Deutsch

Константин Кинчев. Солнцеворот

29.01.07 00:34
Re: Константин Кинчев. Солнцеворот
 
АЛЕКСЕЙ М знакомое лицо
АЛЕКСЕЙ М
ЗЕРНА
О ТЕХ, КОГО ПОМНЮ И ЛЮБЛЮ
Мы живем в стране, где патологическое пристрастие к всевозможным датам, к осмыслению пройденного и подведению итогов. Но я изменю традиции. Я не хочу считать поражения и победы минувших лет, взвешивать, чего больше - побед или поражений. Игры с цифрами оставим нашим эконамистам, все не прекращающим борьбу за наше светлое будущее в виде увесистого и общедоступного батона колбасы. И я не буду примыкать к тем, кто все отпевает и отпевает российский рок-н-ролл, кто говорит, что он, дескать, у нас не прижился, не состоялся, не случился, не, не и еще раз не. Их рассуждения - все та же игра цифр, арифметика: мол, в стране сотни команд, а тех, кого слушают, кому верят, кто волнует - всего-то с десяток.
Это вроде дебатов наших литературных критиков, один из которых заявил, что отечественная литература приказала долго жить. Но я думаю, что если у нас были Василий Шукшин, Юрий Трифонов, Юрий Казаков, Окуджава, если есть Ахмадулина, Битов, Анатолий Ким, Искандер (список можно, как говорится, продолжить), то с литературой у нас все в порядке. И ничего, что остальные члены Союза писателей, имя которым легион, как бы и не очень писатели. Ничего. И если в музыке у нас есть хотя бы Шнитке и Губайдулина, и если в кино у нас были Тарковский и Параджанов, был и есть Абуладзе, не говоря уже о Балаяне, Михалкове и других - то нашу культуру хоронить преждевременно. Позволю себе уж совсем нахальную аналогию: это как если бы говорили, что в ХIX веке вон сколько людей романы писало, а стоящих-то литераторов за все столетие в России всего полтора десятка наберется: Пушкин да Лермонтов, да Гоголь, да Достоевский, да Чехов и т.д. Это я не уровень одаренности сопостовляю. Это я говорю о том, можно ли утверждать, что влияние не состоялось, если на фоне сотен и сотен бездарей обозначится несколько светлых пятен.
Да, я редко, крайне редко хожу на рок-концерты. Но я знаю, что есть ДДТ и АЛИСА, АКВАРИУМ и ТРИЛИСТНИК, АУКЦыОН и НАСТЯ, и еще три-четыре хороших группы, что есть Шевчук и Ревякин, Кинчев и Шахрин, Макаревич и Настя Полева, что ушли от нас, но остались с нами Майк, Цой и Саш-Баш. И все это значит, что прожитые годы не прошли зря, что рок-н-ролл в России живет и здравствует.
Когда создавался рок-клуб в Ленинграде, никто из музыкантов не ставил себе глобальной задачей застолбить место в мощнейшей российской культуре. Хотелось одного - иметь возможность играть свою музыку для своей публики, общаться, реализировать свои творческие потенции. И если сегодня наша культура немыслема без имен Гребеньщикова, Цоя, Шевчука, Кинчева и др., то сие следствие их необычайно высоких притязаний. Так привел Господь. Ибо бросили они свое зерно не при дороге, не на камень, не в тернии, а вдобрую землю, какой почти до конца восьмидесятых был ленинградский рок-клуб. Как бы ни грустно было созерцать, во что превратилось это некогда славное общественное оброзование теперь, нельзя не вспомнить его достойное прошлое. Вы скажете мне, что не было хороших инструментов, аппарата, что давили на психику идеологические органы... Да, все это было! Но было и другое. Были худо-бедно (очень худо и очень бедно) организованные концерты и фестивали, на которых возникла такая высокая концентрация духа, такое необычайное нравственное и духовное единение, такая прекрасная иллюзия святого братства, которые даже тех, у кого камень был привязан к ногам, заставляли взлетать.
Конечно, иллюзиям свойственно рано или поздно рассеиваются. Конечно, у всех свои проблемы, заботы, жены, дети, быт. Да и не это главное. Главное, что в конце концов приходит осознание - одиночество не кара, не грозный перст судьбы, не проклятие, а единственно возможный удел, нормальное состояние каждого думающего и чувствующего человека. И оно само по себе не хорошо, ни плохо. Оно неизбежно и необходимо. Вот и все.
Но есть один парадоксальный момент. Чем больше проходит времени, чем больше удоляет оно нас от начала-середины восьмидесятых, там отчетливее понимание, что наши илюзии суть... Чистая правда. И то самое святое братство все-таки существует. Хотя бы в наших мыслях и душах. И я могу мясацами не видеть и не слышать тех, с кем когда-то бок о бок шла моя жизнь, но каждый раз, когда люди, газеты, телевидение или радио приносят мне вести о них, волна тепла и бесконечной нежности захлестывает меня. И я знаю, что есть на земле энное количество людей, желающих друг другу света и добра.
