***

Ирине Иванченко

Говорили «колодезь», теперь это снова «криниця», —

возвратился язык, поплутав, как слепой в околотке,

вещий колокол сник, по кадык перерезан, а птицы

на лету разлетаются — в пули, фрагменты, осколки.

Говорят, эта речка за пазухой леса, в заначке

у беспечного лешего, раньше была золотою,

а теперь — что лоханка корпящей за стиркою прачки,

и ржаная каёмка совсем поравнялась с водою.

А когда-то здесь медленно длились долины и дали,

в неразбитом корыте светился подлунный обмылок,

там, где раньше предательски звёзды и окна мигали,

блиц-пожар полыхает напутственным взмахом в затылок.

Слышишь хруст? Свят и пуст, храм костями стучит, — не дознаться,

сколько выстоит он под атакой пернатого грая,

а в театре, на фоне горящих огнём декораций,

по живому живые последнюю драму играют.

Не бери меня за руку, друже,

как будто с поличным

непроворного вора с его неприкаянной болью.

Это ров? Это двор, столь же крохотен, сколь безграничен,

там, где раньше был дол, — вот такого размаха бездолье.

Вот такая дыра — в потолке, у крыльца, у порога…

Будет поезд ползти — сквозь тоннель да на свет, не иначе.

Но какой бесконечной окажется эта дорога,

если дочка не спит, и не плачет, не плачет, не плачет...

(март-апрель, 2022)