1980 год. Таймыр.

В полевой сезон 1980 года выполняли мы нивелирование 1 класса по берегу Карского моря. Бригада подобралась неплохая, я оказался самым молодым. Вылетели мы на АН-2 из Хатанги на мыс Челюскина, сделали первую посадку на мысе Косистом, там поели в столовой, пока лётчики тоже у себя обедали. Ждём их на лётном поле, мёрзнем под стылым ветерком, ёжимся. Наконец, приходят летуны. Вижу- они что-то ищут, бочки разглядывают, нагибаются. Потом подходят к нам и спрашивают:

- Мужики, вы не видели: здесь на бочке лежал кусок нерпичьего сала?

Рабочий Юра Котов по прозвищу Рыжий, вежливо улыбаясь, сообщает:

- А я его скушал.

Пилоты остолбенели. Потом один из них осторожно заметил:

- Вообще-то мы им унты натирали, чтобы не промокали...

Тогда мы и узнали, что Рыжий обладает натурально ямой желудка- мог есть, что угодно, 24 часа в сутки.

Заправив самолёт, долетели до полярной станции в бухте Марии Прончищевой. Перекусили с полярниками, почту отдали, а взлететь никак не удаётся, разгона не хватает, полоса короткая, перегруз. Пришлось взять на борт с собой одного полярника- вылетал на Большую землю по телеграмме, но коллеги провожали его недружелюбно. Наверное, на станции возник конфликт, а телеграмма была лишь возможностью покинуть север. Лётчики напряжённо хмурились- непредвиденный лишний вес. Опытный и череcчур умный пилот предложил нам запрыгивать в самолёт на взлёте. Это был незабываемый забег. Самолёт на лыжах медленно набирает скорость, мы вчетвером бежим рядом с ним, вытаращив от напряжения глаза. Не знаю, что другие думали, но у меня в голове было, лишь бы не остаться тут- на замёрзшем берегу моря Лаптевых... Очень неудобно запрыгивать в дверь, она расположена довольно высоко. Почему-то я последним оказался, когда самолёт уже отрывался от полосы. Наверное, более старшие мужики обладали лучшей сноровкой по выживанию. Ребята схватили меня, кто за что уцепился, и втащили внутрь. Мы уже летели над заснеженной тундрой, а мои ноги всё ещё свисали наружу.

Прилетели на мыс Челюскина, поселились в гостиницу. Большая комната с двухярусными железными кроватями, постоянно меняется контингент. В гостинице поразили две вещи: огромный таракан, прогуливающийся по обледенелому полу, и повар- мощный армянин с невероятно большим носом и яростным кавказским взглядом из-под лохматых бровей. Но он оказался совсем мирным человеком и готовил очень вкусно. Наверное, это был самый северный армянин на то время. Всех предупреждают не выходить из здания, так как вокруг гостиницы бродят несколько белых медведей.

Но разве нас удержать. Вдвоём с таким же молодым коллегой убежали на полярную станцию за несколько сот метров, чтобы проставить штампики с изображением белого медведя и надписью Мыс Челюскина на конверты и чистые листы бумаги.

Двумя вездеходами вышли мы от мыса Челюскина на юго-запад. Нужно было доехать до мыса Могильного, где и начинали в том сезоне работу свою. Весна на Таймыре- понятие относительное. Снег и не таял, море тоже сковано льдом. Решили не маяться по пересечённой местности, а рвануть прямо по льду моря. Были сомнения и даже страх, но, всё же, поехали. Перед этим слетали на АН-2 на охоту с пограничниками. Охота, конечно, была браконьерская. В открытую дверь самолёта выставили ствол пулемёта Калашникова, нашли стадо диких оленей, пара очередей, и пять животных остались лежать на окровавленном снегу. Вернулись на заставу, пересели в военный вездеход, доехали до места нашей охоты, разделали оленей и поделили добычу по-братски. Двух оленей нам, а трёх заставе. Так что ехать было нескучно- наварили мяса в дорогу в вёдрах, по-английски с кровью. Оказалось очень даже вкусно.

Ехали вприглядку, мерещились трещины. Но главное препятствие, конечно, торосы. Напетляли, как зайцы, иногда выбирались на берег, но, побуксовав в глубоком снегу, тащились снова на лёд. Торосы сияли на солнце, переливались, приобретая такие сказочные формы, что не раз кто-нибудь принимал груду льда за избушку или корабль, а то и видел, что белый мишка идёт, спорил, пока в бинокль не разглядит торос причудливый.

Ну, кто бывал на севере, представляет, что такое полярный день. Солнце 24 часа бродит по небу и понять, что наступила ночь, можно было лишь по лёгкому похолоданию и отсутствию рефракции. Поэтому ехали, не замечая времени. В устье реки Нижняя Таймыра увидели занесённый снегом старый-старый вагончик. Рядом бегали две истощённые крупные собаки, а третья сидела на крыше и страшно выла. Оказалось, что бедный пёс попал в капкан, лапа была, практически, перебита. Освободили его, забрали в палатку, смазали повреждённую лапу. Осталось неясно, как собаки попали туда, и кто оставил настороженный капкан.

Кстати, палатка наша в тундровом варианте устанавливалась на металлическом каркасе на вездеход. Поднимались наверх по деревянной лестнице, внутри печка-капельница, "спальня" со спальными мешками для 5 человек. Вездеходчик устроил себе гнездо над нами- на цепях висел деревянный лежак. Ну, и подобие стола, на котором и ели, и в карты резались, и я делал вычисления.

Больная собака прожила недолго, началась гангрена, бедолага вёл себя мужественно, смотрел печально нам в глаза, тыкался горячим носом в руки, не ел, не пил, только слёзы бежали по морде. Чтобы не мучался, пришлось пристрелить его. Остальные две собаки, как-то заметив табунок оленей, погнались за ними, и больше мы их не видели. То ли догнали оленя и устроили праздник желудка, то ли сами попали на зуб к волкам или белому мишке .

На привалах вспоминали, что этим путём лет за 50-70 до нас прошли знаменитые полярные исследователи- Нансен, Толль, Урванцев, Ушаков- отважные люди. Много изменилось с тех пор, прогресс, всё-таки. И вот мы едем в железных банках на гусеницах там, где эти люди прошли на собаках и пешком.

От устья Нижней Таймыры двинулись мы тундрой, скорость упала, конечно. Надо было пересечь небольшую речку, и в ней то мы и попали в переплёт... Всё-таки, весна сыграла свою шутку. Под снегом лёд был тонкий, наледь расплылась, и мы её благополучно проломили, слетела гусеница с правой стороны, собралась в клубок и пробила один бензобак. Вторая бригада решила, что они умнее, пытаясь нас объеxать. Результат- обе гусеницы слетели, а техника встала накренившись, напоминая подбитый танк. И началась наша маленькая эпопея "спасения Челюскинцев". Идей было много, все умные, но неправильные.

Сначала продолбили на берегу в мерзлоте яму, вставили туда в качестве мертвяка бочку с бензином, связали и натянули все тросы, не хватило длины, нарастили их толстым капроновым канатом. Зацепили трос за звёздочку вездехода, а другой конец каната обмотали вокруг бочки и с замиранием сердца смотрели, как вездеход, зафырчав, начал натягивать трос. Он зазвенел, как струна, а потом- хрясь! Канат лопнул, как гнилая нитка. Посовещавшись, легли спать, надеясь на мудрое утро. Наша-то бригада спала нормально, а вот соседям было сложно- все валились на крайнего, который ругался задушенно и старался перелезть на другой бок. В конце концов, они пришли спать к нам- в тесноте, да не в обиде. Там остался один водитель, как капитан, который свой корабль не покидает.

Утро оправдало поговорку: одному пришла в голову идея, которую сначала мы отвергли, как авантюрно-глупую. Надо было продолбить траншею во льду до устья этой речушки- метров 400. Вооружившись ломами, лопатами, мы это сделали, не веря в результат, но чтобы занять руки, коли голова не работала. И всё получилось- вода спадала на глазах, освобождённая ото льда речка потекла в этом жёлобе, гусеницы открылись, обули мы наш вездеход, выехали, потом зацепили тросом соседей и их гусеницы. И вот она- свобода!