Были, были ссоры и раздоры, выяснения отношений и прочая мелочная дребедень. Но время, чуть отдалив друг от друга, всех перемирило. Все дурное и вправду забылось и перемололось. А искреннее и доброе осталось. И не как воспоминание, а как реальность. И я верю, что так не только у меня, а у всех из старой абоймы. И я знаю, что не ошибусь, если скажу, отношение рокеров-восьмидесятников друг к другу сегодня можно вырозить одной фразой: Дай Бог, чтобы все были живы и здоровы, а остольное - чушь и ерунда. Такое отношение выроботолось не от безразличия и вечного рокерского раздолбайства. Это - выстраданное отношение. Не так уж велик наш круг, и все еще молоды или почти молоды, а за прошедшие годыскольких нам приходилось отпевать да оплакивать. И не дай Бог, чтобы скорбный список умножился.
Наверное, кто-то из нового поколения упрекнет меня в предвзятости. Кто-то скажет, что сегодня - новый день и новые песни. Но мне и взаправду скушны эти песни. Ценизм, стеб, абсурд - не трогают меня. Не просто не восхищают, но и не злят, не забовляют, не раздрожают - не вызывают никаких эмоций. Все это может иметь место, если подкреплено двумя немаловажными вещами: верой и любовью. На том стояли Башлачев и Цой. На том стоят Кинчев, Шевчук и многие другие. И пусть вера у всех разная, а любовь - одна. Главное, что и то, и другое есть. Без боли нет искусства. Во всяком случае у нас, в России. А человека, который глумится над наготой отца своего звали Хам. И до сих пор так зовут. Только раньше он был один. А теперь - ...
Я не берусь судить, зачем в массе своей идут в рок-н-ролл сегодня. За славой ли, за деньгами или еще за чем. Я не знаю. И я верю, что в один воистину прекрасный день появится-таки молодая группа, за каждым звуком которой будет стоять правда, любовь, добро и боль. Рано или поздно это должно случиться. Пока не случилось. Может быть, потому что пока идут в рок-н-ролл за чем нибудь. А не вопреки чему-то, как приходили тогда, в семи-восьмидесятые.
Тогда делали выбор, зная, что играть рок-н-ролл - означает отказаться от нормальной жизни, карьеры, налаженного быта, вероятнее всего, стать объектом травли и преследований, постоянного надзора со стороны компетентных органов. Быть рокером в те годы значило - жить в нищете: нередко быть бездомным, отказывать себе почти во всем. И за все это получить только одно - иногда (очень не часто!) иметь возможность играть свою музыку, петь свои песни в крохотных зальчиках, да еще при постоянной угрозе облавы.Теперь сообразите, какими качествами, какими свойствами души должны были обладать люди, выбиравшие тернистую рок-н-ролльную тропу. Они не кричали о свободе. Но были внутренне свободны. Потому что умели преодолевать страх - едва ли не главнуюгражданскую добродетель тех лет. Ведь поэт - это не просто человек, говорить в рифму. Поэт - это человек, для которого сотворение стихов, игра созвучий - постоянное преодолевание вековечного рабского страха. И как бы ни сложилась дальнейшая судьба тех, кто создавал историю российского рока восьмидесятых годов, я всегда буду относиться к этим людям с уважением. Всегда светло и с нежностью буду думать о всех них - о тех, кого помню и люблю...
Н. Барановская
<<Иванов>>, март 1998
<<ПОПЛАЧЬ О НЕМ, ПОКА ОН ЖИВОЙ>>
Бога зовут Костя. Бог ходит босиком по сцене, в него можно запустить бенгальским огнем или пустой бутылкой. Он увернется. Он же любимец солнца, он <<умеет читать в облаках имена тех, кто способен летать>>. Бог возглавляет свою армию - <<армию жизни>>, поющию хором его песни на пустырях новостроек. Бог придумал все - свои цвета, свою символику, свой язык. А его не придумывал никто. Всемогущее ТВ не пошевелило пальцем (копытом?), чтобы создать эту славу. Он не изготовлен руками и нам не навязан никем. Да, вот оно опять: гаснет свет и начинается рев, вой, стон, плаяч. КОСТЯ! КОСТЯ! Решительно пересекая пространство, он идет жить на сцене, Костя Кинчев, Лидер <<Алисы>>, языческое божество тысяч тинэйджеров, темный гений питерского рока.
<<Может быть, я не выйду на свет... >> - спел он. Не о славе, наверное, куда же еще славы. <<Свет>> - это то, что ему - пока - не дано в вышем смысле слова. Ни света, ни покоя, только дорога...
<<Поплачь о нем, пока он живой...>> - поет <<Чайф>>. Конечно, не лично о Косте, но и нем тоже. Поскольку он - один из замечательной шайки братьев-разбойников русского рока, сумевших в отличии от его ветеранов, способных лишь на идеальное копирование, создать что-то свое - пусть несовершенное, грешное, дикое, странное, но живое и вольное...
