Огня и дикой злобы половодье,

где брода нет и нету берегов,

где места нет для солнечных рапсодий,

но лишь оскал гогочущих врагов.

А мне как быть, средь призрачного мира

и в этой относительной дали,

в своей, как будто запертой, квартире

на той же самой стороне земли?

Меж двух огней, меж трёх, да между всеми,

нацеленными прямиком в меня;

не надо мне твердить: «Такое время!»,

оно – лишь мера жизни, года, дня.

Кем стать, что делать, чем дышать сегодня,

когда повсюду проникает гарь?

(Вот что наделал этот греховодник,

который сдуру соблазнил Агарь!)

Я раз лишь в тире выстрелила метко,

да вот и весь мой список послужной;

не суждено нажать мне на гашетку

или ввязаться в рукопашный бой.

Глаза я опускаю. Мне неловко,

что в горе, а как будто во хмелю,

не объявлю бессрочной голодовки

и даже хлеба к ужину куплю.

Но горек хлеб из пепла и полыни,

беззвучный крик царапает гортань,

и слёзы выгорают, не отхлынув,

хоть их сосуд уже наполнен всклянь.

И лишь губами, как земля, сухими,

твержу и в этот, и в бессчётный раз

так истово, словно ребёнка имя:

«Вы жить должны! Мир держится на вас!»

Гея Коган