Постепенно добрались мы до мыса Могильного. Первым делом пошли поклониться погибшим морякам, захороненным там в 1915 году- мичману Жохову и кочегару Ладоничеву со шхун Вайгач и Таймыр. На высоком мысу, выдающемуся в море, стоит огромный крест, окружённый четырёхугольником корабельных цепей. На кресте висела медная табличка с замечательными стихами. Я тогда их переписал, но потерял листок и содержание забыл, к сожалению. Сфотографировались, по обычаю, у креста, и я побежал с мелкашкой на охоту, куропаток пострелять. Подкрадываюсь к птичкам, а сбоку выбегает весёлая ушастая компания зайцев- просто стадо голов в 20. А от вездехода ребята кричат, рукой машут. Поглядел в том направлении, а там неспеша бредут олени, внимания на нас не обращая. Такие там места сказочные, где звери человека за врага не считали ещё. Хотелось бы, чтобы и дальше так было...

С работой мы дошли до реки Каменная, она впадает в Карское море. Метров 200 шириной в устье, не особенно глубокая. Мы её на вездеходе пересекли вброд туда-обратно удачно. Потом уехали км за пять от реки. И вот, под утро идём с нивелировкой, стараемся успеть до рефракции. Слышим сзади автоматные очереди, выстрелы пистолетные. Оглядываемся, а от реки двое военных бегут, в воздух стреляют, ракеты пускают. Вездеход свой на той стороне они оставили, сами на лодке резиновой переправились и за нами гонятся. То есть, нарушителей границы обнаружили. А мы в этом районе уже неделю крутимся. Мы неспеша закончили работу, чайник согрели, ждём солдат. Подбежали, воздух ртом хватают, говорить не могут- там же кислорода, как и в горах, нехватка. Короче, мы задержаны и должны своим ходом на заставу ехать. Куда деваться- двинули потихоньку и солдатиков прихватили, предварительно их чаем с галетами и повидлом напоив, накормив.

На берегу они в лодку сели, а мы поехали вброд, но немножко промахнулись. На середине провалились в яму, вездеход наш уже сто лет, как плавать разучился- весь в дырах, да ещё палатка наверху, тяжеленный. В общем, затонули мы так же красиво, как и крейсер Варяг когда-то. Рабочие наверху в палатке, а мы с водилой Сашей в кабине под водой. Вода не тёплая, несмотря на лето, так как до моря метров 300, а там льдины плавают и в июле. Сашка старше меня в два раза, успокаивает- мол, сиди спокойно, дверь не рви, как водой кабина наполнится, так мы спокойно и выплывем.

Говорить-то легко, а внутри паника растёт вместе с водой прибывающей. Наверху пацаны с ума сходят, не знают, как нам помочь. И тут мы выплываем, я стараюсь показать себя невозмутимым, хотя внутри от страха всё съёжилось, пока ждал под водой. Пограничники быстро организовали наше спасение, переправили на лодке на берег, вызвали второй вездеход по связи. Начали мы спасательную операцию. Сначала надо было снять вездеход со скорости и зацепить трос. Кроме водилы кто ещё сделает? Надели на Саню тёплые кальсоны, свитер, носки, перчатки, и он стал нырять с лодки в ледяную воду. Вынырнет- ему тут же в кружке чистого спирта, который он запивал сразу же водой из речки. В конце концов, напился он, как зюзя, но дело сделал. Нас на берегу дрожь била, а ему хоть бы хны. Высунется по пояс из воды, в одной руке кружка со спиртом, а другой рукой водит перед носом у солдата в лодке и объясняет заплетающимся языком, что под водой ни хрена не видно. Вытянули наш вездеход двумя другими кое как. Стоит бедолага, со всех щелей вода хлещет. Оставили мы его на берегу, а сами на заставу в бухту Экклипс уехали с погранцами, где и прожили двое суток.

В первую же ночь Сашке стало плохо, скрючило его, закаменел, дышать перестал. Мы его растирали, хлестали по лицу, нашатырь под нос совали. Постепенно разогнулся, размягчел, а к утру захрипел, засипел:

- Пи..пи...пи...

Я подбежал:

- Что, Саня, писить хочешь?

Он раздражённо машет головой и снова пищит.

Поняли- воды ему надо попить.

Когда он начал говорить более менее разборчиво, то прошипел:

- Блин, мужику сорок пять лет, а они ему писить предлагают. Я лишь до двух лет писил, а потом это по другому называлось.

На заставе нам понравилась сауна настоящая с бассейном. Ребята были дружные, никакой дедовщины, питание замечательное- в основном, за счёт местной фауны: гуси, оленина, рыба красная. Так как у нас многие продукты погибли, то они нам подарили сигареты, спички, соль и т.д. Помогли перебирать двигатель. Интересно, что соль в воде растворилась моментом- мешок 50 кг исчез, осталась одна рогожа. Зато 4 коробки макарон слиплись, выкидывать жалко было. А так как печка горела постоянно, чтобы просушить палатку и вещи, то я взялся стряпать лепёшки из этого теста макаронного. Весь мокрый от жара, забил лепёшками ящики, ведра, тазы. Вкус у них, конечно, напоминал макароны, да и сохли они очень быстро, но свежие шли на ура. Забавно, что радиостанция, побывав под водой, а потом просохнув, начала работать намного чище, чем до этого. Распрощались с погранцами, а где-то через месяц к нам прилетел вертолёт, привёз заказ, и мы специально вернулись, чтобы офицерам в благодарность отдать несколько бутылок дефицитного коньяка.

К осени дошли мы до полярной станции на мысе Стерлигова, известной тем, что в 1944 году здесь всплыла немецкая подводная лодка, фашисты захватили полярников в плен и сожгли станцию. Встретили ребята нас с радостью, посетители там довольно редко бывают. Истопили баньку и напоили настоящим квасом. Повариха, загадочно улыбаясь, вытащила откуда-то бутылку водки, о которой даже её муж-механик не знал. Досталось всем по капле, а закусывали свежими огурчиками и помидорками, которые полярники выращивали в горшках под лампой.

Очень доброжелательные и весёлые люди там работали. Дочка поварихи и механика шестилетняя Аннушка ходила за мной хвостиком, наверное, потому, что моложе всех был. Мама ей в шутку сказала- вот тебе и жених, а то ты переживала, что состаришься одна в тундре. Девочка с десяти месяцев странствовала с родителями по разным поляркам, умная и начитанная не по годам.

Заканчивали мы работу на левом берегу реки Ленивая. Неширокая, но берега обрывистые и скальные высотой метров под 20. Чтобы переплыть, пришлось резиновую лодку спускать на верёвках вниз, а сами, как горные козлы, перескакивали с уступа на уступ. Выплыли на середину реки, и тут сбоку вынырнула огромная тюленья морда- лахтак, морской заяц. За что его зайцем окрестили- не знаю, но размером этот зайчик лишь слегка уступает моржу. За каким интересом его занесло километров 15 от моря в пресную речку? А он стал описывать круги вокруг нас, поднимая волну и заметно потряхивая лодку. Кричать и угрожать мы не рискнули- кто знает, что у него на уме, может, принял лодку за тюленя и начал игры любовные. Высунется из воды и внимательно наблюдает за нашей реакцией, шевеля усами. Или наши морды бородатые ему родственников напомнили...

Закончив работу, переправились назад, поднялись наверх, оглянулись и заметили десяток оленей там, где мы только что были. Рабочий Валера- страстный охотник, схватил мелкашку и переплыл обратно. Мы наблюдали, как он подкрадывался, выстрелов слышно не было, просто один из оленей вдруг упал. Пришлось снова переправляться, разделывать олешку, спускать и поднимать на верёвках мясо и лодку.

На обратном пути заехали на полярную станцию, поделились с ребятами свежим мясом.