Пять лет Кинчев держит в напряжении свою публику и, кажется, в третий раз почти полностью меняет репертуар - не слишком обычное дело для наших рок-команд. И сам меняется разительно. Нет и следа того эксцентрияного мальчика с его горячечными видениями. Коттрый появился на рок-фестивале в 1985 г. и врезался в память всем, кто видел его тогда. И он уже - не одинркий герой, прибывший на грешную землю, чтобы воззвать к живым и поднять их на бой, каким он был немного позже и каким дико разозлил тех, кто усмотрел в этом сценическом создании лишь его, Кинчева, непомерное тщеславие. Но в любом качестве он собирает свой урожай сердец...
При всем том талант его не стал национальным достоянием, а существует в замкнутом мире молодежной субкультуры. ТВ показывает <<Алису>> крайне редко и в виде дурно снятых клочков. В основном музыкальная редакция ленинградского ЛТ ограничивается снятыми на концертах <<Алисы>> бушующими толпами, умело вставляя их в клипы с другими группами и создавая таким образом атмосферу популярности сих несчасных. Прочесть что-либо путное о музыке, которую делает <<Алиса>>, о поэтическом и сценическом творчестве Кинчева, о страстной и мучительной связи между ним и его публикой - практически невозможно. Все про скандалы да про скандалы...
Поскольку в дальнейшем мне придется толковать исключительно о Кинчеве, надо помнить так же крепко, как помнит это он сам, что Костя - лидер своей группы, которая, если и имеет внутри какие-то противоречия, то по отношению к внешним раздражителямвсегда сжата в боевой кулак. Что и как они играют, пусть скажут знатоки. На мой вкус, который никому не указ, <<Алиса>> в альбомах куда интереснее <<Алисы>> концертной. На сцене они как-то дисгармоничны, и пусть я полный профан, но слышу же - задумано красиво, а пошли играть - и разнесли песню вдрызг. А все-таки молодцы, развиваются, делают успехи, особенно милый моему личному слуху Самойлов, чья игра всегда отличалась и тонкостью, и своеобразным изяществом. Три года назад они куда сильнее злоупотребляли неистовостью, несколько искусственной. К примеру, <<Шестой лесничий>> на концертах никак не шел, а на одноименном альбоме - чуть ли не вершина совместных усилий инструментов и голоса, наконец-то гармонично сошедшихся в туманных извивах этого произведения.
Талант певца <<Алисы>>, даже среди коренной питерской рок-тусовки, отличающейся крайним снобизмом, не вызвал сомнения... Достоинства его очевидны. Абсолютная сценичность (свойство, встречающееся, может быть, еще реже, чем обсолютный слух) - это значит, что сценическое пространство и сценическое время принадлежат ему, он ими распоряжается, и проживаемое им на сцене время в полном объеме передается публике...
У него неплохой голос - то есть буквально в оперном смысле слова. Такой приятный баритон, который он лихо гнет на все лады. Чрезвычайно выразительная внешность, навевающая московским критикам эпитеты типа <<демонически красив>>. Нет уж, чего-чего, а пошлости в Кинчеве нет ни грамма. Тайна этого облика - в его беспрестанной изменчивости, живой <<переливчатости>>, так что он может быть и прекрасным, и уродливым, и каким угодно - все зависит от смысла песни и от сценического образа в целом.
Тексты песен <<Алисы>>, сочиненные Кинчевым и традиционно плохо слышные во время концертов - по-моему, поэзия. Отдельные фразы, образы удивляют энергией и сложностью сцеплений, свежестью искреннего, как бы первозданного, восприятия...
Дух, обитающий в павце <<Алисы>>, - беспокойного свойства, и это весьма древний дух, недаром его чценический псевдоним (Кинчев), прочтенный наоборот, отсылает нас к вечности. Высота, с котороц он смотрит на землю, обретена им в долгих странствиях по времени. И не случайна та усмешка полного, абсолютного превосходства, которой он сопровождает свои рэп-дразнилки, издевавшиеся над гримасами времени, над всяким сором земли. Кинчев смеялся там, где иные гневно кричали и грозили кулаками. В красную волну социального рок-протеста он принес свою улыбку - улыбку артистического презрения. Впрочем, кроме издевательского, ядовитого остроумия, в нем всегда были и простая шутливость, веселье, как в классическом <<Плохом рок-н-ролле>>. Но на новом витке его творчества все это почти пропало. Человек из песен <<Алисы>>, изначально и всегда одинокий, живет в миру, лишен быта и окружен одушевленной природой, где весной плохи дела у дедушки-снега, кикимора-клюква дурманит болота кровью, а в чертогах града Петра слышен тоскливый крик перелетных птиц. Этот мир и страшен, и праздничен, но время не чувствуется в нем в своих поверхностных, явных приметах. Это мир стихийных праздников и стихийных бедствий, вольное царство ветхих стихий, ничем не стесненных, проявляющих внезапную милость к человеку, но и обрушивающих на него столь же внезапный гнев.
