Прелестница с грязной шеей
"Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея". После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнёра. В публике смех, партнёр, стеная, обещает оторвать мне голову. Придя домой, я дала слово уйти со сцены".
***
"Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнёром, в комедии "Глухонемой" (партнёром моим был актёр Ечменёв), он, увидев мою чёрную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей чёрной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики... (это была Вульф). И это был второй повод для меня уйти со сцены".
Крымские воспоминания Раневской пропитаны лёгкой иронией мэтра при описании первых творческих неудач, ужасом голода и светлой радостью от общения с друзьями. Особенно, когда речь заходит о самой близкой (может быть, после Анны Ахматовой) подруге - Павле Леонтьевне Вульф.
***
"В голодные, трудные годы гражданской войны в Крыму я, уже актриса, жила в семье учительницы моей и друга, прекрасной актрисы и человека Павлы Леонтьевны Вульф. Я не уверена, что все мы выжили бы (а нас было четверо), если бы о нас не заботился Макс Волошин.
С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завёрнутые в газету маленькие рыбёшки, называвшиеся комсой. Был там и хлеб, если это месиво можно было назвать хлебом. Была и бутылочка с касторковым маслом, с трудом раздобытая в аптеке. Рыбёшек жарили в касторке. Это издавало такой страшный запах, что я, теряя сознание от голода, всё же бежала от этих рыбок в соседний двор. Помню, как он огорчался этим. И искал иные возможности меня покормить.
Однажды, когда Волошин был у нас, началась стрельба. Оружейная и пулемётная. Мы с Павлой Леонтьевной упросили его не уходить, остаться у нас. Уступили ему комнату. Утром он принёс стихи:
Зима в тот год была страстной неделей.
И красный мак сплелся с кровавой Пасхой.
И в ту весну Христос не воскресал.
На исплаканном лице была написана нечеловеческая мука.
Волошин был большим поэтом, чистым, добрым, большим человеком".