А дальше наш путь лежал на подбазу на реке Шренка. Нужно было проехать км 300 по тундре. Карты на тот район не было. Знали азимут и расстояние. Ну, и компас помогал, только в тех местах нельзя забывать про магнитное склонение. Осень- она по календарю лишь считалась, а на самом деле морозцы, снег и шикарные полярные сияния. По дороге надо было ещё пару наблюдений сделать на пунктах триангуляции, которые мы умудрились найти.Через несколько дней пути местность стала гористая, камни под гусеницы лезли, приходилось частенько разувать вездеход и менять сломанные торсионы. Переезд затянулся, и мы попали в мощную пургу. Мело серьёзно почти неделю, не переставая. Благо, в дороге подстрелили ещё одного оленя, еды было вдоволь, но уши и носы опухли и болели от игры в карты, так как игра шла обычно на эти части тела. Проигравший получал щелчки несколькими картами по носу.

Дежурный рабочий, решив разнообразить меню, приготовил обед интересный, вряд ли кто такое ещё когда ел. Полярники нам дали немного манной крупы, так он сварил её на сгущённом молоке, отдельно отварил мясо кусочками, а потом мясо в кашу положил и всё перемешал.

Сладкая манка с мясом... Съели... Но попросили больше не экспериментировать.

Наружу выйти было очень сложно, замело вездеход до середины палатки. Прощу прощения за подробности такие, но в туалет приходилось идти с лопатами, причём вдвоём. Быстренько выкапывали яму, один уходил, второй оставался в ней, а потом бегом в палатку. Метель мгновенно наводила порядок и снова всё идеально и стерильно в тундре. Стихла пурга как-то неожиданно. Просыпаемся, а снаружи ни звука.

Кто-то даже предположил, что нас полностью с крышей замело. Вышли наружу. Сияло солнце, снег искрился так, что глаза открыть невозможно было. Полдня откапывали вездеход, прочищали, кое как тронулись с места, а отьехав метров 100, остановились проверить гусеницы и заметили, что на горке зашевелился сугроб, и появился большой волк. Он, неспеша, не обращая на нас внимания, спустился к нашей бывшей стоянке и начал шариться в отбросах. Костей-то накидали немерено за это время. Выходит, все эти дни лежал голодный, пережидал метель и ждал, когда мы стронемся с места. А, может, ночью подходил, когда мы затихали и питался потихоньку- ведь добыть в такую погоду сам бы он никого не смог.

А на базу попали благодаря случайности: остановились пальцы на гусеницах подбить. Я с рабочим Петькой затеял шуточную борьбу, завалил его в снег, он из-под меня вывернулся и замер. Лежит, руку куда-то тянет и мычит, дар речи потерял. Посмотрели в том направлении- километрах в двух от нас из низины торчали антенны радиостанции. Чуть было мимо не проехали. Так бы и катили, пока горючее не кончилось, в сторону Якутии.

Anhang

Таймыр 1981 год.

В следующем сезоне меня ждал снова Таймыр. Или я его ждал.

Попав в тундру впервые ранней весной, увидел сначала "белое безмолвие", когда не на чём остановиться взгляду, и ослепительная белизна режет до слёз глаза. Однажды дофорсился без солнечных очков и получил ожог, такой же, как при сварке. Дня четыре пролежал с мокрым полотенцем на лице, периодически промывая глаза чаем, и передвигался с помощью рабочих.

Когда сошёл снег, тундра расцвела- повсюду желтели полярные маки, мягкая пушица белела островками, карликовая берёзка и ива распустили ярко-зелёные листочки. Над головой летели непрерывными косяками серые гуси, чёрная казара и множество уток. Белые куропатки с красными бровками, хохоча, взлетали вертикально в небо, а потом, треща крыльями, падали на землю и начинали танцевать вокруг своих невзрачненьких подруг. Под ногами в огромных количествах суетились толстенькие разноцветные лемминги, иногда выставляя свои два зуба и иммитируя атаку-неважно, кто перед ними, человек или железный вездеход.

Тундра просто пела от радости, что ненадолго избавилась от снега и морозов.

И забыть это невозможно, потому и тянет всегда туда, хоть и знаю, что не придётся побывать больше там никогда.

Из Диксона на вертушке мы вчетвером- механик, водитель и я с рабочим вылетели к оставленному другой бригадой где-то в тундре в прошлом году сломанному вездеходу. С собой мы прихватили новый двигатель, сварочный агрегат и кучу разного нужного железа. Плюс продукты, личные вещи.

Приземлились у сугроба, в котором с трудом можно было разглядеть вездеход.

Времени было море- светлый день не заканчивался все 24 часа.

Откопав вход в палатку, раскочегарили печурку, стало уютно, и появилось ощущение, что мы не совсем дикие люди. Первый день занимались устройством быта и откапывали вездеход. На другой день механик с водителем начали отсоединять двигатель, а мы были на подхвате. Без всяких приспособлений нам предстояло вынуть сломанный движок, а потом вставить новый. А весит он килограммов 250.

Прицепили проволокой к длинной трубе, поднатужились и...тянем-потянем... с помощью растакой-то матери мы заменили движок. Через несколько дней, заварив все дыры и сломанный ленивец, сделали пробный выезд. Но вездеход ходил, как ослепший на один глаз конь- кругами. Упорно не ехал прямо, как ни дёргал водитель рычаги. Оказалась повреждённой главная передача. Заказали по связи, пришла вертушка, привезла запчасти и остатки нашей бригады, а механика вывезла. Починившись, отправились мы, наконец, работать.

Весной поставили сети на речке Лидия, которая впадает в залив Миддендорфа. Море ещё было сковано льдом, а реки уже открылись. Ушли с нивелировкой километра за 3-4 от реки. Решили не гнать вездеход обратно и пошли пешком втроём проверить улов- двое рабочих и я. Пришли, смотрим, а даже поплавков не видно, ячейки сплошь рыбой забиты. Речка неширокая, метров 25-30, мы её полностью перегородили, шнур был привязан за металлический костыль на той стороне. Кто-то должен был перейти реку, отвязать сеть. А температура воды близкая к нулю градусов. Бросили жребий, выпало мне.

Разделся догола и пошёл, хватая ртом воздух и вытаращив глаза. В самом глубоком месте было по горло. Выскочил из воды и кругами начал носиться по берегу. От холода исчезли все первичные половые признаки. Кое-как согрелся, а с другого берега в это время два тепло одетых кадра советовали, как правильно делать гимнастические упражнения.

Отвязал затем шнур, перебрёл снова реку, опять прыжки-вопли-бег по тундре. Парни выбрали из сети рыбу и говорят, умоляюще глядя на меня:

- Ну, ты же всё равно уже мокрый, сходи ещё разок туда-обратно.

Сходил... Натянул и привязал сеть, в перерывах делая стометровки по вязкой тундре. И даже почувствовал, что начал привыкать к ледяной воде...

Дошли мы летом с работой до реки Пясина. Но через неё перебраться на вездеходе было невозможно, это самая полноводная река Таймыра. Решили перебросить технику на подвеске на вертолёте. Дело это оказалось затяжным, и мы провели на одном месте с полмесяца. Сняли палатку и каркас, вытащили всё из вездехода и поселились на берегу речки, впадающей в Пясину. Ставили сети- рыбы там было столько, что просто слово "много" абсолютно не подходит. Причём, рыба вся благородная, начиная от осетровых и заканчивая ряпушкой. Ну, и сиг, муксун, омуль, хариус, чир. Во всяком случае, окуней и пескарей с щуками нам не попадалось. Целыми днями делать было почти нечего-проверить сети, поиграть в карты да поесть. Я, правда, большую часть дня бродил с ружьём или винтовкой- трёхлинейкой по тундре.