Теперь Кинчевслушает не <<гнев площадей>>, не ложь новоявленных лесничих, но шум грунтовых вод, но подземные толчки. Он живет острым, как у зверя, чутьем. Огонь (солнце), вода, земля, ветер (воздух) - с ними он устонавливает свои взаимные отношения, а не с КПСС, СССР и другими сомнительными аббревиатурами.
Огонь в песнях <<Алисы>> - жизненная сила, энергия, радость, стремящаяся, однако, обратиться в свою противоположность, как праздник в шабаш, а огонь в пожар.
Земля - сама жизнь, со всем упоением разнообразия форм, дорога, судьба, то, что переживает человек на свете. Вода символизирует покой, гармонию.
И самая грозная и желанная стихия - ветер. Это воля. Воплощая чувства человека, возросшего под игом безумия, Кинчев пел <<Мне нужен воздух...>>. Воздух, пришедший в движение - ветер - ныече затанцевал, подыгрывая <<бесу паники>>, замела пурга, пошла плясать на пустых просторах страшная и упоительная сила, могущая загасить огонь, замутить воду, затопить землю.
А что же - человек?
Некоторое время назад Кинчев сотворил поразительный образ. Искушаемый, он изо всех сил противился злу, преодолевая свою - природу. Он пытался проделать небывалый для падшего духа обратный путь - к небу... Демон, пытающийся стать добрым христианином, верным товарищем, порядочным гражданином, оплакивающим судьбу отечества - от этого зрелища захватывало дух. Свет для него был болью, пощечиной, мукой, но он тянулся к нему, и это было источником его драматического существования на сцене.
Пожалуй, с этим покончено. "Какое солнце, какой Христос!" - горько посмеется он сам над собой. Сплошное и ничем не смущающееся язычество, Заклинание стихий, пляски жизненной силы, не злой и не доброй. И без привкуса <<русской тоски>>... Национальное, коренное рассматривается с высоты, с которой оно само, может быть, только частность в общем узоре бытия. Крепкие, хорошо сколоченные образы, хлесткие лозунги расплываются в какое-то космическое бормотание, где жизнь круто замешана, сплетена в клубок судеб, страстей, уродств, красот, путей, событий...
Традиционный русский выбор - быть могучим во зле или встать на путь света и сделаться бассильным - герой новых кинчевских песен будто отодвинул от себя, затаившись в символических лесах, на не менее символических болотах. Впрочем, от вечных вопросов ему все равно никуда не деться...
Если верно, что творческая судьба артиста столь же долговечна, сколь молоды его поклонники, то Косте петь до пенсии. Я торчала в зале, как старый зуб, а ведь мы с Кинчевым ровесники. Уже не пятнадцатилетнии - десятилетние рубятся. Ума не приложу, что они понимают, наверное, их просто завораживает бьющийся в Кинчеве роковой нерв. А может понимают...
...Так что же такое наше городское беспокойство, наша <<Алиса>> - анархия? эрос? тьма? Конечно, в своем творчестве Кинчев проживает и это, но, подчеркиваю, в творчестве. Не летал же М.Ю.Лермонтов над вершинами Кавказа! Процесс раскрепощения, освобождения, коллективного сопереживания, который происходит на концертах <<Алисы>> - он неоднозначен от того, что люди-то всякие и мало ли что раскрепощается и освобождается. Сошлюсь на себя. Будучи усердным почитателем <<Алисы>>, не поврадила и травинки...
Да, вот как хорошо я все растолковала, кроме разве что неизбывного осадка горечи в душе, когда в очередной раз иду с концерта - отчего это? Оттого ли, что жаль талантливых людей, живущих с русской безоглядностью, с <<идеалом Мадонны и идеалом содомским>> одновременно, по выражению Достоевского? Оттого ли, что вечера у нас осенью темны, а освещение скупо?..
Т. Москвина
<<Ленинградский рабочий>>, 07.11.90

ТЕАТРАЛЬНЫЕ ТЕКСТЫ КОНСТАНТИНА КИНЧЕВА
Их три: <<Театр>>, <<Лунный вальс>>, и <<Театр теней>>...
Как трудно - вне формулы и вне программы, в обход площадного величия эха многократно усиленных описаниями <<заслуженных хитов>>.
Не образуют цикла и не вспоминаются. У этих текстов - другая слава - подземная - и другой символ: та девочка Алиса с бледным лицом и глазами... Взглядом внутрь... Алиса... Легконогая, она не легка на помине. Сама является и изчезает... Как пропасть для глубоких... нежное для чутких... Редкосное для редких...
Как тот театр, где на первых ролях тишина вокруг голоса, след жеста, тьма вокруг света и пустота пространства. С событием по самой середине. С событием, как с соучастником. Слово... Что такое СЛОВО в театре? Кто знает, чьи слова мы произносим, кто до нас их высказал? Это жизнь река - дважды не вступишь. Театр - море. Здесь можно вернуться...
