на курицу, завертелась и нечаянно выехала голой попой из-за поленницы. Михаил крикнул:
- Нинка, я тебя, как кошку, носом буду тыкать, так и знай. Сколько раз говорить тебе, чтоб подальше ходила!
Нинка спряталась, обиженно отговорилась:
- Курицы склюют.
- Я тебе покажу - курицы.
Деревня после утренней уборки унялась: кому надо было на работу - ушёл, хозяйки, управившись со скотиной, справляли теперь по дому дела негромкие и неслышные, а ребятишки ещё не успели высыпать на улицу, - было спокойно, ровно, с редкими, привычными звуками: животина ли прокричит, или скрипнет калитка, или где-то сорвётся как бы ненароком человеческий голос - все не для слыху и не для отклика, а для того лишь, чтобы кругом при живых не казалось пусто и мёртво. Этот выдавшийся от часу между утром и обедом покой смирял и шумы и движения, ладил с ясным, светящимся теплом, падающим с открытого неба, тихо и невидно возносил деревню, отогревая её после ночи.
- Видать, невредная у нас всё же мать была, - сказал Михаил, тронутый ласковой, манящей тишиной. - И день для неё вон какой выдался. Не каждому такой дают.
- Погода установилась, ага, - отозвался Илья.
- Нам, однако, надо вот что сделать. Пока в магазине белая есть, надо, однако, взять. А то, если завтра деньги привезут, её всю порастащат. Потом бегай.
- Водку, что ли?
- Но. Белую. А эту, красную, я не уважаю. Она для меня что есть, что нету. С неё, с холеры, утром голова не дай бог болит. - При воспоминании о похмелье Михаила передёрнуло. - Как чумной весь день ходишь.
- Всё равно для женщин взять придётся.