Однажды, отойдя с километр от палатки, заметил спящего на берегу речки оленя. До него было метров 200. Место открытое совсем, но ветерок тянул с его стороны. И я пополз, моментально промокнув, проваливаясь в заболоченную тундру. Подполз к нему метров на 50-60, когда олень что-то почувствовал. Он сел на задницу, как собака, и повернул голову в мою сторону, недоумевая, откуда появилось нечто непонятное. Промахнуться было невозможно, но после выстрела бык бросился резко в мою сторону. От неожиданности я забыл передёрнуть затвор, чтобы дослать в ствол новый патрон. Лежу,целюсь в стремительно приближающегося зверя, давлю на курок, с ужасом понимая, что не успею перезарядить.

Олень, не добежав нескольких метров до меня, рухнул замертво. Разделывая, увидели, что пуля пробила ему сердце, но насколько же живуч организм, если после такой раны олень сумел промчаться несколько десятков метров...

В устье Пясины наткнулся на очередную загадку. Увидел остатки сгоревшего зимовья. Внутри, расковыряв всякий мусор, обнаружил гору уже заржавевших капканов на песцов, три черепа собачьих и три ствола от оружия- карабин, мелкашка и двустволка. Что за трагедия произошла здесь, было непонятно и, к сожалению, так никогда и не узнал. Видно, и хозяин погиб, т.к. ни один охотник не бросит своих собак погибать в огне. И почему они были заперты в избушке?

Потом прилетел вертолёт, зацепил наш вездеход и долго пытался его оторвать от земли.

В конце концов, лётчики сконфуженно сказали, что этот борт слабоват, пришлют другой. Когда пришла следующая вертушка, мы начали погрузку, а пилоты, как всегда, сели к нашему богатому столу покушать. У нас постоянно была свежая оленина, гусятина, рыба солёная, жареная, уха, а в этот раз настряпали пирожков с гусиными пупками. Пока они устраивали праздник желудку, мы немного перестарались. Поев, пилоты взяли с собой "подарки"- рыбку, мясо- поднимаются в кабину и обомлели: в салоне лежали гусеницы от вездехода. Они же сказали нам разуть его, чтобы полегче был, ну, мы и разули, а траки внутрь сложили. Пришлось всё железо снова вытаскивать и оставлять на следующий рейс.

Зацепили летуны тросом вездеход, начали "подпрыгивать", проверять. Какого-то Лешего я сунулся с голыми руками что-то подправить. Бортмеханик рявкнул предупреждающе, но поздно. Я получил такой мощный удар током от накопившегося на тросе статического электричества, что ещё с полчаса говорить нормально не мог- лицо повело и волосы дыбом встали. Улетели, потом возвращаются, грузим гусеницы, ещё какое-то барахло.

С этим бортом я тоже улетел, а бригада должна была последним рейсом вместе с палаткой и продуктами прибыть.

Но погода на Таймыре меняется быстро. Садились мы рядом с зимовьем семьи охотников в такой густющий туман, что я не мог понять, как лётчики нашли это место. Видимость была метров 20. Через полчаса к нам подсел ещё один борт, следовавший от острова Средний на Диксон с группой московских журналистов. Волею природы, нам пришлось двое суток провести вместе из-за тумана. Пилоты и я без дела не сидели. Мы нарубили, напилили дров хозяйке на две зимы, наверное. Она там была вдвоём с 10-летним сынишкой, а мужа санрейсом увезли перед этим в Диксон- у него в руках разорвалось ружьё, повредив глаз и оторвав палец.

Москвичи же ходили с фотоаппаратами, снимали всё подряд и по-женски взвизгивали, если видели что-то интересное. Дрова, естественно, не барское дело. Но к столу садились первыми.

Хозяйка- крупная женщина лет 40, весёлая, сдабривающая свою речь матом. Но как-то это выглядело не пошло. Она нас и кормила. Пилоты ждали положенные 24 часа, чтобы вскрыть свой НЗ. Открыли запаянные огромные банки. Конечно, всё отдали охотнице. A её сынишка был рад шоколаду. Вертолётчики стали составлять список-петицию с критикой содержимого- мол, в случае чего, на этом НЗ не проживёшь. Туман скоро поредел, и борты ушли на Диксон.

Я остался на неделю в примаках. Ходил с её сыном на охоту, продолжал колоть дрова, благо морем вынесло топляка на столетия вперёд. Вечерами слушал её переговоры по рации с соседями- охотниками. Жаль, не было диктофона, такие темы обсуждались, что программа "Пусть говорят" отдыхает с бледным видом.

Когда прибыла бригада, меня дружно окрестили племянником той женщины. Позже встретились с её мужем- здоровенным под два метра мужиком. Он осмотрел меня с ног до головы, усмехнулся- так вот ты какой- племянничек....

Он нам здорово помог, закоптил всю нашу рыбу, а её набралось уже много- две двухсотлитровые бочки были засолены.

Работая км в 3 от избушки, мы наткнулись на мёртвого белого медведя, сказали охотнице, и та припомнила, что зимой к ним пришло сразу штук 6-8 медведей, и они лазали по крыше, пугали собак и её. Мужа не было, а она дверь приоткроет, пульнёт в ночь из карабина и спрячется снова. Видно, одного зацепила. Взяла лопату и ушла засыпать бедного мишку гравием, землёй, чтобы с моря, с кораблей случайно не заметили.

Дом у них интересно расположен- всё под одной крышей, жилые, хозяйственные помещения, поварня- место, где ездовым собакам пищу готовят. Над поварней высоко в потолке сделано большое отверстие, в которое дым уходил. А так как варили им обычно рыбу, нерпу или мясо белухи (до сих пор не знаю- это кит или дельфин), то ароматы разносились на многие километры и притягивали голодных мишек, как магнит.

Стадо белух плывёт по морю, преследуя всё время косяки рыбы, в основном, корюшки. Ещё издалека слышны их "Уфф-уффф". Белые гладкие блестящие тела взмывают над водой метрах в 100 от берега, зрелище красивое. Но для охотника они, в первую очередь, пища собакам и привада песцам. При нас поймали одну белуху в сеть, выволокли баркасом на берег. Лежала, почему-то вызывая ассоциацию с мёртвой русалкой...

Закончив сезон, выехали в Диксон. На окраине посёлка увидели огромные следы копыт. Удивлённо переглянулись- это какие же должны быть олени? А потом встретили небольшое стадо коров с быком во главе. Они и натоптали в тундре, пытаясь найти хоть одну травинку среди мха. Сено им доставляли специально самолётами, чтобы в детском саду и школе у детей было свежее молоко.

Anhang

Мамонт с рогами.

Шёл с тремя рабочими по хребту в сторону вездехода и палатки. Уже несколько дней бродили, где попало и спали, как попало, так что стремились скорее достигнуть цели.

Последние два часа пробивались сквозь заросли кедрового стланика, вымотались и исцарапались жутко. Лес- не лес, а какое-то безобразие. Перекрученные деревья высотой метра три, ни тропы, ни просвета. Всяко изворачиваешься, чтобы протиснуться между сучьями. А ветки норовят сорвать рюкзак и расцарапать физиономии.

Когда выбрались на чистое место, даже дышать легче стало. Шли, перепрыгивая с камня на камень. Вокруг всё открыто, ни одного деревца. У меня за плечом висит одностволка, заряженная крупной дробью на случай, если глухаря встретим. Остальные патроны лежат россыпью в рюкзаке за спиной.

Впереди показался небольшой осиновый лесок, колок- буквально, пятнышко молодых деревцев метров пять в диаметре. Каким-то образом занесло их сюда, где одни камни и редкие низенькие кедрушки.

Проходим вплотную к осинкам, как, вдруг, там зашевелилась какая-то коричневая масса и начала медленно подниматься всё выше и выше. У страха глаза велики, говорят. Так оно и есть. Я стоял в паре метров от осинника и натурально увидел живого мамонта- обросшего шерстью, смотревшего на меня сквозь ветки. Казалось, что он возвышался надо мной, как небоскрёб. Достаточно было шагнуть вперёд и протянуть руку, и я бы прикоснулся к нему.

Потом разглядел над его горбатой мордой огромные широкие рога. Это был лось, и, судя по числу отростков на рогах, довольно старый.