Саша Башлачев, поэт высокой пробы, возводил слово в примету. Константин Кинчев, поэт замкнутого пространства, сделал приметой событие, которое очистил от всех автоматизмов и случайностей. Пережил прилюдно, на глазах...
Мой театр - мой каприз,
Здесь нет кулис.
И мой зрительный зал -
Это я сам.
И в моей труппе сотни лиц,
И в каждом я узнаю себя.
При свете лунных брызг
Я играю жизнь.
Мой театр - мой каприз,
И кто вош╦л сюда - тот уже артист.
Здесь тысячи фигур
Ведут игру.
Здесь кто-то виноват,
Кто-то зол, кто-то счастлив, кто-то просто слаб.
Театр - мой мост.
Я слышу смех звезд.
Не текст, а куст, вырванный с корнями, аккуратно. Похожий на фрагмент беседы, диалога, - живой ответ на чью-то мысль. Поверхностен, как журналистский очерк, цепок, как случайный взгляд артиста, четок, как рисунок.
Фрагмент важнейший, еще не карта, но несколько меридианов есть. Не острословен, лишь слегка афористичен, не ловкой фразой - точным кроем, а контрастом слов-понятий - театр и жизнь. И сразу поперек клише - театр подделка, новодел, повтор, безделица. Искусственность и поза, пыль и скука. Темнота. Фальшивая игра: без правил, цели, смысла.
Ответ - <<Мой театр - мой каприз>>. Как будто вырван из тишины, в которой падают слова. И вдруг - редчайшая картина: зрелище одного зрителя.
Театр, в котором жизнь словно на волоске висела, потребовал единственного серьезного ответа: игры. И он ответил - не столько на вызов, сколько на призыв: <<Я играю жизнь>>. Не первого и не второго плана, а всю - через себя. Не разделяя и не разделяясь. Во-первых потому, что такова натура; во-вторых случайно выскочила, да не случайно задержалась еще одна примета его лирического мира: <<Я слышу смех звезд>>.
Так, за повседневным маскарадом высветилась неприметно вечность. Возможно, это просто отражение природы Кинчева, которому тесны реалистические пространства андеграунда, как скучны домашние сюжеты.
Поэтому его видение сразу отличается большой живописностью, затоенностью и открытостью. Он видит мир и слушает его в себе. Как сказку. Возможно для Алисы.
Маленький, забытый всеми театр.
Свет керосиновых ламп.
В небе поют голоса тех,
Кого я любил и ждал.
Музыка меня зов╦т вверх.
Я уже на вершине крыш.
Мы танцуем лунный вальс,
Хотя я не сплю, а ты спишь.
Ну а там, внизу, тает снег:
Тает снег.
Сотни свечей ждут огня,
Тысячи глаз - глаз.
Я начинаю играть в игру,
Когда на часах - час.
Маленький, забытый всеми театр,
Свет керосиновых ламп.
И вот вновь в небе поют голоса тех,
Кого я любил и ждал.
При симетричной композиции, здесь две важные - потому, что новые - точки; завороженность, от того, сам приворожил; и игра в игру - не <<я играю жизнь>>, но <<я начинаю играть в игру>>. Разнича весьма существенна.
Первое предпологае знание того, что есть на самом деле, и того, что быть должно. Тогда театр...
Второе - маска - в том смысле, в каком обычно принимают одну предельно крепкую и ясную черту - черту, за которую не ходят. Не ступают...
Маской, в которой главное - бесперспективность плоскости.
ТЕАТР ТЕНЕЙ
В театре теней сегодня темно,
Театр сегодня пуст.
Ночные птицы легли на крыло,
Выбрав верный курс.
Стены да, пожалуй, бархат портьер
Еще пока помнят свой грим.
Город накрыла ночь,
Снами задув огни.
Скрип половиц
За упокой.
Лишь время сквозь щели
Сочится луной.
Лиц не видно,
Виден лишь дым
За искрами папирос.
Квадрат окна
Дробится в круг,
Чуть-чуть -
И вдруг
Слышишь -
Хранитель хоровода рук шепчет слова.
Я повторяю за ним:
"Дух огня,
Начни игру,
Нам не начать без тебя!
В алых языках ритуального танца
Закружи гостей.
Взойди
Над прахом ветхих знам╦н!
Взойди
Мечом похорон!
Мы здесь,
Мы жд╦м сигнал,
Сигнал к началу дня!
Распиши горизонт
Кострами новых зарниц!
Вскрой душное небо
Скальпелем утренних птиц!".
И хотя этот восход ещ╦ слишком молод.
А закат уже слишком стар,
Я продолжаю петь,
Я вижу пожар!
Театр начинает жить,
Лишь только свет отбросит новую тень.
Театр начинает жить,
Когда мы по╦м:
День! Ден! День!
Но в театре теней сегодня темно.
Пейзаш после битвы.
Здесь все просто: осколки, дребезги, детали - беспредметье. Пепел, легкий дым декориции, как в фильмах Линча. Тени тех, кого Кинчев знал в <<Театре>>, а в <<Вальсе>> ждал... Все замерло... Оцепенело... Пришла легенда...
Лариса Мельникова
<<Шабаш>>, 1992
СТЕРХ
Где разорвана связь между солнцем и птицей
рукой обезьяны,
Где рассыпаны звезды, земляника да кости
по полянам,
Где туманы, как ил, проповедуют мхам
откровения дна,
Где хула как молитва,
там иду я.
Где деревья вплетаются в летопись слов
отголоском начала,
Где лесной часослов зашифрован
устами пожаров,
Где большая дорога, ч╦рная ночь
да лихие дела,
Где блестят за иконой ножи,
там иду я.
Где рассветы купаются в колодцах дворов
да в простуженных лужах,
Где в грязи обручилась с весенним дожд╦м
стужа.
Где глоток, как награда за прожитый день
ночью без сна,
Где пропиты кресты,
там иду я.
Где надежда на солнце таится
в дремучих напевах,
Где по молниям-спицам танцует
гроза-королева,
Где луна присосалась к душе,
словно пьявка-змея,
Где пускают по кругу любовь,
там иду я.
Где восток напоил молоком кобылиц
кочевника-ветра,
Где по дорогам в острог по этапу ползут
километры,
Где в грязи по колено да по горло в крови
остывает земля,
Где распятие под сапогом,
там иду я.
Где молчанье подобно топоту табуна,
а под копытами воля,
Где закат высекает позолоченный мост
между небом и болью,
Где пророки беспечны и легковерны,
как зеркала,
Где сортир почитают за храм,
там иду я.
Я поднимаю глаза,
я смотрю наверх.
Моя песня -
раненый стерх.
Я поднимаю глаза...
Питер. В/О. Весна. 1987
ШАБАШ
Памяти А.Башлачева
Со всей земли
Из гнезд насиженных,
От Колымы,
До моря Ч╦рного,
Слетались птицы на болота
В место гиблое.
На кой туда вело,
Бог, леший ведает,
Но исстари
Тянулись косяки
К гранитным рекам,
В небо-олово.
В трясину-хлябь
На крыльях солнце несли,
На ч╦рный день
Лучей не прятали,
А жили жадно,
Так, словно к рассвету расстрел.
Транжирили
Руду непопадя,
Любви ведро
Делили с прорвою,
Роднились с пиявками,
Да гнезда вили в петлях виселиц.
Ветрам
Вверяли голову,
Огню -
Кресты нательные.
Легко ли быть послушником
В приходе ряженых?
Христос с тобой
Великий каверзник!
Стакан с тобой
Великий трезвенник!
Любовь с тобой
Великий пакостник!
Любовь с тобой!
Тянулись косяки,
Да жрали легкие.
От стен сырых
Воняло жареным,
Да белые снега сверкали кровью
Солнцеприношения.
Да ныли, скалились
Собаки-нелюди,
Да чавкала
Зима-блокадница.
Так погреба сырые
На свет-волю
Отпускали весну!
Шабаш!
Солнце с рассвета в седле,
Кони храпят, да жрут удила.
Пламя таится в угле,
Небу костры, ветру зола.
Песни под стон топора.
Пляшет в огне чертополох.
Жги, да гуляй до утра,
Сей по земле переполох.
Рысью по трупам живых,
Сбитых подков не терпит металл.
Пни, буреломы да рвы,
Да пьяной орды хищный оскал.
Памятью гибель красна,
Пей мою кровь! Пей не прекословь!
Мир тебе воля-весна!
Мир да любовь!
Мир да любовь!
МИР ДА ЛЮБОВЬ!
Питер. В\О. Весна. 1988
СУМЕРКИ
Думы мои - сумерки,
Думы - пролет окна,
Душу мою мутную
Вылакали почти до дна.
Пейте, гуляйте, вороны,
Нынче ваш день.
Нынче тело, да на все четыре стороны
Отпускает тень.
Вольному - воля,
Спасенному - боль.
Вот он я, смотри Господи,
И ересь моя вся со мной.
Посреди грязи - алмазные россыпи.
Глазами в облака, да в трясину ногой.
Кровью запекаемся на золоте,
Ищем у воды прощенья небес.
А черти, знай, мутят воду в омуте
И, стало быть, ангелы где-то здесь.
Вольному - воля,
Спасенному - боль.
Но в комнатах воздух приторный,
То ли молимся, то ли блюем.
Купола в России кроют корытами,
Чтобы реже вспоминалось о Нем.
А мы все продираемся к радуге
Мертвыми лесами да хлябью болот.
По краям да по самым по окраинам.
И куда еще нас бес занесет?
Вольному - воля,
Спасенному - боль.