Мужики за моей спиной сбились в кучу, шепча на ухо:

- Саня, стреляй...

Сдавленно шёпотом же отвечаю:

- Патроны с пулями в рюкзаке...

Они начинают шарить за спиной, затянув, нервничая, узел...

Всё это происходило в такой близости от зверя, что мы слышали его сопение.

Сохатый, видно, пришёл сюда, спасаясь от гнуса, на хребте хорошо продувало. Лежал себе, думал старческую думку, пока на него чуть не наступили четверо обормотов.

Стою, жду, что решит этот гигант, а меня рабочие качают из стороны в сторону, пытаясь развязать этот проклятый узел.

Слава Богу, зверь оказался умнее нас.

Мог бы раскидать одним движением и втоптать всех в камни, но сохатый, вздохнув тяжело на прощание, медленно развернулся и спокойно, величаво пошёл с горы вниз, в распадок кормить комаров.

Испортили весь кайф старику.

Расстрел.

В 1982 году работал я в тайге на севере весь полевой сезон с двумя рабочими пешком без транспорта- дорог в тайге не было, лишь редкие старые геофизические профили. Упаковались на базе партии, собрали рюкзаки, палатку не взяли, решив обходиться на случай дождя шалашами, а в хорошую погоду можно было спать под марлевыми пологами, чтобы гнус хоть ночью не грыз. Засунули в рюкзаки брезентовые чехлы от спальников, сами спальники оставив на базе. Каждый килограмм был на учёте. Рабочий Генка даже расчёску демонстративно выложил из кармана, сообщив, нахмурившись, что ни к чему лишние граммы таскать. Продуктов уложили в обрез в расчёте на лабазы, которые я собирался выгрузить на вертолёте заблаговременно. Если всё делать не спеша и тщательно, то продукты бы полагалось спрятать в металлической бочке, закрутив потом крышку, чтобы лесные звери не добрались до содержимого. Но начальство торопило, решили, что за месяц-другой ничего не случится и в прорезиненном брезенте. Уложили мы в него запасы свои, увязали крепко верёвками, получились два огромных пакета весом килограммов по 50 каждый.

И вот, доставили нас в сельский аэропорт, мужики разлеглись на травке, а я на МИ-2 улетел на объект. Запланировал места лабазов с учётом, что подойдём к первому через месяц, а спустя ещё недельки три придём ко второму лабазу.

Садились на сухой болотинке, я вытаскивал брезент наружу, взлетали, помечал на карте и аэроснимке место лабаза и летели дальше. Находились в воздухе мы, самое большее, часа полтора-два. Прилетаю за бригадой, ищу их. Рюкзаки лежат на полянке, парней нет, а пилоты нервно жестикулируют- мол, давайте скорее, лететь надо, погода может испортиться. Наконец, нашёл рабочих своих в тенёчке спящими. Разбудил и был шокирован- оба в сисю пьяные. Разбираться некогда, где деньги взяли и почему напились. На тычках-пинках погнал их в вертолёт, забросал внутрь рюкзаки и бичей, и мы взлетели.

Долетели до нужного места, повыкидывал мужиков невежливо и бессердечно из вертолёта ,попрощался с летунами, и борт ушёл. Остался я наедине с двумя бесчувственными телами и начал раследование. На мои вопросы ответом было мычание и кивание. А ведь дОрог каждый час- надо идти и работать. Поднял рюкзак один, и мне стал подозрителен его вес: распотрошил- нет тушёнки. В другом рюкзаке та же история.

Пропили!!!

Тут меня, конечно,понесло... Пытался доказать им некультурными словами, насколько они были неправы, сотворив такую подлость, оставив нас без припасов. Но аудитория игнорировала мою речь. Тогда прибёг к силе. На Толика, как на более юного рабочего, подействовала лишь простая угроза испортить фасад лица, а Генка буркнул что-то, но, кажется, послал меня по известному адресу.

Потряс его за грудки- ноль эмоций.

И тогда я громко заявил:

- Ах, ты ж, собака серая! Я тебя приговариваю к высшей мере наказания по законам... законам... (в голову лезли лишь фразы "по законам военного времени" и "Именем революции", что явно не подходило в этот исторический момент).

Толя, разводя в сторонке костёр, испуганно и недоверчиво косился на меня, а Генка в очередной раз пустил меня по матушке.

В тот сезон мне выдали винтовку-трёхлинейку, оружие, с которым сражались ещё белые и красные. А мы получали карабины, винтовки, наганы или пистолеты ТТ с формулировкой- для охраны секретных документов. За все годы работы ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь из коллег от шпионов отстреливался, стволы использовались только для охоты или, на крайний случай, зверя отпугнуть либо сигнал подать.

Передёрнул я затвор, Генка не реагирует. Взял его за шиворот, подтащил к толстой сосне и усадил под ней. Сорвал какой-то цветок и воткнул в кору в метре над его башкой. Тот, прищурившись, наблюдает с ехидной усмешкой- мол, что ты ещё выдумаешь?

Отошёл на несколько метров, приставил винтовку к плечу:

- Последний раз спрашиваю, засранец- встанешь?

Генка, как расстреливаемый комиссар в давние времена, плюнул во врага. Наверное, в меня метил, хотя слюна, всё равно, с губы не слетела, повисла на подбородке.

- Ну, тогда, всё! Смерть врагам и саботажникам!!!

Я прицелился в цветок и нажал на курок. Пуля влепилась в ствол сосны, посыпалась кора Генке на голову, он резво подскочил, будто и пьяным не был. Вытаращив глаза и заикаясь, проорал:

- Совсем сдурел?

Хотел кинуться на меня, но я снова передёрнул затвор. Генка испуганно выставил ладони перед собой:

- Всё... Саня, всё... замяли, сейчас пойдём.

- Ну уж, нет, я с вами такими никуда не пойду. Меси тесто, заводи ландорики.

Ландорики- это обычные оладьи, просто такое странное название они получили в экспедиции. Моя слабость... И рабочие часто пользовались этим. Конечно, в этот день мы никуда не пошли. Генка напёк горку румяных ландориков, косясь всё время в мою сторону и что-то очень тихо приговаривая.

Толя почистил винтовку, а я, попив чаю с ландориками, макая их в сгущёнку, отошёл, душа размякла, и простил этих двух паразитов, ещё не зная, что впереди нас ждали голодные времена.

Таёжные грабители или вкус комбикорма.

Прошёл месяц, мы шли с почти пустыми рюкзаками, продукты заканчивались, каши и супы давненько были постными, если не удавалось подстрелить какую-нибудь дичь, но грела мысль, что скоро придём к лабазу, порадуем животики. Подходим к заветной полянке. Место красивое. Сосняк клином в болото вдаётся, ягель шуршит под ногами. Ну, комары, пауты и мошка довеском.

Только скажу честно- привыкает человек и к этой заразе. Один мой знакомый охотник- дед Степан как-то мне сказал, когда я весь себя исхлестал, отбиваясь от кровососов.

- А ты их не убивай, и они тебя кусать не будут. Они же живые тоже, как люди.

Сомнительно, конечно, но стерпеть всё можно, оказывается.

На болотинке сохранились вмятины от колёс вертолёта, мох примят, а брезента нет.

Такое разочарование. Ведь упаковал и деликатесы кое-какие туда, чтобы потешить желудки. Карамельки, вафли. Решили переночевать, а утром поискать ещё.

Нашли! Метрах в 100 в зарослях непроходимых лежал изодранный брезент. Всё было истоптано медвежьими следами. Банки сгущёнки раздавлены и изгрызены. Никак не пойму, как он их отличает от тушёнки. Мешочки с крупой, сахаром изорваны, внутри копошатся какие-то жуки-червяки. Тушёнка и рыбные консервы на солнце повздувались. И всё покрыто мощным слоём помёта. И откуда в одном медведе столько... каки. Или они компанией на дело пошли? Мрачно смотрим на это безобразие, а косолапый, возможно, лежал где-то рядом и, ехидно злорадствуя, наблюдал за нами. Выковыряли три банки из-под самого низа, лосось в томатном соусе- показались они нам в порядке. Потом поорали в глубь чащи всякие ругательные слова- типа, попадёшься ты нам, паразит лохматый...