Но только цепи золотые уже порваны,
Радости тебе, солнце мое!
Мы такие чистые да гордые,
Пели о душе, да все плевали в нее.
Но наши отряды, ух, Отборные.
И те, что нас любят, все смотрят нам в след.
Да только глядь на образа, а лики-то черные.
И обратной дороги нет!
Вольному - воля,
Спасенному - боль.
Москва. Щелчек.
Зима. 1987
ДУША
По погосту, в белый дым,
мутная душа гуляла,
Вьюгой выла на луну,
волокла крыла.
Ей подняться от земли
Духа не хватало,
Больно ноша у души
тяжела была.
Отлетала в свистопляс,
воротиться не успела,
Спохватилась горевать,
как зарыли в снег,
Рассекала от винта,
распрягала блудом тело:
Ей без меры доверял
Русский человек.
Смертью смят, жизнью бит,
Нашей дури табун,
Вдоль обрыва летит,
То ли наугад, то ли наобум.
Так и бродят по Руси
нераскаянные блики
Тех, что Духом не смогли
душу обуздать,
Что пасли самих себя,
в зеркалах узрев великих,
Да пытались ветку-жизнь
под себя ломать.
Сколько лет, а все одно,
заливаем смуту смутой,
За морями ищем свет
медного гроша.
Кабы нам поднять глаза,
ну, хотя бы на минуту,
Да увидеть, как горит
у души душа.
Москва. Покровка. 13.11.2000
МАМА
На моей земле, видно, так повелось,
Вс╦ не слава Богу, вс╦ не так, как у всех,
То ночами маемся, то засветло пь╦м,
Стороной взглянуть, и смех, и грех.
Ой, мама, мама, больно мне.
На моей земле каждый в правде ослеп,
Брат на брата пр╦т, сын отца тянет в блуд,
На моей земле вместо колоса - серп,
Вместо солнца - дым, вместо воли - хомут.
Так за веком - век, ни кола, ни двора,
От тюрьмы - сума на стыке эпох.
В драке не поможем, но случись война,
Даст Бог, победим, победим, даст Бог.
А у земли одно имя - Светлая Русь,
В ноги поклонись, назови е╦ - мать,
Мы ж - младенцы все у не╦ на груди,
Сосунки-щенки, нам ли мамку спасать?
А на часах без пятнадцати три,
Время - как река, не воротишь назад.
А ты хоть раз попробуй оглянись, посмотри,
Что сумел, что сделал, и кто этому рад.
Ой, мама...
Москва. ул. Народного ополчения. Осень. 1992
НЕБО СЛАВЯН
Звездопад, да рокот зарниц.
Грозы седлают коней,
Но над землей тихо льется покой
Монастырей.
А поверх седых облаков
Синь - соколиная высь.
Здесь, под покровом небес
Мы родились.
След оленя лижет мороз,
Гонит добычу весь день,
Но стужу держит в узде
Дым деревень.
Намела сугробов пурга
Дочь белозубой зимы.
Здесь, в окоеме снегов
Выросли мы.
Нас точит семя орды,
Нас гнет ярмо басурман,
Но в наших венах кипит
Небо славян.
И от Чудских берегов
До ледяной Колымы.
Все - это наша земля!
Все - это мы!
За бугром куют топоры,
Буйные головы сечь,
Но инородцам кольчугой звенит
Русская речь.
И от перелеска до звезд
Высится Белая рать.
Здесь, на родной стороне
Нам помирать.
Питер - Москва. поезд 22.10.2000
ВЕТЕР ВОДИТ ХОРОВОД
К закату сны, из дома прочь,
Несло, кружило по земле,
Всех тех, кто вздохом принял ночь
И до рассвета был в седле.
Кресты им метили пути,
Следы их хоронил туман.
По небу землю пронести
Созвал их ветер-ураган.
К дождю звенели облака,
Ласкался путь полынь-травой.
Шли в далеко из далека,
Шли, пели, звали за собой.
И если к ночи день,
Как в первый раз,
Смотри, как пляшет табор звезд,
Смотри и слушай мой рассказ:
В мутный час, под хохот луны,
Ветер плел из леса узду,
Выводил на круг табуны,
В руки брал нагайку-звезду.
Ох, он и гулял по черной земле,
Смутой жег за собой мосты,
Исповедывал на помеле,
Храм хлестал, да лизал кресты.
Жирно чавкал по рясе болот,
Хохотал обвалами гор,
Собирал народ в хоровод,
Да и начинал вести разговор:
Эй, слушай мой рассказ,
Верь голосам в себе.
Сон не схоронил, а плач не спас,
Тех, кто прожил в стороне.
Ну а тех, кто встал глазами к огню,
Кто рискнул остаться собой,
Кто пошел войной на войну,
По земле веду за собой.
По земле, где в почете пни,
Где мошна забрюхатела мздой,
Где тоской заблеваны дни,
Где любовь торгует пиздой.