Отошли к ручью, сварили чай и отмыли и открыли эти банки. Рабочим повезло, а я траванулся. Ну, все знают последствия отравления. Правда, в городе есть врачи и таблетки. А тут только организм, который сам борется. Победила молодость.

Еды у нас оставалось маловато, решили ускоренно двигать до следующего лабаза- км около 100, но по пути выполняя работу свою.

Постепенно дошли и туда. Разочарование было неописуемо. Лесные хулиганы утащили и этот брезент, бесследно. На полянке остались следы их, вOлок по траве, мху, клочки брезента и ни одной банки. Куда всё заныкали, мы так и не обнаружили. Как же в эти минуты мы не любили медведей!!!

Продержались после этого мы ещё с полмесяца. Шли дожди, вода в речках поднялась, мутная, рыба плохо ловилась. В одном зимовье увидели мешок, подвешенный к потолку. Сняли, раскрыли, внутри было что-то непонятное- то ли комбикорм, то ли отруби. Ясно одно- охотник подкармливал либо коня либо собак. Подумав, слепили какие-то лепёшки на воде из этой фигни. Масла и соли уже у нас не было. Заботливо положили лепёшки-котлетки на сковородку и начали печь. Через пару минут конструкция стала разрушаться, и скоро на сковороде лежало какое-то месиво вместо аккуратных лепёшек. Достали ложки и стали есть комбикорм, стараясь не смотреть на это...

Ну, зашло оно в желудок более менее нормально, а вот на выходе мы поимели проблемы. Мы не догадались просеять, там попадалась жёсткая солома, и в момент посещения туалета (впрочем, какой туалет в лесу...) тайгу оглашали вопли, подобные медвежьим, когда он весной из берлоги выходит и кишечник от пробки прочищает. Я, правда, медведей в такой момент не слышал, но думаю, что муки он испытывал похожие. Наверное, ещё с муками рожениц сравнить можно- врать не буду, тоже не испытывал. Но было очень больно... В определённом нежном месте...

Вызывали вертолёт на связи, но в тот год была какая-то напряжёнка с лётными часами у экспедиции. Просили нас потерпеть. Остался мешочек пшёнки. Соль, сахар, чай, курево- всё закончилось. С тех пор пшённую кашу не ем. Вместо чая заваривали чагу, листья смородины, ягод всяких. Было то время, когда птицы сидели на гнёздах, не удавалoсь подстрелить никого, а на крупного зверя- лося, оленя, мишку рука сначала не поднималась, пропадёт мясо, лето же, а потом и рады были бы хоть кого замочить, но тайга словно вымерла напрочь. Тогда курили все, поэтому страдания наши были связаны, в основном, из-за отсутствия табака. Закручивали сухую травку, листья, тянули какие-то корешки, давились едким дымом и кашляли, как чахоточные.

Изредка удавалось подстрелить белку, съедали её, обсасывая худые рёбрышки. Но продолжали работать, пока не прилетел АН-2 и на сброс кинул нам два мешка с продуктами в болото. Они наполовину ушли в трясину, но мы их выкапывали лихорадочно и так быстро, как крот не копает. Дотащили до леса и устроили пир горой.

Человек от еды пьянеет ничуть ни хуже, чем от алкоголя. Любое простое слово приводило нас в восторг, когда наелись от пуза. Словно наркоманы, катались, истерично хохоча, по траве, стоило кому-нибудь тупо пошутить. Генка изобрёл новый напиток: зачерпнёт кружкой ледяную воду из родника, накидает туда шоколадных конфет, размешает и пьёт чудо-напиток, морщась от удовольствия. Мы с Толиком тоже попробовали- очень вкусно! Странно, вернувшись в город, ни разу больше такое не пил.

Исхудали мы тогда, конечно, ужасно- можно было снимать без грима в качестве узников концлагерей. И картина такая, когда ели уже через силу: три скелета с бородами, по пояс голые, наплевав на комаров, лениво пережёвывая пищу, лежат у костра, а животы, словно у рахитиков, свешиваются набок. Ну, были бы кости, а мясо наросло моментом.

На фотографии то, что осталось от меня после голодовки.

У геологов.

Сброшенных с неба двух мешков с гуманитарной помощью хватило ненадолго- мы же думали, так будет и дальше: периодически прилетает железная птица и приносит в клювике еду. Поэтому не экономили, молодые организмы с крепкими зубами быстро расправились с содержимым мешков, и нас снова настигли голодные дни.

Но, избаловавшись шоколадным коктейлем, мы не захотели опять складывать зубы на полки и, плюнув на работу, пошли пешком на базу. Идти было далеко, да ещё не по натоптанной дороге, а, в основном, лесом-болотом.

В конце первого же дня над нами пролетел вертолёт, сделал круг (Ура! Нас ищут!) и приземлился в полукилометре от нас где-то за деревьями. Пока мы добежали, вертушка взмыла в небо и исчезла. А нашим глазам открылся небольшой палаточный посёлок. Это был лагерь Иркутских геофизиков. Мы скромно подошли сразу к кухне. Повариха узрела наши вороватые блуждающие взгляды на недоеденный кусок хлеба, оставленным каким-то зажравшимся геологом на столе, и предложила перекусить. Содержимое мисок с кашей исчезло в нас быстрее, чем она налила чай. Вздохнув, женщина поняла, что глупо спрашивать, хотим ли мы добавки.

Из большой палатки вышел пожилой человек (по тем моим понятиям), лет 50. Представился- Владимир Фёдорович, начальник партии. Переговорили с ним, я объяснил нашу беду- мол, есть нечего, а начальство о нас не беспокоится, лишь обещает прислать продукты. Он, даже не думая, выделил нам палатку и предложил пожить у них до прибытия нашего вертолёта.

Очень неудобно было выходить к столу на завтрак, обед и ужин, тем более, что питались геологи намного лучше геодезистов- вертолёты прилетали регулярно, продукты свежие постоянно. А мне на связи продолжали твердить, что бортов не ожидается, держитесь. В округе у нас было немного своей работы, так что мы старались уйти пораньше, пока все спали, но это нам не удавалось, так как повариха всегда пресекала такие попытки и без завтрака не отпускала в тайгу.

Через пару дней я подошёл к Фёдоровичу и предложил ему наши услуги. Тот очень обрадовался, план не успевал выполнить, людей не хватало. Нужно было прорубить сколько-то километров визирок по тайге, по которым геофизики прокладывали сейсмокабели, а его рабочие не справлялись. С нами было проще, так как не надо было отправлять никого из ИТР на весь день, чтобы задавать направление рубки.

И мы взялись за дело, с каждым днём всё дальше уходя от лагеря. Но теперь уже мы, не стесняясь, усаживались по-хозяйски вместе с геологами за обеденный стол и смело просили добавку- как же, заработали честно!

Однажды в лагерь пришёл аргиш (караван) оленей с каюром-эвенком Захаром на крупном рогаче-самце верхом. Фёдорыч предложил нам на другой день доехать на оленях до работы, чтобы ноги не бить. Мы с радостью согласились.

Я сажусь на оленя, тот тут же поджимает ноги и ложится. Слезаю- он встаёт. И так несколько раз. У ребят та же история. Не хотят везти олени крупных бледнолицых мужиков. Но стоило сесть мелкому субтильному Захару, как олень привычно зашагал вперёд. Погрузив на животных топоры и теодолит со штативом, мы побрели за оленьей связкой следом.

За те дни, что мы там жили, прорубили так много визирок в лесу, что Фёдорыч, растрогавшись, пригласил меня зимой в гости в Иркутск на угощение.

К слову, я приезжал к ним потом в экспедицию в командировку, но в рабочее время нельзя было выйти никому из здания, предложили самому сбегать за бутылкой. Естественно, закончилось чаепитием. Правда, ребята помогли мне тогда, сделали копию геофизических профилей втихушку от спец.части на мой следующий обьект.

Anhang

Кока.

Попал ко мне в бригаду на сезон рабочий-молдованин. Звать его было Кока Никифор Саввович. Обычно сразу прилипают прозвища к рабочим. А тут ничего придумывать не надо- так к нему подходило это круглое слово- Кока. Маленький лысенький мужичок. Было ему 30 лет, только что с зоны откинулся, отсидел 10 лет от звонка до звонка. Расспрашивать не принято, за что отбывал, но за несколько месяцев о чём только не переговоришь в палатке, особенно перед сном или в непогоду. Грабил Кока сельские магазины с напарником. Однажды ночью тащили награбленное, а он из кассы мелочь выгреб, ну и монету в руке сжимает, там какой-то бугорок, он его поскребёт, а потом рукой пот вытирает. Когда добычу принесли домой, напарник глянул на Коку и остолбенел- тот стоял в индейской боевой раскраске- весь в каких-то красных полосах.

На монетке оказалась специальная краска несмываемая. Пришлось Коке затаиться, но милиция вышла уже на их след.

Ночью он бежал в сторону Румынии, умудрился перейти границу и дошёл до Югославии, там устроился у какого-то дельца. Кока рисовал неплохо, помогал оформлять сувениры на продажу.

В один неприкрасный для Коки день приехали местные вежливые менты и увезли его с собой. Передали его не менее вежливым советским коллегам, распрощались. И тут наши менты, то есть КГБ, сняли с себя маску вежливости и отлупили Коку от души. Потом его ещё часто били, пока не отправили по приговору на зону.

Так что ничего хорошего в жизни он не видел. А тут тайга, свобода, так ему всё нравилось... Надо сказать, он был очень вежливый человек, бранного слова не услышишь.

Вообще, мне пришлось практически все полевые сезоны работать с бывшими зеками, одного встречал, который ещё при Сталине по малолетке сел. Благодаря этим людям, я отучился сквернословить, так как за базар нужно отвечать. Правда, зато я стал хорошо "ботать по фене".

В основном, все начитанные, доброжелательные люди, причём, чем больше срок за плечами, тем большим спокойствием навевало от этого человека.

И резкий контраст, когда приходил рабочий после двух-трёх лет отсидки. Мат-перемат, жаргон и пальцы веером. Таких приходилось перевоспитывать или избавляться от них.

В тайге без шуток-подколок не проходило дня. Кока очень переживал, что на голове у него не осталось волос, и наш водитель Миша ему предложил испытанный метод. Нужно заварить в крутом кипятке пихтовые ветки, дождаться, когда подостынет отвар, чтобы кожа терпела, намочить полотенце, обмотать им голову и сидеть, периодически поливая себе на темечко этим настоем.

Несколько дней по вечерам мы едва сдерживались, чтобы не расхохотаться, видя серьёзного Коку, восседавшего на чурбаке в чалме и с ковшиком в руке. Потом полотенце снимет с себя и в два маленьких зеркальца голову рассматривает. А Миша подойдёт и поощрительно:

- Молодец, Кока! Вот, уже и пушок появился....

Как-то настреляли глухарей, и Кока сел их ощипывать. Вдруг, замечает, что по рукам ползают насекомые. А дичь же сильно блохастая- вшивая, только птичьи паразиты на человеке не приживаются- температура не та.

Всплеснул Кока руками:

- Ой, кто это такие?

- А это, Кока, вши бельевые у тебя завелись, похоже...

Тот с отвращением начал скидывать с себя одежду, прожаривать на костре. Прожёг воротник у свитера, рубашку, спальник дымился, мы ему обьясняем, мол, шутка, но он продолжал портить вещи. С тех пор Кока близко не подходил к дичи.

Осенью в тайге повылазили грибы, буквально, топчешь их ногами. Кока обрадовался, так как раньше их не видел. И взялся собирать всё подряд, почему-то, в основном, несъедобные- мухоморы же такие яркие, красивые. К вечеру кузов вездехода был завален, а Миша чуть не выл, так как он готовил всегда ужин и приходилось эти грибы перебирать и чистить. В конце концов, мы сказали грибнику, что он будет сам обрабатывать свою добычу. Посидев вечерок у костра с несчастным видом, в одиночестве чистя грибы, Кока забросил собирательство и только вздыхал тяжело, проходя мимо грибных полянок.

Ещё ранней весной, когда в тайге снег лежал, Кока наткнулся на кучку замёрзшего лосиного помёта. Заинтересовался...

Естественно, чья-то добрая душа ему сказала, что это такие лесные орехи, очень полезные дя мужской потенции.

Тот удивился и начал нагребать их себе в карман телогрейки, но услышав наш дружный хохот, пригляделся к "орешкам", а потом, плюясь, стал выбрасывать всё добро из кармана.

Осенью шли мы тропе звериной и наткнулись на свежую медвежью лепёшку. Судя по всему, косолапый пасся перед этим на ягодниках. Такое красочное "варенье" лежало перед нами. Как всегда, Кока приостановился, и сразу с готовностью ему подсказали:

- Знаешь, Кока, когда у охотников сахар заканчивается, то они используют это варенье к чаю...

Тот задумчиво ковырял прутиком в какашках, я подошёл к нему и попросил:

- Кока, пожалуйста, не надо, у нас есть ещё сахар.

- Да, нет, я же просто так, посмотреть....

Однажды водитель Миша попросил Коку нарисовать его возле вездехода. Тот взял лист бумаги, карандаш и быстро набросал рисунок. Там был изображён вездеход, а рядом натянутый марлевый полог. Мишка удивился:

- А я-то где?

- А ты, Миша, под полог от комаров спрятался...

Как-то шли мы с теодолитным ходом по лесу. Вездеход остался на старом профиле, рабочие рубили визирку- узкую просеку, а я с инструментами делал измерения.

Прорубились они в очередной раз метров на 150, слышу- зовут меня. Подхожу, визирка упёрлась в два мощных листвяка, рубить же их не будешь, спрашивают, с какой стороны обойдём деревья. Я прошёл вперёд, заглянул за дерево, а оттуда на меня смотрит медведь- метрах в 5-6 стоит. Резко развернувшись, я рявкнул:

- Медведь!!!

И мы понеслись по визирке назад галопом. Кока бежал рядом, через плечо у него была моя двустволка, спрашиваю:

- Что в патронах заряжено?

- Картечь...

- Так чего бежим?

Остановились, медведя и близко не видно. Переломил стволы, а там дробь на рябчика. Вот так бы этой "картечью" причесали мишку, и чем бы потом всё закончилось, неизвестно...

- Кока, а что такое картечь в твоём понимании?

- Ну, дробь всякая...

Уже первый снежок лёг, прислали нам студента Колю- типичного городского жителя на практику. И Кока над ним шефство взял, уму-разуму его учит, решив, что за лето сам стал настоящим таёжником. Про следы рассказывает, про повадки звериные. Коля показывает на свежий след белки, спрашивает, кто это прошёл. Кока ему важно отвечает:

- А это, Коля, сохатый недавно пробежал...

Коля посмотрел дальше и увидел, что след у сосны обрывается.

- А куда же он потом подевался?

Кока замялся, думает, что бы такое ответить умное.

Кто-то из ребят подсказывает:

- А дальше, Коля, сохатый услышал, что мы идём, запрыгнул на дерево и сидит там сейчас на ветке, копыта свесив, и шишки грызёт...

Зашли мы в осинник, в котором, видно, в прошлую зиму лоси долго стояли. Кора почти на каждом дереве погрызена зубами сохатых. А так как снега зимой в тайге много, под два метра наваливает, то и лоси высоко дотянулись. Кока тут как тут:

- Смотри, Коля, как медведь в тайге участок свой метит. Кто выше дотянется когтями, тот и хозяин участка.