Там, где срам верой наречен,
А поклеп, правдой-совестью,
Где позор знает, что почем,
Где стыд сосет вымя подлости.
Эй, слушай мой рассказ,
Верь голосам в себе.
Сон не схоронил, а плач не спас
Тех, кто прожил в стороне.
Вставай!
Ветер водит хоровод!
Москва. Ул. Народного ополчения.
Зима. 1990
ПАСЫНОК ЗВЕЗД
От земли имя принять
и оставить дом,
До небес ладить костры
по седым ручьям,
Ворожить, словом грозу
и услышать гром,
Да глядеть солнцу в лицо,
как в глаза друзьям.
По ночам бредить луной,
да перечить сну,
На заре выплеснуть боль
алым облакам,
По земле песней лететь
от окна к окну,
И упасть ч╦рной звездой
к твоим ногам.
А к утру выпадет снег,
и закружит день,
Отпо╦т вьюга-гроза
по сугробам лет,
И из гн╦зд пасынка звезд
позов╦т метель,
От земли имя принять,
да зажечь к весне рассвет.
По ночам бредить луной,
да перечить сну,
До небес ладить костры
по седым ручьям,
По земле песней лететь
от окна к окну,
Да глядеть солнцу в лицо,
как в глаза друзьям.
Да охранит тебя Солнце от мутных зрачков!
Да охранит тебя Солнце от грязного рта!
Да охранит тебя Солнце от черных присяг!
Да оделит тебя Солнце глазами любви!
Москва. ул. Народного ополчения.
Весна. 1990
МЫ ДЕРЖИМ ПУТЬ В СТОРОНУ ЛЕСА
Б. Гребенщикову
Ты веришь запаху трав,
Я - стуку в дверь,
Но разве важно, кем были мы,
И кто мы теперь.
Ведь в этой игре решать не нам
И не нам назначать масть,
Но мне кажется, вс╦ же стоит встать,
Даже если придется упасть.
Ты ночуешь в цветном гамаке,
Моя кровать - пол,
И мне безразлично, кто из нас отдаст пас,
И кто забь╦т гол.
Ведь в поисках темы для новых строк
Можно пробовать тысячи слов,
Но если ты слеп, не стоит идти -
Ты разобь╦шь лоб.
Мы держим путь в сторону леса,
Мы видим снег скал.
И нам ни к чему ветер песен,
Который мы оставили вам,
Покидая вокзал.
Твой символ - роза ветров,
Мой - ржавый гвоздь,
Но, ради Бога, давай не выяснять,
Кто из нас гость,
Ведь мы с тобой решаем кроссворд,
К которому знаем ответ.
Ты только вспомни, какой ш╦л дождь,
А сейчас дождя нет.
От линий стужи навстречу теплу,
Мы ид╦м, держась за края,
И нам вс╦ сложнее смотреть вверх
И просить у неба огня.
И хотя у нас с тобой разный стиль
И разный цвет глаз,
Мы ид╦м тропой восходящего дня,
И утро смотрит на нас.
Подмосковье. Отдых. 1984
СМЕРТЬ
Кто в семи соснах перепутал пороги,
Кто ловил лучи в струях мутной воды,
Кто искал следы ветра во чистом поле,
А кто тянул к себе притяжение звезды.
Испокон веков земля,
Усмиряла миг,
Укрывала тишиной
Крик.
Каждому свои пути,
Каждому свой час.
Смерть ровняет по себе
Нас.
Разные шаги, выбор места не важен,
Крест не по себе, без узды удила,
Кузова без душ, или души без башен,
Вот такой расклад, такие дела.
Москва. Покровка. 12.05.1998
ЗЕМЛЯ
Я начинаю путь,
Возможно в их котлах уже кипит смола,
Возможно, в их вареве ртуть,
Но я начинаю путь.
Я принимаю бой.
Быть может, я много беру на себя,
Быть может, я картонный герой,
Но я принимаю бой.
Я говорю:
Живым - это лишь остановка в пути,
м╦ртвым - дом.
Смирное время,
Смирные дни,
Боль и радость почистили зубы и спят,
Звук, которым когда-то был крик,
В рот набрал воды
И прикусил язык.
Ржавчина
Выжженных зв╦зд
Отражает промежутки сомнительных лет,
Плесень нес╦т свой пост,
Прикрывая покрытый коростой погост.
Волчья ягода,
Ч╦рная кровь,
Немое темноводье водит тени по дну,
Языки публичных костров,
Лижут лица.
Эй, начальник, покорных в ров!
Пот напомаженных туш,
Жирные рты плетут слюной кружева.
Зверь лакает из луж
Души тех, кто принял печать.
Маэстро, туш!
Живым - это лишь остановка в пути,
М╦ртвым - дом.
Москва. Щелчек. 1986
Наше дело - воля острых углов, Мы, вообще, такие, какие есть. (с) "Русский рок" - таланты и поклонники
 

Перейти на