Коля взглянул на царапины на дереве на высоте под четыре метра и удивленно покачал головой:

- Да-а, здоровые тут медведи....

Попав в колонию, Кока сразу сказал начальнику, что он хорошо рисует, надеясь увильнуть от тяжёлой физической работы.

- Та-ак. Художник, значит... Ну, пойдём, покажу тебе фронт работы.

Довольный Кока семенил за офицером, радуясь и думая, что будет готовить какие-нибудь транспоранты, оформлять стенды.

Начальник подвёл Коку к стройплощадке:

- Вот тебе цемент, песок, кирпичи. Чтобы за неделю нарисовал мне на этом фундаменте кирпичный сарай. Держи схему.

Так наш Кока освоил специальность каменщика.

Рисунок: на куске обёрточной бумаги Кока быстренько нарисовал меня в профиль.

Ёся и Киса.

По рации сказали мне, чтобы срочно выехал на базу партии в деревню - прислали двух студентов из Иркутского политеха. В тайге уже снежок пробрасывало, конец сентября. Приехали в село, разгружаемся, подходят два парня и рассматривают нашу банду. Определившись, обратились к водителю Мише Орлову (или как мы его звали- Орёл, Орёлик), решив, что он старший.

Миша- красивый мужик лет тридцати с небольшим с шикарной чёрной бородой, волнами спадавшей на грудь, выглядел горадо импозантнее всех остальных членов бригады. Тем более, что мы дорогой провалились в болото, выбирались с помощью самовытаскивателя (по-простому, бревно, на которое надеваются цепи с крючьями) и перемазались в грязи, как черти, а Орёл остался сухим и чистым, сидя в кабине. Я подмигнул Мишке, и он стал играть роль начальника. Вечером мы уехали к местному дружку Кузе в баню, загуляли, и утром студенты, увидев нас всех с похмелья, ещё больше убедились, что шефом может быть только Миша, а никто другой.

Какое же разочарование было на их лицах потом, когда узнали правду...

Познакомились, одного было звать Юра, и я его тут же перекрестил в Ёсю.

Когда-то работал с двумя братьями- грузинами. Один из них был Иосиф, но все его почему-то звали Юрой. Ну, а я переделал наоборот- Юру в Иосифа или в Ёсю. Позже, когда мы стали друзьями, Юрка, вспомнив "Двенадцать стульев" и Осю с Кисой, нарёк меня Кисой.

Расспросив ребят, узнали, что Юрка хорошо играет на музыкальных инструментах. В деревне у знакомых нашли гармошку, гитару и взяли с собой в лес. Теперь вечера в палатке у нас стали музыкальными, а выезжали мы с базы в тайгу, специально сделав круг по улицам через село. Всей бригадой уселись на крыше вездехода, Юрка растянул меха гармошки, и мы хором рявкнули:

-Казаки-и, казаки-и...

едут, едут по Берлину

наши казаки!!!

Местный люд выбегал на улицу, изумлённо глядя нам вслед.

По окончанию института Ёся пришёл к нам в экспедицию. Мы крепко с ним сдружились, а через несколько лет снова оказались в одной бригаде, так как сезон закончился, рабочие разъехались, но объект был не доделан. Организовали "офицерскую бригаду" - Ёся, Киса и молодой геодезист Серёга, а водителем был новенький паренёк Саня. Делали триангуляцию и планово-высотную подготовку аэроснимков. И вот, остался последний пункт триангуляции, который необходимо отнаблюдать. Приехали, поставили у подножия деревянного сигнала палатку, утром встаём, а на улице аж звенит- такой морозяка.

Градусник показал минус сорок. Оделись с Юркой потеплее, подшлемник-маска был всего один, его Ёсе отдали, так как он у теодолита стоял. Для меня достали чистую портянку, прорезали отверстия для глаз и рта, сзади закололи булавкой.

Столик для теодолита находился на высоте 30 метров, думаю, там было не теплее, чем на земле. Вскарабкались по лестнице наверх с трудом, мешали полушубки и валенки. Я расположился в углу площадки, записываю отчёты. Невязки прут, углы не совпадают. Юрка начинает тихо закипать, диктует отчёты, но впустую. Замерзла летняя смазка у теодолита, лимб протягивает.

Когда перестали чувствовать пальцы на руках, бросились к лестнице и через минуту были уже в палатке, где уютно потрескивала железная печурка. Запросили по связи прогноз погоды, потепление не обещали, велели выезжать.

На другой день собрали палатку и поехали на базу. Можно было спокойно ехать по зимнику, но мы решили срезать по старым профилям.

В результате ничего не выиграли, приходилось то и дело пилить-рубить деревья, преграждающие проезд. К вечеру подъехали к речке Мога. Неширокая, метров 30, покрылась льдом к тому времени. Мы его подолбили ломиком, поморщились- толщина льда была ещё недостаточной. Но понадеялись на русское авось, как всегда. И зря... Даже до середины реки не доехав, наш вездеход провалился под лёд, и с одной стороны слетела гусеница.

Не очень глубоко- короче, женщинам по пояс. Но в этой ледяной воде надо было обуть вездеход и вылезти на берег. Если оставить технику на ночь в реке, то к утру она вмёрзнет в лёд. Сергей сразу сказал, что ему здоровье дороже и в воду не полез.

- Ну, тогда ставь палатку, готовь ужин.

Раскатали мы болотные сапоги и втроём начали биться с замерзающей рекой. Стемнело, на ощупь и при свете фар, обули уже бесчувственными руками в воде вездеход, а выехать не можем даже с самовытаскивателем- упирается наш ГАЗ-71 мордой в лёд. И стали мы долбить ломами коридор во льду до самого берега, проваливаясь по самое я извиняюсь. Сапоги давно залило водой, телогрейки сбросили, не замечая мороза, пар валил от нас, на спинах корка льда, борода смёрзлась так, что слова не пробивались. В принципе, слова были, в основном, все одинаковые и знакомые, так что можно было и не произносить их. Юрка, промокший насквозь и местами обледеневший, задубевшими губами с трудом выговаривал:

- Саня, иди на берег, погрейся немного.

Но куда уйдёшь от машины, которая покрывается льдом быстрее нас, успевай только скалывать его. В ответ я огрызался шепеляво и невнятно:

- Сам иди давай к костру!

Мы ещё не знали, что никакой костёр на берегу нас не ждёт совсем.

Потом зацепили трос за дерево и за гусеницу вездехода, машина начала подниматься из реки на крутой берег, наматывая трос. Саня подправлял рычагами, как вдруг- щелчок, вездеход дёрнулся и замер. Из кабины выглянула растерянная физиономия водителя:

- Фрикцион отломился...

Никогда до и после этого я не слышал о таких случаях: рычаг сломался в самом низу, у полика. Оставив вездеход до утра в этом состоянии (висел на натянутом тросе, задом в воде), пошли к палатке.

Перед нами была картина: на пеньке сидел Сергей, курил сигарету и смотрел на нас:

- Как я в одиночку палатку поставлю?

- А где костёр?

- Дрова сырые, разжечь не смог.

Мы молча переглянулись и ничего ему не сказали, так как он сам знал, что палатку эту можно и одному установить, а для костра мог бы взять в машине паяльную лампу. Но предпочёл несколько часов сидеть и любоваться на трёх мокрых, покрывающихся льдом, сумасшедших типов.

Просто, в таких ситуациях становится предельно ясно, кто есть кто и кто чего стоит. Мы под скрип и скрежет превратившейся в ледяной скафандр одежды быстренько установили палатку, затащили печку, раскочегарили её и на скорую руку сварганили ужин, игнорируя попытки Сергея помочь нам. Как-то так, хоть мы и не сговаривались, вдруг образовалась стена между нами и им. Как говорят в Японии, парень потерял своё лицо.

Утром просверлили ручной дрелью отверстия в рычаге, закрепили болтами, вылезли полностью на берег и к обеду уже тронулись дальше. И никто из нас даже не чихнул и не кашлянул после ночи, проведённой в ледяной воде.

Anhang